Вторая молодость Фаины (СИ) - Хайд Адель

Закончив, доктор посмотрел на меня с какой-то смесью удивления и восхищения, и даже, мне показалось, что неверия и сказал:

— Чудо, что вы ожили, я вам, скажу, что из «вегетативного состояния*» не выходят, если проводят в нём больше двух недель. Я впервые вижу такое.

(*понятие кома появилось чуть позже ближе к середине двадцатого века, до этого медики использовали определения «вегетативное состояние» или «состояние минимального сознания»)

А я поняла, что всё-таки хочу пить, о чём и сказала, вернее прохрипела.

Анфиса Васильевна снова убежала за дверь. Скорее всего она так и не принесла воды в прошлый раз, предпочтя позвать врача. И, надо признаться, они появились очень вовремя.

Пока ждали Анфису Васильевну, доктор пододвинул стул и, присев, рядом с кроватью, попросил подвигать глазами проследив за его рукой, что я успешно сделала.

Доктор довольно хмыкнул и весело произнёс:

— Надо же, чудо, просто библейское чудо. И, главное, как вовремя

Глава 1.2.

Доктор покачал головой, видимо, каким-то своим мыслям. В дверь палаты вошла Анфиса Васильевна с подносом, на котором стоял графин и стакан.

Я смотрела на вожделенную воду.

Анфиса Васильевна помогла мне, поддерживая стакан, но я всё равно облилась.

Доктор приказал:

— Анфиса Васильевна, организуйте гигиену пациентке и после вызовите меня.

Доктор ушел, а Анфиса Васильевна, помогла мне встать, и мы пошли куда-то в коридор.

Я уже поняла, что со мной произошло «чудо». Вот только мы с доктором говорили о разных чудесах. Он о чудесном оживлении неизвестной мне девушки, а я о чудесном превращении из умирающей старухи с вредным характером, в умирающую девицу.

Анфиса Васильевна, повязав мне на ноги бахилы на завязках, довела меня о комнаты, которая оказалась, помывочной, потому что водопровод был, но то, как всё было устроено указывало на то, что здание явно не оборудовано по последнему слову техники, а скорее по «первому слову». В комнате стояла печка, на которой грелся большой чан.

Благодаря печке в «помывочной» было тепло.

Под пропитанной потом холщовой рубашкой у меня оказался большой, скрученный из какой-то старой простыни «памперс». Ну что сказать, моё оживление не прошло даром, «памперс» был использован по назначению.

Меня усадили в корыто, и Анфиса Васильевна начала меня поливать из ковшика, предварительно смешав воду в тазике.

А я молчала и рассматривала не свои ноги, аккуратные маленькие стопы, ноги были нездорово худыми, но по тому, что я увидела, можно было точно сказать, что омолодилась не меньше, чем на полвека, а то и больше.

Анфиса Васильевна, видимо была женщина словоохотливая, поэтому всё время, что она меня мыла, она говорила, и даже то, что я ей не отвечала, её совершенно не смутило.

— Это хорошо, барыня, что вы сегодня проснулись-то, видно, бог вас любит, а то ведь, — и Анфиса Васильевна снизила голос о шёпота, — завтра-то Иван Петрович велел вас в богадельню определить, а та-ам, — женщина даже на стала заканчивать, просто протянула слово «там» так, что стало понятно, что туда отправляли умирать.

Слушать мне было интересно, но я пока побаивалась задавать вопросы, надо было разобраться, где я, кто я, и что произошло.

Кожа на руках и ногах у меня была мягкая без мозолей, это означало, что физическим трудом это тело особо не занималось, да и то, что Анфиса Васильевна назвала меня барышней, указывало на то, что я могла находиться, вообще, в каком-то прошлом и, возможно, даже относится к какому-то сословию.

Но я пока старалась об этом не думать потому как никогда не верила в сказки.

Я выросла в стране, где всем говорили, что бога нет, а религия, это «опиум для народа», правда в последние годы все вдруг резко стали верующими, и иногда глядя по телевизору, как чиновники стоят многочасовые пасхальные службы, мне хотелось ругаться, что тяжело, наверное, думать о душе, глядя на мир из окна служебного автомобиля.

— Деньги-то ваш жених последние месяц назад внёс, а неделю назад, приезжал, красивый такой и, посмотрел на вас, послушал, значит, Ивана Петровича, что не жилец вы, да и сказал, что он собирается жениться и оплачивать ваше содержание больше не может.

Анфиса Васильевна тяжело вздохнула, и вдруг погладила меня по мыльной голове:

— А ведь Иван Петрович, и маменьке вашей писал, да пришёл ответ, что уехали они, не знаю, за границу иль ишо куда, а только тоже никаких денег больше не платили.

Женщина так сама расстроилась, что у неё выступили слёзы и она промокнула глаза, тыльной стороной кисти, шмыгнула носом и проговорила:

— Ну ладноть, главное, что вы пришли в себя, барышня, а значит всё наладится, и жениха нового найдёте, и маменька может вернётся.

Анфиса Васильевна встала, и с лёгкой улыбкой, проговорила:

—Давайте подымайтесь

Завернула меня в чистую сухую простыню, помогла надеть бахилы, и мы пошли обратно палату.

В палате Анфиса Васильевна помогла мне переодеться в не новую, даже можно сказать застиранную, но чистую рубаху.

Кровать уже кто-то перестелил, и я с удовольствием прилегла.

— Сейчас я покушать вам принесу, а потом Ивана Петровича позову, — Анфиса Васильевна почему-то прятала от меня глаза, и мне это не понравилось. О чём таком будет говорить Иван Петрович, что доброй женщине так неловко. Дорогие мои, вот ещё визуализация: Знакомьтесь Анфиса Васильевна

Глава 2.1.

Бульончик и жидкая кашка показались мне божественно вкусными. Вероятно, ещё и потому, что я последние годы совсем почти вкуса не чувствовала. Вот если селёдочку под шубой, то да, но доктора-то часто солёного не позволяли.

А в этом теле, уже и не знаю, за какие заслуги или грехи мне вторая молодость досталась, а только пока я себя ощущала словно стоя на около двери в «сказочную страну», как Алиса.

Ещё бы узнать, как меня зовут, кто я и почему оказалась в таком молодом возрасте в коме на больничной койке.

Если жених платил отдельную палату, значит не такая уж и бедная я была, да и «маменька» вон за границу умотала. Тоже, наверное, не на последние.

Так за размышлениями я постепенно стала проваливаться в дремоту. Но уснуть мне не дали, дверь в палату распахнулась и зашёл Иван Петрович.

— Ну вот, голубушка, — широко улыбнувшись проговорил доктор, — это же совсем другое дело.

Иван Петрович взял стул и придвинул его ближе к кровати, присел.

Я рассматривала доктора и замечал, что и причёска мужчины, и бородка, и очки, такие, без дужек, кажется, это называли пенсне, всё указывало на то, что я нахожусь в прошлом. И судя по тому, как говорила Анфиса Васильевна, используя выражения, которые в моём времени никто уже и не употреблял, вполне возможно, что прошлое, весьма отдалённое от моего настоящего.

Между тем доктор присел на стул, закинул ногу на ногу, руки сложил замком на коленях. Потом достал платок из кармана, снял пенсне и начал его протирать.

Я смотрела и размышляла о том, что похоже мужчине, как и Анфисе Васильевне крайне неловко начинать этот разговор.

Но Иван Петрович всё-таки собрался с мыслями, надел на переносицу, до блеска натёртое пенсне и снова сложив руки в замок и положив их на колени сказал:

— Фаина Андреевна, голубушка, раз уж вы пришли в себя, то я должен вас предупредить, что палата эта оплачена до сегодняшнего дня и завтра вам придётся её освободить.

А я даже не услышала, что он сказал, потому как только он меня назвал мои собственным именем, меня отчего-то затопила такая радость, что больше ничего я и не услышала.

Так странно, неужели и вправду есть некая магия имени. И как только прозвучало моё, то сразу откуда-то пришла уверенность, что я со всем справлюсь, потому что это я.

— Фаина Андреевна, вы слышали, что я сказал? — сквозь свои размышления я вдруг услышала голос Ивана Петровича.