Очень странные миры - Филенко Евгений Иванович

…Потому что его внимание было перехвачено вереницей Молчащих. Громадные сверкающие шары, ощетинившиеся полуторамильными иглами на манер морских ежей или каких-нибудь фораминифер. То ли корабли, то ли живые существа, то ли причудливые игры гравитационных сил с расплавленными в звездном тигле малыми космическими телами. Как всегда, загадочная процессия резво неслась в субсвете из ниоткуда в никуда, не откликаясь ни на какие запросы, игнорируя все попытки контакта и отбрасывая автоматические зонды защитными полями необъяснимой природы. «Вот и попались, – хищно подумал Кратов. – Можете молчать сколько влезет, но кто вы и зачем вы, это я сейчас узнаю…» И в тот же миг само собой внутри него возникло ясное и непреложное понимание того, что не нужно ничего узнавать. Есть явления, которые будет правильно просто оставить в покое, и Молчащие – одно из таких явлений. «Зачем оставлять нераскрытые тайны?» – успел он подумать, но без прежнего энтузиазма. Ответ пришел немедленно: не такая уж это и тайна. Всего лишь никого не тревожащий феномен. И пусть его…

…А где-то шла война. Как это и бывает с войнами, бессмысленная и потому особенно жестокая, чтобы большой кровью надежно затопить поиски первопричин и пути к замирению. Над серыми выжженными пространствами плыл вонючий свинцовый туман, а в прорехах его что-то беспрестанно полыхало и взрывалось. «Чувство мира» не позволяло различать мелкие детали. Потоки живой лавы, что выплескивались из-за крепостных стен, не распадались на отдельные частицы, а набегали один на другой и откатывали, оставляя черный выжженный след. Тотчас же последовал информационный блиц: звездная система с индексом вместо имени, арахноморфы, цивилизация третьего класса, со всеми сопутствующими бедами и ограничениями, от кастовой раздробленности до пассионарных монотеистических культов, как водится – антагонистических, включающих в число заповедей помимо фарисейских призывов к душелюбию и смирению также и бескомпромиссное истребление вероотступников. Ведется наблюдение, выстраиваются сценарии конфиденциального умиротворения, но до сколько-нибудь удовлетворительных результатов – семь парсеков и все кометным поясом… Да, это плохо. Да, жаль этих дураков. Да, нерациональное расходование генетического материала. Но законы исторического развития неумолимы: пока сами не совладают со своими болячками, никто сторонний не поможет. Можно погасить агрессию, посулить какие-то блага, да что там – запугать. На какое-то время. Ничто и никуда не денется, рано или поздно прорвется, как нарыв, и будет во стократ хуже, больнее и с большей кровью. Проверено многократно…

…Затем он увидел корабль. Холодную, давно брошенную экипажем коробку посреди заснеженной степи, со всех сторон зажатую высокими покатыми холмами, словно бы чья-то заботливая рука (и он знал, чья именно, хотя назвать этот рабочий орган «рукой» было немалым допущением) поместила презент в бархатную коробочку и перевязала шелковой лентой. Порывы ветра срывали снеговые пласты с холмистых куполов и уносили верхами в степной простор. Кораблю ничего не перепадало. Он как стоял на виду с птичьего полета, так и продолжал стоять, и в этом его положении виделся точный расчет. Если вспомнить, что птиц в этих краях не увидать еще пару-тройку миллиардов лет, а то и вовсе никогда. «Потерпи. Я уже рядом…»

С изрядным усилием он привел в действие защитные механизмы сознания. Заслонки, одна за другой, рушились с тяжким грохотом, отсекая его от информационных потоков, которыми он все едино был не в состоянии управлять.

Остались только тектоны.

Для чего они позвали его, все еще оставалось неясным.

Но не по их зову он явился в Призрачный Мир.

У него были собственные цели.

8

Кратову стоило неимоверных усилий разомкнуть связь и выйти из круга.

Теперь он стоял сам по себе, одинокий, немощный, потерянный. Как заблудившееся дитя посреди темного леса. Ничем более не сдерживаемые волны инфразвука накатывали на него черным прибоем, так и норовя снести с ног.

Упасть, предъявить тектонам свою слабость было недопустимо. Такую потерю лица он никогда себе не простил бы. И речь была даже не о нем. Речь шла обо всем человечестве, типичным представителем, и не Консулом, как называли его близкие и дальние, а полномочным послом которого он вдруг оказался.

«Не слишком ли самонадеянно?» – промелькнула дальней тенью трезвая мыслишка.

«Не слишком, – ответил он сам себе. – Перед тектонами – только так и не иначе».

– Это высокая честь для меня, – сказал он вслух, обливаясь холодным потом. – И для всего человечества, которое я здесь представляю.

– Ты здесь один, брат, – сообщив своему голосу как можно больше мягкости, возразил тектон Горный Гребень. – Только ты и мы четверо.

– И все тектоны Галактики, – ворчливо поправил Идеальный Смерч.

– Те, кто хочет быть с нами в этот час, – уточнил Колючий Снег Пустых Вершин.

– Если он желает говорить от имени человечества, пусть говорит, – сказал Ночной Ветер. – А человечество сможет его впоследствии поправить. Если пожелает. – Выдержав многозначительную паузу, он добавил: – И если узнает.

– До недавнего времени, – продолжал Кратов, придав себе максимально свободную позу, на какую было согласно тело, – я точно знал… я был решительно уверен, как мне обращаться к тектонам. Но то, что случилось со мной, в связи со мной и вокруг меня…

– Прости, – сказал Горный Гребень.

– Прости, – эхом откликнулся Идеальный Смерч.

– Прости, – проронил Колючий Снег Пустых Вершин.

В наступившей за этим тишине головы троих тектонов выжидательно обратились к четвертому.

– Ни в чем не вижу своей вины, – досадливо промолвил Ночной Ветер. – Но если это необходимо… Прости.

– Ты вернешься в круг? – спросил Горный Гребень.

– Нет, – в замешательстве пробормотал Кратов, потрясенный случившимся.

«Когда еще доведется увидеть, как извиняются тектоны?» – помнится, говорил Ветковский.

Вот и довелось.

Он торчал дурацким истуканом в самом странном месте, в каком только довелось побывать, в компании четырех тектонов, один из которых мог быть старше, чем история человечества. И, черт возьми, он был зол. Ужасно зол. Зол на себя и на свою человеческую слабость. На обстоятельства, изменить которые был не в силах. На непредвиденные задержки в пути, которых не ожидал и даже не думал, что их будет так запредельно много и в таком нерадостном разнообразии. На тектонов, которые поломали ему прямой, как траектория полета стрелы, жизненный график своим нелепым, так до конца и не осознанным наказом сидеть дома, вспоминать и ни в коем случае не высовывать носа в Галактику. На то, что стоило ему все же нарушить наказ и сунуть нос чуть дальше, чем следовало, как на него обрушились тридцать три несчастья и все невзгоды мира. И пускай бы только на него, но и на тех, кто оказался рядом, в попутчиках или просто на расстоянии протянутой руки, что само по себе уже было нечестно. И на то, что тектоны сейчас таращатся на него теми штуковинами, что у них вместо глаз, и просят прощения. Из чего сам собой проистекает логический вывод, что без их могущественного участия в этих передрягах не обошлось. Ну, такой вывод напрашивался с самого начала, как секрет Полишинеля. Только вот страшно не хотелось верить в эту извращенную логику. Не хотелось сложить два и два, а в результате получить ожидаемые четыре, при том что всей душой расчет был на пять. Потому что давала опасную трещину и угрожала рухнуть привычная картина мира. В которой мудрые, несколько отстраненные, но все же безукоризненно справедливые, добродетельные и высоконравственные… тут сгодятся любые возвышенные эпитеты в самых превосходных степенях… тектоны вершат судьбы величайшего содружества разумных существ… да и не только существ, если принять во внимание специфическую природу тех же плазмоидов… и каждодневно, ежечасно воздвигают по кирпичику устремленное ввысь ослепительное здание Галактического Братства, и так из века в век, из эпохи в эпоху. И вот они сидят, лупают глазенками и просят прощения, как проказники, схваченные за грязные ручонки после неудачной каверзы.