Её звали Лёля (СИ) - Десса Дарья

Пожимаю плечами. Хватаю яблоко и вгрызаюсь в плод. Он такой спелый, что сок брызжет и льётся по подбородку. Ах, как же вкусно!

– Мы с тобой, – он снова переходит на русский язык Петро, – ездовые. Только пока без артиллерии. Вот скоро привезут, и получим своё орудие. Уж какое, не знаю. Чую, противотанковое. Тут это самое главное. Вон, немчура прёт танками от самой границы. Мы их жжём, а у них этой брони видимо-невидимо. Сволоти, твою матір, – выругался мой собеседник. Достал кисет, ловко сделал самокрутку и закурил.

Мы продолжили сидеть. Я с яблоком, он с папиросой. Мне ужасно хочется рассказать ему, что будет дальше. Сначала – отступление до Сталинграда. Потом – самая кровавая за всю Великую Отечественную войну битва. Дальше мы погоним фашиста на запад, и кончится всё нашей Победой. Только… одно «но». Если я всё это скажу Петро, он меня сочтёт ненормальным. Вызовет командира, а тот или медчасть отправит, или сразу к этим, как их… СМЕРШ? Напрягаю память. Нет, СМЕРШ появился в 1943 году, до него ещё год примерно. Раньше… спецотдел? Контрразведка? Особый отдел, точно! Видел в каком-то фильме. Да, не хотелось бы к ним попасть.

– Бойцы! – слышу знакомый голос. Опять младший лейтенант пожаловал!

Быстренько встаем, поправляем форму. Офицер подходит, придирчиво осматривает.

– Через полчаса в наше расположение прибывают артиллеристы. Вас распределят по орудиям. Будьте готовы их встретить. И смотри у меня, Агбаев! – показывает мне кулак под нос. – Чтобы без этих твоих глупостей!

– Так точно, товарищ младший лейтенант! Никаких глупостей! – повторяю звонко.

Сам же, когда командир уходит, думаю: «Что же дальше-то мне делать придётся? Неужели правда стану ездовым? Надолго, интересно? Неужели мне придётся всю войну пройти? Вот ужас-то!»

Глава 33

Месяц шел за месяцем, обстановка на фронте становилась только хуже. Немцы рвались к Москве, а когда в декабре 1941-го им наваляли там полную шапку, ринулись на юг, чтобы добраться до Кавказа и лишить СССР главного стратегического ресурса – нефти. Всё это время Астрахань, находившаяся, как многим казалось, очень далеко на востоке, стала постепенно ощущать на себе все тяготы военного времени.

Дело было не только в продуктах, купить которые можно было лишь по карточкам. В конце концов, работали базары, и рыба в реках Волго-Ахтубинской поймы и в Каспийском море водилась – лови, сколько хочешь, корми семью. Правда, рыночные цены были выше, чем в государственных магазинах. Зато – разносол. Только немногие могли себе его позволить, конечно.

В городе и вокруг него стали закрываться школы, их превращали в госпитали. Астрахань постепенно наводнили беженцы с запрудных районов СССР. Одни задерживались здесь, пытаясь найти работу и обрести хоть какую-то крышу над головой. Другие ждали, пока придут поезда, и отправлялись дальше, на восток, в Среднюю Азию. Уж туда-то, думали они, фашистам ни за что не забраться – слишком далеко.

Единственный человек, который не замечал, как посуровели лица взрослых, был Вовка. Он по-прежнему играл и смеялся, был таким лучиком света в темном царстве бытовых забот и тяжелых дум о том, что будет дальше. Каждый день, слушая через черную тарелку радиоприемника сводки Совинформбюро, Дандуковы узнавали о том, какие города оставили наши войска. Сражения неумолимо приближались к Каспийскому морю.

Алексей Степанович ото всех в большом секрете продолжал свои попытки отправиться на фронт. Хоть и прямым текстом в военкомате ему говорили: «Старый ты, иди работай, ты в тылу нужнее!», он примерно раз в две недели, когда время позволяло, наведывался с новым заявлением. И однажды военком, которому уже до самых печенок надоел этот упрямый мужик, взял да и начертал размашисто: «Согласен». Поставил закорючку, а секретарь шлепнула печать.

Вернувшись домой, а было это 5 января 1942 года, Алексей радостно хлопнул по столу листком бумаги:

– Готово! – сказал он так громко, чтобы все домочадцы слышали. – Мне разрешили идти на фронт!

Жена Маня ошарашенно посмотрела на него, потом на листок. Взяла в руки, прочитала и молча заплакала, уткнув лицо в ладони. Валя, выйдя из комнаты на голос отца, нахмурилась и сразу вся как-то потемнела. Лишь одна Лёля подбежала к Алексею, обхватила его тонкими руками, прижалась к груди и весело воскликнула:

– Папка! Какой же ты у меня молодец! Пойдешь Родину от фашистов защищать!

Воцарилась тишина. Только было слышно, как отмеряют время ходики. Казалось бы: раньше, если парня провожали в армию, то радовались – мужчиной станет, долг Родине отдаст. И с началом войны было также, ведь казалось, что это ненадолго, и скоро Красная армия вернется с победой. Но в начале 1942 года стало понятно: это сражение не на жизнь, а на смерть, и продлится Бог весть сколько. Потому теперь матери плакали, провожая сыновей на фронт, ведь оттуда редкие возвращались на побывку. Гораздо чаще вместо живых и крепких приходил почтальон с серо-желтой бумажкой в руке: «Ваш сын (брат, отец…) погиб смертью храбрых…»

Вот и теперь Маня и Валя, как самые старшие женщины в доме, смотрели на мужа и отца скорбно. Так, словно он уже сложил голову на поле брани.

– Чего вы так смотрите, словно похоронку на меня получили? – усмехнулся через силу Алексей Степанович. – Ну-ка, накрывайте на стол. Ужинать пора. По старой русской традиции, конечно, надо бы как следует выпить и закусить, – проводы в армию дело ответственное. Но тут не до жиру, как говориться.

– … быть бы живу, – продолжила Лёля шепотом недосказанную отцом поговорку. Наверное, он сделал это непроста. Ни к чему лишний раз поминать жизнь. Есть она, и то хорошо. Станешь много болтать о ней – может и кончиться.

Женщины повиновались, выставляя нехитрое угощение. Вареную картошку, соленую капусту с огурцами, да сушеную воблу. Вот и весь нехитрый набор. Хлеба было мало, выдавали его по карточкам, и качество с началом войны ухудшилось. Стало больше попадаться цельных зерен и каких-то травинок. Да порой буханки оказывались пригоревшими немного. Словно выпекали их в большой спешке. Наверно, так было: город наполнился беженцами и ранеными в госпиталях, да ещё местные жители никуда не делись, а всех надо прокормить.

Ужин прошел в гробовом молчании. Одна Лёля попыталась всех, рассказав какую-то шутку из своей студенческой жизни. Но никто её не слушал, и она понуро замолчала.

На следующий день, собрав пожитки (чистое исподнее, шерстяные носки, отрез ткани на портянки, бритвенно-мыльные принадлежности и прочее), Алексей, попрощавшись с семьей, рано утром ушел из дома. Единственной, кто вышел его провожать на улицу, была Маня. Она стояла и смотрела ему вслед, пока широкая спина мужа не пропала за углом дома на перекрестке улиц.

Жизнь после этого вроде бы вернулась в прежнее русло. И только стул главы семейства оставался, как и прежде, никем не занятым. Однажды на него Вовка забрался, чтобы на столе поиграть. Валя на него так злобно шикнула, что мальчишку словно ветром сдуло, и Лёле пришлось потом полчаса утирать его слезы – испугался.

Она была единственный человек в доме, который радовался, что глава семьи бьет врага. Девушка искренне верила: отец человек взрослый, опытный. В армии служил. Значит, голову под пули подставлять не станет. Он же понимает, как надо воевать, чтобы вернуться домой целым и невредимым. Лёля искренне верила в это, а ещё у неё была другая причина для радости: Тёма наконец-то сделал ей предложение.

Правда, не как Константин Гранин. С букетом белых роз к ним домой не приходил, хотя собирался сотворить нечто подобное. Лёля запретила. Сказала: «Не время сейчас. Вот отец вернется, тогда и сватайся, сколько душе угодно». Тёма согласился, но предложение все-таки сделал. Во время прогулки. Остановились они у раскидистого тополя, что на берегу Волги, и он достал из кармана маленькое золотое колечко, протянул его девушке и сказал:

– Лёля, будь моей женой.

Без лишних слов, без страстных романтичных признаний, – она всё равно не оценила бы. А эти простые слова глубоко проникли в её девичью душу, и Лёля, вся пунцовая от волнения, сказала «Да». Но свадьбу всё равно пришлось отложить на неопределенное время. Ребятам предстояло ещё учиться, а потом, как показали события прошлого года, их обязательно отправят на фронт – лечить раненых. Какая уж тут семья? Какие дети? Потому всё, что им оставалось, – это мечтать о том, как станут они жить после войны.