— Людмила, остановись! — Гарха кричит мне вслед. — Ты не понимаешь, во что лезешь!
Я резко оборачиваюсь, стоя в воротах дворца. В её глазах — не привычная холодная рассудительность, а настоящий, животный страх. Это пугает больше, чем всё остальное.
— Он уже не Андар, — её голос дрожит. — Тьма перемолола его душу, как жернова перемалывают зерно. Там осталась только пустота.
— Ты ошибаешься. Я чувствую его. Здесь, — прижимаю кулак к груди, где под рёбрами ноет разорванная связь. — Он борется.
Дорога впереди изгибается, как раненый зверь. Деревья склонились в неестественных позах, их стволы покрыты чёрной слизью, которая пульсирует в такт невидимому сердцу. Каждый шаг даётся с трудом — земля мягкая, липкая, будто я иду по гигантскому языку.
Тень мелькает между искорёженных стволов. Женщина в развевающемся серебристом платье, её волосы светятся в темноте, как лунная дорожка на воде.
— Элория… — имя само срывается с губ.
Она поворачивается. Её лицо прекрасно и ужасно одновременно — слишком правильные черты, слишком яркие глаза. Как кукла, вырезанная изо льда.
— Маленькая жертва, — её голос звучит, будто сотня шёпотов сразу. — Ты упорствуешь, как он когда-то.
Я сжимаю кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.
— Отведи меня к нему.
Элория склоняет голову, и вдруг я вижу — её грудь покрыта тонким шрамом. Точнее, воспоминанием о шраме.
— Ты не сможешь спасти его, не пожертвовав собой, — она проводит пальцем по своей груди, и на мгновение я вижу — кровь, много крови, и Андара с клинком в руках, его лицо, искажённое горем.
Я глотаю ком в горле.
— Я знаю.
— Знаешь? — её брови взлетают вверх.
— Ты готова отдать свою душу? Свою память? Своё будущее? Это не красивые слова, девочка. Это — конец.
Ветер внезапно стихает. В тишине слышно, как моё сердце выбивает дробь.
— Отведи меня к нему, — повторяю я, и на этот раз голос не дрожит.
Элория смотрит на меня долго-долго, потом вдруг улыбается — улыбкой, от которой кровь стынет в жилах.
— Как пожелаешь.
Она растворяется в воздухе, оставив после себя светящийся след. Я следую за ним, и с каждым шагом воздух становится все гуще, тяжелее. Дышать почти невозможно — будто лёгкие наполнены ртутью.
И вот я вижу его.
Андар стоит на краю пропасти, его силуэт искажён до неузнаваемости. Слишком высокий, слишком острый. Крылья, которых раньше не было — чёрные, перепончатые, как у гигантской летучей мыши. Когти, торчащие из пальцев, слишком длинные, слишком острые. Но хуже всего — глаза. Совсем чёрные. Пустые. Как два провала в бездну.
— Уйди… — его голос больше не похож на человеческий. Это скрежет камней, рёв водопада, вой ветра в ущелье. — Это последнее предупреждение.
Я делаю шаг вперёд. Земля под ногами шипит, словно раскалённое железо.
— Нет. — мой голос звучит тише, чем я ожидала. — Я знаю, ты всё ещё там. Я чувствую тебя.
Он замирает. На мгновение мне кажется, что в этих чёрных глазах мелькает что-то знакомое. Но потом он бросается на меня.
Первый удар приходится в бок — когти впиваются в плечо. Боль пронзает, горячая и острая, будто кто-то вогнал мне под кожу раскалённые гвозди. Я падаю на колени, чувствуя, как тёплая кровь растекается по рукаву.
— Ты не один, — выдыхаю я, с трудом поднимаясь. — Я с тобой. До конца.
Он рычит — звук, от которого дрожит земля. Второй удар — в живот. Воздух вырывается из лёгких, мир на секунду становится чёрно-белым. Я хватаюсь за его руку, чувствуя под пальцами чешую — холодную, как могильный камень.
— Ты не должен нести это проклятие вечно, — шепчу я, и моя кровь капает на его кожу.
Тьма шипит, как раскалённое железо в воде. Андар дёргается, будто его ударило током. На мгновение его лицо искажается — и я вижу его. Настоящего. Страдающего.
— Лю…дми… — он пытается что-то сказать, но Тьма снова затягивает его, как трясина.
Его крылья расправляются, тень накрывает меня целиком. Последний рывок — и его когти смыкаются на моей шее. Дыхание перехватывает, в глазах темнеет. Но я не сопротивляюсь.
Вместо этого я обнимаю его. Когти впиваются в спину, рвут кожу, но я лишь крепче прижимаюсь.
— Прости, — шепчу я, чувствуя, как слёзы катятся по щекам и смешиваются с кровью. — Прости, что заставила тебя страдать в одиночестве. Я здесь. Я не уйду.
Мои слёзы падают на его грудь. Они светятся — крошечные звёздочки на чёрной коже.
Вдруг он замирает. Его тело начинает дрожать — сначала едва заметно, потом сильнее, будто его бьёт в лихорадке. Я чувствую, как что-то ломается внутри него — не кость, не плоть, а что-то глубже. Что-то важное.
— Лю…дми…ла… — его голос едва слышен. — Бе…ги…
Но я только крепче сжимаю объятия.
— Нет. Мы прошли слишком долгий путь.
Его тело начинает рассыпаться у меня на глазах. Сначала пальцы — они превращаются в пепел, потом руки, грудь. Я пытаюсь удержать, собрать, но пепел просачивается сквозь пальцы, как вода.
— Нет! Нет, нет, нет! — мои крики разрывают горло. — Я не отпущу тебя! Не позволю тьме!..
Но остаётся лишь горстка пепла на ладони. Тьма вокруг смеётся — звук, от которого кровь стынет в жилах.
— Ты проиграла, маленькая жертва! — голос Тьмы проникает прямо в мозг. — Он мой! Навсегда! Как и все вы!
Я закрываю глаза. Прижимаю пепел к губам. Что-то горячее и солёное катится по щекам — слёзы или кровь, я уже не знаю.
— Я люблю тебя, — шепчу я. — Даже если это конец.
И тогда происходит чудо.
Пепел на моих губах начинает светиться. Сначала слабо, едва заметно, потом ярче, ярче — ослепительно белый свет заливает всё вокруг. Он проникает в меня, сквозь кожу, сквозь кости, прямо в душу. Я чувствую, как что-то рвётся внутри — магия, жизнь, сама суть моего существа — но я не отпускаю.
Свет поглощает тьму. Она вопит, извивается, как раненый зверь, но не может сопротивляться. Свет сжигает её, очищает, стирает, как ластик стирает карандашный набросок.
Когда свет наконец гаснет, я падаю на землю. Всё тело болит, в глазах темно, будто кто-то выжег сетчатку. Но я чувствую… тепло. Чьё-то дыхание на своём лице.
Я заставляю себя открыть глаза.
Он лежит рядом. Просто человек — без когтей, без чешуи, без крыльев. Его грудь поднимается и опускается, глаза закрыты, но он жив. Настоящий. Мой.
Его веки дрожат, медленно поднимаются. Золотые глаза смотрят на меня — чистые, ясные, без тени тьмы.
— … почему? — его голос хриплый, будто он не говорил сто лет. — Ты… могла умереть.
Я улыбаюсь, хотя сил уже почти нет.
— Потому что ты стоишь этого. Потому что я верю в тебя. В нас.
Потом я чувствую, как сознание ускользает. Последнее, что я вижу — его руку, тянущуюся ко мне, и первые лучи солнца, пробивающиеся сквозь чёрные тучи.
Рассвет. Настоящий рассвет. После долгой-долгой ночи.
Глава 25
Браслеты ломаются
Сознание возвращается ко мне медленно, как прилив, несущий обломки кораблекрушения. Сначала я ощущаю запах — смесь лечебных трав и металла. Потом слышу треск дров в камине и чьё-то тяжёлое дыхание рядом. Когда открываю глаза, передо мной плывут знакомые узоры на потолке — те самые переплетающиеся драконьи силуэты, которые я наблюдала в первые дни плена.
— Ты вернулась.
Голос Андара звучит прямо над моим ухом, хриплый от усталости, но наполненный таким облегчением, что по моей спине бегут мурашки. Медленно поворачиваю голову — каждое движение даётся с трудом, будто тело налито свинцом. Он сидит на краю кровати, его рубашка небрежно распахнута на груд, золотистые волосы лежат в беспорядке. Но больше всего поражают глаза — в них нет и следа чёрной пустоты, только привычное золото, изрезанное красными прожилками.
