Кубик исчез в прошлом, где ему и надлежало находиться, а я увидел собственную руку, нажимавшую на кнопку звонка.
Голос из интеркома не был похож на голос Ревекки.
— Да? — сказала женщина. — Это ты, Дин? Заходи, я открываю.
Я повернул ручку и вошел.
* * *
— Значит, нам снятся одни и те же кошмары?
— Видимо, да.
— Так не бывает.
— Это не сны. Это информация. От него.
— Почему мне?
— А мне — почему?
— Ты — из тех, кто его послал…
— Я? Я его ни разу не видела до начала процесса!
— Может, этот кошмар является всем вашим «паломникам», всем, кто имел к делу Бойзена какое-то отношение?
— Ты думаешь? Я позвоню Кошенилю.
— У вашего шефа не было неприятностей в связи с делами Бойзена и Бертона?
— Нет, почему у него должны были быть неприятности?
— Хорошо, звони своему Кошенилю. А я — судье Арнольду.
* * *
У пастыря «Христианских паломников» было хорошее настроение, никакие кошмары его, похоже, не одолевали. Или он великолепно владел собой. Или был лицом подставным. Я прослушал разговор по второму аппарату и едва удержался от того, чтобы вмешаться и наговорить гадостей, которые Ревекка мне не простила бы.
Судья Арнольд, когда я до него дозвонился, ехал в машине, и слышимость была не очень хорошей. Я не стал задавать вопрос в лоб, но из краткого разговора (судья не любил нарушать правила, а разговор по мобильному телефону во время вождения транспортного средства являлся административным нарушением) понял, что Арнольд забыл и думать о процессе Бойзена. Конечно — нет человека, нет и повода о нем вспоминать. Возможно, судью и посещали кошмары, но я так и не задал прямого вопроса.
— То, что мне… нам… снится, — сказал я Ревекке, — совсем не похоже на образ христианского Ада. И на мусульманские представления не похоже. Иудейские сфирот тоже не имеют со всем этим ничего общего. И Будда не рассказывал ни о чем подобном. Что-то от друидов? Но очень уж отдаленно…
Мы сидели с Ревеккой на мягком (пожалуй, чересчур мягком — заниматься здесь любовью было бы отчаянно неудобно) диване перед низким (пожалуй, чересчур низким — чтобы взять в руки чашечку с кофе приходилось наклоняться чуть ли не до пола) журнальным столиком, держали друг друга за руки и говорили медленно, будто пропуская собственные впечатления через очень тонкие фильтры, сквозь которые не проходили совсем уж, казалось бы, нелепые впечатления, вроде глаз, смотревших на меня из тумана, я не рассказал о них Ревекке и был уверен, что она тоже сохранила кое-что для себя — возможно, даже очень вероятно, что это были те же глаза или что-то, оказавшееся заменителем в ее сознании, поскольку я был уверен, что далеко не все увиденное и запечатленное в памяти соответствовало действительно происходившему где бы то и когда бы то ни было — с нами или с кем-то другим. Сознание искажает мир, поскольку часто не находит адекватных образов для создания понятной мозгу картины, а память дополнительно искажает картину, нарисованную сознанием. Мы видим мир, мы пытаемся понять его, но как часто то, что мы хотим понять, не соответствует тому, что мы видим, а то, что мы видим, решительно не соответствует тому, что происходит в реальности…
— Я все время об этом думаю, — сказала Ревекка, и я не понял сначала: то ли она отвечала на мои слова, сказанные вслух, то ли на мысли, вслух не сказанные, но для нее очевидные и требовавшие ответа. — Это просто кошмар. В том мире нет места Христу. И заблудшим душам. И ангелам.
— А злу? — сказал я. — Бойзен охотится… должен охотиться за Князем тьмы. Мало ли куда Дьявол мог завести его…
— Дин, — сказала Ревекка, — ты же не верил во все это.
— Я… не знаю. Понимаю, что есть нечто выше нас, но это не обязательно Бог, это может быть и что-то совершенно неразумное, природа, например, — бесконечность, как ни бездарно она организована, все равно бесконечно сложнее, чем мы, поскольку все, из чего мы состоим, конечно по определению.
— Да, я понимаю, — сказала Ревекка. — Жаль, что мы не говорили об этом там, я бы многое тебе объяснила.
«Там» мы вообще мало разговаривали, там мы были вдвоем, мы были вместе, нам было хорошо, а сейчас… Мы сидели рядом, мы могли даже рядом лечь, но с появлением кошмаров что-то изменилось в моем восприятии мира, и в мире Ревекки изменилось тоже, Бойзен разлучил нас вернее, чем тюрьма или смерть, хотя, вроде бы, все должно было оказаться наоборот — разве общие кошмары не должны сблизить людей, оказавшихся в страшном и необъяснимом мире?
Мы долго молчали, а потом Ревекка сказала:
— Это может продолжаться всю жизнь. Нашу жизнь. Сколько займет у Бойзена охота на Дьявола? Сто лет? Триста? Миллион?
— Надеюсь, — сказал я, — что вы не пошлете ему на подмогу еще одного отморозка? Или десяток?
— Эта идея обсуждалась, — спокойно сказала Ревекка. — Я не знаю подробностей, но мэтр Кошениль намекал на такую возможность.
— Кошениль? — переспросил я скептически, но Ревекка, видимо, не расслышала.
— Похоже, что идея не понравилась, — продолжала она. — Во всяком случае, о других мне ничего не известно. Ты тоже не встречал в практике похожих случаев?
— Нет, — сказал я.
— Как продвигается расследование гибели Бертона? — осторожно спросила Ревекка. — Ты общаешься с комиссаром Эшером?
— Никак, — сказал я. — Ни малейших зацепок. Для комиссара, я имею в виду.
— Ты все еще думаешь, что…
— Не надо об этом, — попросил я.
— Дин, уверяю тебя…
— Не надо… Пожалуйста.
— Никто из наших не убивал Рика!
Не нужно было ей настаивать.
— Конечно, — сказал я. — Это сделала ты.
— Я?
— Пожалуйста, я не хочу это обсуждать.
— Нет, говори, — Ревекка придвинулась ко мне, руки ее крепко сжимали мои запястья, я был сильнее и вырваться мне ничего не стоило, но я не хотел, я не пошевелился бы, даже если бы она угрожала мне пистолетом, лежавшим сейчас в тумбочке красного дерева слева от окна, я был уверен, что оружие именно там, в одном из верхних ящиков, Ревекка слишком часто бросала в ту сторону беглые, но вполне читаемые взгляды. — Ты три недели был со мной, ты был со мной счастлив и все это время воображал, что я…
— Я не воображал, Ревекка, — сказал я. — Сначала — предполагал. После разговора с Эшером убедился. В крови Рика не обнаружили никаких препаратов. Уверен, что и в моей крови их тоже не обнаружили бы. Я ничего не понимаю в химии… А ты виделась с Риком перед тем, как поехала ко мне.
Ревекка не пошевелилась. Не нужно было ей заводить разговор о Рике. Я не удержался, я хотел, чтобы она поняла простую вещь: убийство Дьявола — такое же зло, как убийство человека, убийство есть убийство, против кого бы оно ни было направлено, и потому у Бойзена ничего не получится, нельзя бороться со злом с помощью зла. Невозможно сделать черное белым, если мазать по черному черной краской. Это только в математике минус, умноженный на минус, дает плюс. Но минус, сложенный с минусом, все равно дает минус — еще больший, чем раньше.
— Я не убивала Рика, — сказала Ревекка, — но если ты думаешь иначе…
— Конечно, — сказал я. — Конечно. Конечно.
Я повторил это еще пару десятков раз — пока Ревекка не закрыла мне рот поцелуем. Может, этого я и добивался?
Мы перешли в спальню, оказавшуюся не такой, какой я ее себе представлял: это была маленькая комнатка, в которой помещалась кровать и встроенный шкаф с большим зеркалом, отражавшим все происходившее на постели, и все, что там действительно происходило в течение последовавших часов, было отражено и, наверно, погрузилось в память материала, и мне бы хотелось стать зеркалом, чтобы помнить, но я остался собой и уснул очень быстро, во всяком случае, я не ощутил никакого перехода — был в спальне, а оказался…
Не знаю, где я оказался. И не знаю — когда.
Но мне довелось присутствовать при гибели Князя Тьмы.
* * *
