Символы не выбиты на этой урне из черного нефрита…
Черный нефрит не обладает волей. Значит, Символами что-то движет. Что-то, придающее им смысл и значение.
Уже через полчаса, в которые я размышлял, те символы, которые мне удалось «переправить» своей кровью начали меняться обратно.
Уничтожить Урну силой я не мог — она слишком прочная и защищенная. Это уже понятно. Изменения Символов снаружи всё равно не затрагивают процессов внутри.
Но я могу попытаться деактивировать Урну, разрушив печать мастера внутри.
Печать — это Воля Мастера. Именно она управляет и Урной, и Символами, которые ее покрывают, и она же восстанавливает их.
Вот только как это сделать?
Если я не могу повлиять на урну снаружи, так может мне…повлиять на нее изнутри?
Я поднялся.
«Эй, Ван, что-то мне не нравится то, что ты задумал.»
Я отложил меч, четки. Они мне будут не нужны.
— Хрули, Джинг, Лянг, просто ждите меня и не беспокойтесь.
— А?
«ВАН! Вот я тебе говорю, не надо этого делать!»
Надо, учитель. Надо. Если не я то кто?…
Ответом было молчание.
Через мгновение я запрыгнул на вершину урны и увидел всю внутренность своими глазами. Все искаженные Символы дублировались внутри. Естественно, что процесс не прекращался.
Вот только я теперь собирался сделать другое. Бессмысленно «закрашивать» своей кровью каждый Символ по отдельности. Как и пытаться сейчас разрушить Печать Мастера. Начать нужно было с другого… С душ, над которыми по-настоящему власти у Печати не было. Она просто не позволяла им покинуть это место.
Через секунду в моей ладони возникла Слеза Святого. Артефакт, вернее, дар Неба, точно значения которого не знала даже нейросеть.
Я сделал глубокий вдох, как перед глубоким-глубоким погружением. И это было действительно погружение.
Погружение в бездну человеческого страдания.
Я прыгнул внутрь и сел там.
Слеза Святого засияла в моей ладони Радужным Светом.
Вокруг меня водоворотом кружились души.
Я слышал каждую из них.
Я вмещу всех их.
Я освобожу их. Они уйдут со мной. Урна их не отпустит.
Печать Мастера наткнулась на мою душу и попыталась на нее повлиять, обрушила на меня свою концентрированную мощь.
Вот только это было бесполезно. Было еще кое-что, что защищало мою душу.
Контракт.
И сейчас божественные буквы сияли на моей душе. До момента исполнения контракта, моя душа — залог божества, и оно никому не отдаст ее.
А пробить защиту существа, которое отправило меня в этот мир даже артефакт Небесного Ранга не мог.
Это уже не говоря о том, что моя собственная защита была не меньше.
Души летели и кружили вокруг меня, словно найдя единственную соломинку, единственный шанс спастись.
А я выпускал всю свою Ци наружу, укрывая их, будто мать ребенка одеялом.
Моя Ци не давала Печати Мастера утащить их в центр, где накапливалась Эссенция Души.
Но всё это было бы невозможно без Слезы Святого, которая вошла в резонанс с моей Радужной Ци, многократно усиливая ее эффект.
Боль…
Я взял боль каждого…
Одна…вторая…третья душа…
Все они отдавали мне накопленную и пережитую боль.
И я принимал ее. Открывал им свою душу, свою память. Я их звал.
Я заберу вас с собой… Идите ко мне… Вам тут не место…
Пора отдыхать…
И души летели ко мне.
Слеза в моей ладони начала сиять все ярче и ярче, окутывая меня радужным коконом и в какое-то мгновение я услышал женский плач.
Плач, который донесся откуда-то с Неба.
Тогда я понял, что Святые тоже плачут.
Да что Святые…
У меня у самого текли слезы из глаз, капая сияющими радужными каплями и прожигая черный нефрит.
Плакали не глаза — плакала душа, когда ко мне протянулись маленькие ручки детской души.
Глава 7
Когда я очутился в этом водовороте человеческого страдания, время будто остановилось для меня. Стало неподвижным.
Но это было на самом деле не так.
Просто моя душа неподвижной точкой, как око бури, сияла внутри этой Урны Последнего Вздоха и ко мне льнули все те души, что сохранили хотя бы остатки воспоминаний. Те, кто еще помнил, что они — душа.
Первая душа прикоснулась ко мне робко, как испуганное дитя. Да, собственно, эта душа и была ребенком.
В то же мгновение я почувствовал удар — не физический, а душевный. Боль этого ребенка стала моей болью. Его страх смерти, его отчаяние от того, что он никогда больше не увидит маму прожгли меня насквозь. Ужас маленького существа, которое не понимало, что с ним происходит, которое просто хотело к маме, хотело, чтобы боль прошла.
Мама… Где мама… Так темно… Почему так больно?..
Я сжал зубы, заставляя себя принять эту боль. Не отгородиться от нее, не оттолкнуть — принять. Сделать частью себя.
Я здесь. Ты больше не один.
Детская душа потянулась ко мне, словно к источнику тепла, и я обнял ее своей Ци, укутал радужным светом. В ответ она отдала мне свою боль — всю, без остатка. И я взял ее. Впитал в себя. Остались только светлые воспоминания: деревянная игрушечная лошадка, первые шаги, когда мама радостно хлопала в ладоши, запах свежих лепешек, которые пекла бабушка…
С каждой новой душой я чувствовал, как что-то во мне меняется. Не разрушается — меняется. Словно мое сознание становилось больше, шире, способным вместить не только мою собственную боль, но и боль всех этих людей.
Хранилище Сознания, которое даровала мне Жемчужина, отданная отшельником, теперь работало иначе. Не просто как совершенная память — сейчас оно стало местом, где я мог безопасно хранить чужие страдания, не позволяя им разрушить мою личность.
«Ван… Что ты делаешь с собой?..» — донесся до меня обеспокоенный голос Ли Бо, но он звучал как из другого мира. — «Ты можешь не выдержать».
Я делаю то, что должен, — мысленно ответил я. — Я забираю их боль. Всю. Потому что никто кроме меня не заберет. С них достаточно.
Именно этого от меня ждали эти души. Они ждали, что кто-то разделит с ними их последнюю ношу. Что кто-то поймет, через что они прошли. Услышит их голоса, их жизни.
Следующая душа была постарше. Женщина. Было ощущение, что она просто встала рядом и что-то тихо рассказывает.
Она умерла от болезни, медленно и мучительно, и последние месяцы своей жизни провела в постели, наблюдая, как ее тело предает ее. А ее малыши наблюдали за ее угасанием, еще не осознавая, что скоро останутся одни.
Мои дети…что будет с моими детьми…они такие маленькие…кто их накормит…я хотела увидеть, как они вырастут… как они полюбят… как у них будут свои дети…я хотела просто увидеть…
Горе матери обрушилось на меня лавиной, и я едва не застонал от боли.
Я хоть и прожил целую жизнь, такой боли никогда не испытывал. Это было что-то другое. Материнская любовь и отчаяние от невозможности защитить своих детей.
Тяжело…
Чужая жизнь, пропущенная через себя — это слишком тяжело.
Это были не просто воспоминания — я жил! Я чувствовал вместе с ними!
Злые духи, которых я изгонял, и просто обычные души, которых я упокаивал, — я никогда не смотрел внутрь них.
Даже когда я смотрел воспоминания других Праведников, там всё было иначе, ведь они уже давно были не обычными людьми — их чувства и эмоции были ровнее, приглушеннее, они долго отрешались от мирского. Именно поэтому в их воспоминаниях не было такого… НАКАЛА!
Накала, сжатого в точку — болезненной человеческой жизни.
Потом пришел старик — и с ним чувство невыносимого одиночества. Он умер в полном одиночестве, забытый всеми, кого когда-то любил. Его последняя мысль была не о боли, а о том, что никто даже не заметит его ухода. Вся его жизнь были сплошные ошибки и упущенные возможности. Его сожаления тяжелыми камнями ложились на мою душу. Миг назад чужие, через секунду — мои.
Я не хотел…не хотел так жить…не хотел…
