Изолиум. Подземный Город - Небоходов Алексей

– Молодой человек, вы удивительно настойчивы в попытках разрушить наше пристанище, – сказал он без упрёка. – Сначала дверь, теперь верхний этаж… Что следующее? Крышу обрушите, чтобы лучше видеть звёзды?

Оксана вдруг тихо рассмеялась – первый настоящий смех с момента встречи. Звук был тихим, хриплым, будто она давно разучилась смеяться правильно. Но в холле он прозвучал как музыка – настоящая, не та какофония из пианино.

– Не волнуйтесь, профессор, – сказала она, бросив короткий взгляд на Фёдора. – Я прослежу, чтобы он больше ничего не сломал.

И в том, как она это произнесла, как посмотрела – снизу вверх, с полуулыбкой, прищурив глаза, – было обещание, которое Фёдор не мог облечь в слова, но чувствовал всем существом.

Он сел рядом у огня, не пытаясь произвести впечатление. Просто сидел, греясь, ощущая рядом её присутствие, и в этот момент, несмотря на сумасшедшую историю последних дней, блэкаут, Погашей, осонитов и все опасности чужого мира, был счастлив. По-настоящему, непозволительно счастлив.

Профессор наблюдал, сложив руки на коленях. Морщинки у глаз собрались в сеточку, когда губы дрогнули в улыбке. Он провёл рукой по гладко выбритому подбородку – привычка со времён, когда ещё существовали электробритвы и горячая вода. Сколько историй начиналось на его глазах – и заканчивалось. Но эта была особенной: расцветала среди обломков, как упрямые полевые цветы, пробивающиеся сквозь трещины в асфальте после зимы.

Послеполуденное солнце проникало сквозь высокие окна косыми золотистыми лучами, высвечивая танец пылинок и превращая потёртый ковёр у камина в старинный гобелен. Денис стоял у окна, вглядываясь в заснеженный лес, пытаясь разглядеть завтрашнюю тропу. Его фигура, тёмная на фоне снежного сияния, казалась вырезанной из картона – чёткая, решительная, но хрупкая, как все они в новом мире, где человек стал лишь одним из существ, борющихся за выживание в равнодушной природе.

– Нам всем нужно поговорить, – сказал Денис, отворачиваясь от окна и оглядывая разбредшихся по холлу спутников. – Давайте соберёмся у камина.

В его голосе не звучало приказа, скорее – тихая уверенность человека, берущего ответственность не из желания командовать, а из понимания необходимости. Один за другим они потянулись к очагу, где гудело пламя, питаемое обломками злополучной двери.

Даша присела на край дивана, расстилая на коленях потрёпанную карту, стёршуюся на сгибах. Илья помог Лизе устроиться в кресле, подложив под спину подушку. Девушка уже сидела самостоятельно, но выглядела бледной и истощённой, как после долгой болезни. Синеватый отблеск в глазах проявлялся лишь изредка, словно далёкая зарница, и с каждым часом таял, уступая место естественному блеску.

Фёдор и Оксана устроились на полу плечом к плечу – не касаясь друг друга, но достаточно близко, создавая своё пространство интимности среди общего круга. Профессор, опираясь на трость, подошёл последним, шаги гулко отдавались под высокими потолками. Он опустился в тяжёлое кресло с резными подлокотниками, созданное словно для почтенных старцев, вершащих судьбы домочадцев.

Когда все собрались, Денис встал в центре, сцепив руки за спиной. Пламя отбрасывало на лицо тёплые отблески, смягчая черты, но глаза оставались серьёзными.

– Мы все измотаны, – начал он, обводя взглядом каждого, словно принимая часть общей усталости. – Всем нужен отдых. Но сначала мы должны понять, куда идём и зачем.

Он помолчал, давая словам отозваться в тишине, нарушаемой потрескиванием поленьев. Что-то в его голосе заставило каждого выпрямиться, сосредоточиться.

– Корней в Москве рассказал нам, и некоторые уже знают, – его взгляд скользнул по Даше и профессору, – что у Рогачёвского моста, возле Дмитрова, стоит баржа. Она застряла там в первые дни блэкаута. По слухам, на ней часть груза из столицы – еда, одежда, медикаменты. И энергетические карты.

На последних словах взгляды присутствующих стали острее. Каждый знал цену этих карточек – прямоугольников с золотистыми чипами, дающих от пяти минут до суток энергии, способной оживить мёртвые экраны, заставить петь радиоприёмники и запустить генератор, превращая темноту в подобие прежней жизни. Денис потёр потрёпанную карточку, выменянную на чёрном рынке за последнюю банку тушёнки – настоящую, не подделку с неровными краями и тусклыми чипами, что пытался всучить Нефёндр. Карточка была рабочая. Такие могли быть и на барже.

– И ты веришь, что они настоящие? – спросил профессор, поглаживая бороду жестом, выдающим сомнение. – После подделки от Нефёндра?

Его тон не был насмешливым – в нём, скорее, звучала усталость человека, слишком часто обманутого. Человека, желающего верить, но знающего разницу между желаемым и действительным.

Денис кивнул, признавая обоснованность вопроса.

– Поэтому и идём проверить. Если баржа существует, и на ней что-то осталось, это может изменить всё. Для нас. Для других выживших.

– Я не понимаю, о чём вы говорите, – неожиданно подал голос Илья, хмурясь. – Какая баржа? Первый раз слышу.

Он похлопал по карманам куртки, проверяя, не забыл ли чего-то. Движения стали резкими, нервными, будто мысль о возможном упущении вызывала тревогу.

– В Яхроме никто о барже не говорил, – продолжил он, глядя на Дениса с недоумением. – По крайней мере, мне. Я бы запомнил.

– Семь километров зимой, по лесу, где могут быть бандиты, Погаши и чёрт знает что ещё, – задумчиво произнёс Денис, не слушая его. – Звучит как обычный дневной переход, если всё пойдёт хорошо.

– В феврале световой день короток, – заметил профессор, вглядываясь в карту. – Выйти нужно на рассвете. Идти придётся быстро, без долгих привалов.

– А Лиза? – тихо спросил Илья, бросив обеспокоенный взгляд. – Она ещё слаба.

Все обернулись к девушке, молчавшей в кресле с отсутствующим видом, словно собирающей по крупицам расколотое сознание. Теперь она выпрямилась, и в глазах, ещё вчера пустых, появился особый блеск решимости.

– Я пойду, – сказала Лиза слабым, но полным жизни голосом. – Я должна идти.

Собравшись с силами, она продолжила увереннее:

– Если всё о карточках – правда, если они существуют и работают… – Глаза расширились от внезапной мысли, и она подалась вперёд. – Тогда можем вернуться сюда. В этот дом. Здесь электропроводка, приборы, отопление. Если карты настоящие, сможем всё запустить. Дом оживёт.

Слова, произнесённые с такой страстью, заставили всех замереть. Воцарилась тишина, нарушаемая потрескиванием огня, будто каждый осмысливал открывшуюся перспективу.

– В доме будут свет, тепло, настоящая еда, – продолжала Лиза, голос крепнул с каждым словом, словно сама мысль придавала энергии. – Можем жить здесь. По-настоящему жить, не выживать. Без страха замёрзнуть во сне или погибнуть за банку тушёнки. Как раньше… только без лжи.

Последние слова она произнесла тише, опустив глаза. Все поняли – о культе Осона, об иллюзиях Нефёндра, о лжи, чуть не стоившей разума и жизни. Илья накрыл её руку своей, и она благодарно сжала пальцы.

– Говоришь, как рекламный буклет, – заметила Даша с мягкой улыбкой, но в её настороженных глазах теперь светилась та же надежда, что у остальных – хрупкая и необходимая, как подснежник после зимы.

Комната наполнилась чем-то неосязаемым, но реальным – ощущением возможностей, которых уже не ждали. Словно окно распахнулось, впустив свежий воздух. Даже усталость после побега из Яхромы немного отступила.

Только профессор смотрел задумчиво, поглаживая бородку. В его взгляде читался не скептицизм, а иная, глубокая мысль.

– Свет – это не дом, – произнёс он, глядя на огонь. – Люди делают дом домом.

Простая фраза прозвучала как откровение. Денис посмотрел на старика с уважением, понимая, что за словами стоит опыт, которого у него самого может не быть никогда.

– Вы правы, профессор, – кивнул он. – Идём не за богатством. За возможностью снова жить как люди. Вместе.

Он оглядел комнату, задерживаясь на каждом лице, запечатлевая момент единения, хрупкое равновесие надежды и решимости.