— «Царственная особа» — это король, королева или кто-то из их ближайших родственников. Таких людей, кроме меня, здесь нет.
— А эта Корнелия?
— Она из очень древнего и знатного рода. Намного древнее моей семьи. Но она из Венеции. А в Венеции никогда не было королей. Ею правили несколько аристократических домов, выбиравших себе лидера.
— Похоже, она готова любому глотку перегрызть за свою Венецию.
— Я тоже это заметила, — мягко улыбнулась Саския.
— А лорд-мэр?
— И его избирают. Эта должность не передается по наследству. Правда, выиграв эти выборы — очень странные, надо сказать, выборы, типично английские, — становишься лордом. Но это совсем не то же, что принадлежать к королевской семье, — можно даже сказать, нечто противоположное.
— Как это?
— Вообще говоря, большую часть времени и в большинстве мест короли со знатью живут вот так! — И она ударила одним кулачком о другой.
— Ничего себе! А я думал, вы все на одной стороне.
— Будь вы средневековым крестьянином, «все эти богатеи» действовали бы заодно! На самом же деле обычно не так. Разумеется, все это древняя история; мало что оттуда приложимо к нынешним временам конституционной монархии.
— Кстати, — вставил вдруг Руфус. — А чем вы занимаетесь? Я как-то так и не спросил. В Википедии пишут, что у вас в основном символическая роль…
— Ну, прежде всего, лично я владею значительной долей «Ройял Датч Шелл».
— «Шелл»? Той самой «Шелл»? Нефтяной компанией?
— Да. Так что, даже не будь я королевой Нидерландов, все же имела бы определенное влияние на совет директоров… и так далее.
— А «Шелл» ведь в глобальном потеплении виновата побольше многих прочих.
— Это уж точно!
— Интересно… И все же вы — она.
— Кто «она»?
— Королева Нидерландов.
— Верно.
— И как королева…
— Я не могу ни-че-го, — закончила Саския. — Разве что менять выражение лица, когда зачитываю написанную для меня речь в Бюджетный день.
— Стоп-стоп, помедленнее! — рассмеялся Руфус.
— Примерно через десять дней, — объяснила Саския, — состоится первое в году заседание нидерландского парламента. По традиции король или королева приезжают на заседание в старинном экипаже…
Тут Руфус затряс головой.
— Ясно-ясно, все это вы читали в Википедии.
— Ну да. Извините, не хотел перебивать. Просто хочу сэкономить ваши силы. Значит, вы приезжаете, садитесь в центре зала, вокруг толпа народу, все дамы в публике в шикарных старинных шляпах — и вы зачитываете вслух свою речь.
— Очень точное описание. Естественно, речь составляю не я. Где видано, чтобы монарх сам писал себе тексты?
— А кто пишет речь?
— Парламент. У нас в Нидерландах он называется Генеральными штатами.
— А кому зачитываете?
— Генеральным штатам.
— Выходит, вас можно просто выключить из цепочки и сэкономить ваши силы?
— Это имеет символическое значение. И потом, у меня остаются разные выражения лица.
— Точно. На этом месте я и понял, что ничего не понимаю.
— Еще я могу делать паузы. Повышать или понижать голос. Принимать разные позы. Говорить быстрее или медленнее. И когда я так делаю, все думают, что в этом, возможно, выражается отношение или приоритеты нидерландского народа.
— Должно быть, у вас это отлично получается!
— Вы очень добры ко мне, Руфус. А почему вы так решили?
Руфус вдруг ощутил, что у него горит лицо. Кажется, он ступает на опасную почву.
— Да нет, я… я ничего такого не имел в виду. Просто… когда вы выражаете какие-то чувства, у вас выходит… очень красиво. И тепло.
Саския покраснела.
Надо было срочно выходить из неловкой ситуации — и Руфусу пришло в голову, что можно перевести ее в шутку, заговорив о ком-то другом:
— А вот у старины Сильвестра Лина такое бы вряд ли вышло!
Она улыбнулась и покачала головой.
— Нет, речь-то он произнесет, но о том, что он при этом чувствует, нипочем не догадаешься!
Саския кивнула, все еще улыбаясь, и отвела взгляд. Кажется, она думала о чем-то своем.
— И вы говорите, — продолжал Руфус, — что этим можете влиять на события в стране?
— Так говорят, — ответила Саския. — Да, кстати, раз уж зашла об этом речь…
— Что?
— Хочу выразить свои чувства.
— Э-э…
— С первой минуты, когда мы встретились в Уэйко и вы храбро бросились наперерез опасности, чтобы помочь Леннерту, я восхищаюсь вами, Рэд, и глубоко вам благодарна. Когда вы помогли нам выбраться с аэродрома и добраться до Хьюстона по реке, эти чувства усилились и стали глубже. Но дальше программа, подготовленная Т. Р., развела нас в разные стороны, и я так и не успела выразить вам благодарность — и восхищение вами, Рэд, всем, что в вас так привлекательно. Теперь вдруг оказывается, что мне завтра уезжать. В Северном море бушует шторм, и вылететь придется рано утром, чтобы успеть приземлиться до закрытия аэропорта. Боюсь, немало времени пройдет, прежде чем наши пути пересекутся снова. И я не хочу упускать эту возможность.
— Возможность?
Она подняла брови и пожала плечами, как бы говоря: «Кто знает?»
— Возможность чего?
— Ну… — неторопливо ответила королева, с таким видом, словно обдумывает важную фразу из своего ежегодного послания к Генеральным штатам: каким тоном, с каким выражением ее произнести, чтобы миллионы голландцев ощутили то же, что и она. — Минет я тоже не исключаю, но вообще-то надеюсь стянуть с тебя штаны!
Руфус ждал, что ему вручат медаль или благодарственное письмо — но минет… такое ему и в голову не приходило! На миг в глазах потемнело и сердце заколотилось в груди, словно он снова стоял на взлетной полосе в Уэйко и разряжал в Пятачка свой калашников. Жаль, что он не потратил лишнюю минуту и не надел трусы: член его затвердел и болезненно терся о грубые армейские швы.
— А что не так с моими штанами? — спросил он, просто чтобы выиграть время.
— О, все так. Очень практичные. Просто сейчас мешают.
— Ну… насчет первого, что вы… что ты… предложила… мне кажется, это неправильно. При твоем положении… В общем, мне будет стыдно.
— Так ведь и я не настаиваю. — Тут у Саскии зажужжал телефон, и она бросила взгляд на экран. — Моя дочь, — объяснила она, — жаждет услышать, как продвигается наше общение.
— Хочет знать, о чем мы сейчас разговариваем?
— Беспокоится о моей личной жизни в целом. Ее тревожит мое одиночество, она спрашивает себя, не ждет ли и ее в будущем нечто подобное.
Тут Саския нахмурилась, сообразив, что допустила бестактность. Руфус тоже одинок, но у него нет дочери, которая беспокоилась бы о нем. Только случайные звонки от Мэри Боски.
— А как насчет того парня, Майкла?
— Ты имеешь в виду Микьеля?
— Ну да. Я видел, ты выясняла, кто он и откуда.
— И что же? Я заставила тебя ревновать? — спросила она с надеждой.
— Что ты, о таком я и думать боялся! Знаешь, здесь, на Юге, и особенно в Техасе, цветной мужчина с белой женщиной…
— Знаю.
— Самые зверские суды Линча случались прямо там, в Уэйко.
— Прости, что напомнила тебе об этом. Ты спросил о Микьеле. Не буду скрывать, он привлекателен. Мужчина именно того типа, какого ждут от меня таблоиды. Будь здесь журналисты — они бы нас, наверное, уже поженили. Но этой связи, — и она указала на Руфуса, потом на себя и снова на него, описывая жестом какую-то невидимую нить, — у меня с ним нет.
— Ты о том, что случилось на взлетной полосе?
— Отчасти. Но… Мы оба потеряли тех, кого любили, и с тех пор идем по жизни в одиночку. Прежде всего я об этом.
Телефон зажужжал снова и, театрально вздохнув, Саския нажала кнопку, выключающую звук, и перевернула его экраном вниз.
Руфус наклонился вперед, поставив локти на колени — в такой позе штаны меньше жали и терли в паху.
— Знаешь, — сказал он, — у меня давно никого не было. Очень давно. Вдруг я все забыл?
— Не беда, погуглим.
— Думаешь, в «Гугл» даже такое можно ввести?
