Мачеха Золушки - попаданка (СИ) - Максонова Мария

Глаза настоятельницы блеснули пониманием, она подозрительно сощурилась и стала аккуратнее подбирать слова:

— Ее светлость была доброй и сердобольной женщиной. При нашем монастыре есть детский приют, и детки все такие хорошие, воспитанные и славные. Жертвовать на несчастных сироток — дело святое.

— Госпожа настоятельница, я человек простой, счетовод, как вам известно, — вздохнул я. — Долгое время я не был в герцогстве и не знал о его делах, но тут достигли моих ушей некоторые слухи, и мне хотелось бы узнать подробнее, — еще один кошель лег на стол.

— Распространять и обсуждать досужие сплетни — дело неблагородное, богами не одобряемое, — поджала губы настоятельница, но кошель, однако, легким движением смела в ящик стола. — В этих стенах говорят лишь правду.

— Матушка моя, говорят, очень благоволила одному из ваших воспитанников.

— Максимилиану Макнаферу? — у меня сердце пропустило удар, когда я услышал полное имя купца из чужих уст. Я уже знал, но услышать... это было как-то слишком. Обманутая братом леди назвала сына его именем — так любила его или так возненавидела? — Это правда, герцогиня ему благоволила, да и отец ваш до своей смерти иногда делал именные взносы на содержание мальчика. Отчеты по этим тратам мы отправляли вашему управляющему, уверена, они тщательно подшиты в расходные книги.

— И... что вам известно об этом молодом человеке? Кто он таков, кто его родители?

— Я, ваша светлость, сплетен не разношу, как вам известно. Мальчика подкинули под двери монастыря новорожденным, кто родители — неизвестно. Отличался он от других ребятишек лишь тем, что нашли его в шелковых пеленках. А на следующий день юная леди пришла в наш монастырь и попросилась постричься монахиней. Она отринула свое прежнее имя, так что назвать я его не могу, приняли ее как послушницу Афинасию. Да только больна она была, будто в горячке, еле ходила, и грудь болела и молоко пришло. Будто бы недавно родила. Прежняя-то настоятельница и решила, что это воля богов, и попросила ее новорожденного сироту-то выкормить.

Вот какова была «официальная» версия произошедшего, чтобы ребенок не считался байстрюком, чтобы дать ему новое имя и новую фамилию. Если бы брат все же опомнился в последний момент и женился на леди, та «опознала» бы в сироте своего рожденного до брака ребенка, а нет так нечего мальчику судьбу клеймом незаконнорожденного портить. В общественном сознании быть сиротой-подкидышем лучше.

— Я могу поговорить с этой... послушницей Афинасией?

— Она приняла постриг и перестала быть послушницей, — исправила меня настоятельница.

— Хорошо, я могу поговорить с этой монахиней?

— Нет. Она погибла через несколько лет, пусть дороги богов будут для нее открыты, — настоятельница вновь сделала знак, отгоняющий зло. — Она утонула. Говоря по секрету, некоторые считают, что утопилась, но места у нас тут такие, речка бурная течет, а она как раз пошла на мостки стирать. Может, и поскользнулась.

Глава 126

Грегори

Стоя на могиле послушницы Афинасии, я думал о том, во что мой брат превратил судьбу этой женщины и своего сына. Зачем? Ради чего? Я не знал ответа на эти вопросы. Мне удалось поговорить с несколькими монахинями, которые когда-то были ее подругами, и они единогласно называли бывшую леди Макрис кроткой и любящей женщиной, которая искренне привязалась к «подкидышу».

Еще рассказывали, что при Афинасии была служанка, не принявшая постриг, но жившая в монастыре на послушании. После смерти девушки она присматривала за ее сыном. Вероятно, это была та самая няня, которая приходила раскрыть глаза на подлость брата Ванессе. По сути, именно она стала его воспитательницей и единственным по-настоящему родным человеком после смерти матери. Она прожила в монастыре все время, пока мальчика не отправили на обучение.

— Добрая она была, приветливая, кроткая. Мы-то нет-нет, да пожалуемся на свою судьбу, на родителей или на... другие обстоятельства, которые заставили в монастырь уйти. А Афинасия нет, молчала все и плакала, — рассказывала подруга покойной, монахиня. — Но и не одергивала, сочувствовала каждой. Есть у нас такие, кто говорил, что могло быть хуже, что судьба сжалилась над нами, раз в монастырь попали, — монахиня проводила неприязненным взглядом другую женщину в черных одеждах, с важным видом прошедшую мимо. — А Афинасия не такова была. Все чувствовали, что у нее, может, судьба и посложнее прочих была, однако же она и не роптала, и других не осуждала, жалела даже. За то ее все любили: и послушницы, и монашки старшие, и воспитанницы. Настоятельница прежняя очень ее привечала, любила, чтобы Афинасия при ней была: нитки при вышивании подавала или святые книги читала. Пела она тоже хорошо в храме.

— А вы не помните еще кого-то, кто ее знал? С кем бы я мог поговорить? — уточнил я.

Монашки переглянулись, пожали плечами:

— Настоятельница прежняя умерла уже, вон в склепе упокоилась.

— Мы даже думали, что, если бы Афинасия не умерла, быть бы ей преемницей настоятельницы, — добавила вторая женщина, но тут же осеклась и потупилась, будто сказала что-то не то.

— В те годы в послушницах вот мы ходили, но мы с Залинией с Афинасией больше общались, — кивнула женщина на свою товарку.

— Паруния еще, — добавила вторая, но тут же поморщилась, — да только они отчего-то почти не общались.

— А из воспитанниц? Вы сказали, что воспитанницы к ней тянулись, — предположил я.

— Ну, да, Афинасия же совсем молоденькая была, воспитанницам в сестры годилась. Да только они ж выпустились уже, замуж вышли и разъехались из монастыря, — развели руками монашки.

— И все же я хотел бы записать их имена. Дадут боги, смогу найти их в столице.

— Ну, ладно, записывайте, — кивнула монашка и принялась вспоминать. К сожалению, имена этих юных леди мне ни о чем не говорили, в основном, в монастырях воспитывались очень небогатые дворянки, чьи родители не могли нанять приличных гувернанток и учителей и не справлялись с воспитанием сами или хотели избавиться от неудобных детей, например, при повторном браке вдовцов. Но я все же методично записал все имена в блокнот, всего их оказалось пять.

— И еще леди Макристор, — добавила, подумав, монахиня.

— Макристор? — эхом отозвался я, сперва мне послышалось «Макрис» — как у матери Макнафера, но нет. Возможно, родственный род?

— Да, — кивнула монахиня.

— Нашла, кого вспомнить, — прошипела вторая недовольно.

— А что не так? — не понял я.

— Так как же, она же... — начала первая.

Но вторая ее прервала:

— Мы сплетен не распространяем, — и скрестила руки на груди с воинственным видом.

Я вздохнул и заставил себя ласково улыбнуться:

— Я понимаю, в этой обители собрались истинно верующие в богов леди, мысли которых посвящены только святости, а сердца наполнены чистым светом божественного благословения. Но мы люди простые, живем на земле и вынуждены замаливать ошибки свои и чужие, пытаться заглаживать их последствия. Простите мою настойчивость, но я только недавно узнал, что мой брат мог стать виновником горестей, что постигли несчастную девушку, которую вы знаете под именем монахини Афинасии. Я хотел бы загладить вину если не перед ней, то перед ее памятью, может, и вы помолитесь за ее посмертие, — несколько монет скользнули в мою руку, а затем аккуратно упали в карман более болтливой монахини. — Помяните ее память.

— Как вы можете, мы же монахини нам нельзя прикасаться к золоту! — ахнула вторая возмущенно.

— А мы и не касаемся, — решительно буркнула первая монахиня, прижав карман рукой. — Сбежала она. Воспитанница монастыря с пяти лет, все святую из себя корчила, говорила, что вечно бы здесь осталась, что не хочет возвращаться в мир и выходить замуж, что видит себя послушницей. Ее настоятельница привечала. От бабки у нее было небольшое состояние, которое должно было отойти монастырю в случае, если бы она постриглась в монашки. А отцу до нее дела не было, мать умерла, а он заново женился и других детей воспитывал. Ждали только ее совершеннолетия. И тут на тебе — сбежала, как говорят, с каким-то лордом, младшим сыном младшего сына без гроша в кармане. Ей все доверяли, даже и хватились не сразу, а потом уж поздно было.