Крепостная (СИ) - Брай Марьяна

— Сама я с ним попробую поговорить. Хорошо, что не пустил меня с этой курицей. Надо бы еще в ее комнате пошарить. Петр-то, думаю, и не знает, чего у него под носом творится, - подытожила я.

— А как там шарить, Надьк? Марья тама шарашится день и ночь... – Нюра правильно заметила про слуг.

— Коли барин завтра меня не возьмет, мы втроем и придумаем. Ты же вернешься, когда его в мастерскую отвезешь? – поинтересовалась я у Фирса.

— Не всегда. Когда надо увезть все до склада, до конца с барином. Надеюсь, Петр меня не потянет с его бабой по лавкам ездить.

— Вот и увидим на месте. Нюра Марью позовет, а ты бы Демида позвал куда по делам… мол, барин велел. Он тебя боится, Фирс, и отказать не посмеет, - предложила я.

— Так и быть, Наденька, так и быть, - закачала головой Нюра, соглашаясь со мной.

Спала я нервно. Просыпалась от каждого звука, рожденного моим разумом. Долго лежала, прежде чем снова засну, прислушивалась к спящему дому. А под утро даже вышла в коридор и, встав за занавеской у двери, ждала скрипа отрываемой с улицы железяки.

Утром встала разбитая и уставшая, будто не спала вовсе, а ночную смену трудилась.

За завтраком все прошло как всегда. Петр с его Кларкой засобирались, чтобы Фирс повозил их по лавкам до отъезда барина. Осип не противился. А я про себя чертыхнулась. Значит, барин дома останется и, скорее всего, в гостиной будет сидеть со своими бумагами и газетами. Такой хороший шанс таял на глазах.

— Надя, ты чего который день будто воды в рот набрала? Раньше ведь все переживала про мою спину, заставляла каждый час идти лечь, а то и ноги задрать? – хохотнув, спросил Осип, когда молодые покинули дом.

— Барин, вы будто не видите и не слышите ничего вокруг себя, - решившись высказать все, присела напротив него.

— А чего стряслось? Жив и здоров с твоей помощью да с молитвами. Убёг лихой человек и больше не сунется: знает, что тут ему ничего не выгорит. Не украл ничего…

— Барин, да коли бы он красть пришел, вынес бы полдома, а мы и ухом бы не повели. Он за вами пришел. Жизни лишить. А вы спокойны, как … - я хотела назвать его удавом, но потом опомнилась, вспомнив, где и когда нахожусь.

— Не выдумывай, Наденька, не выдумывай, - он свел брови.

— А то, что ни Петр, ни эта француженка не проснулись? Грохот какой стоял ведь! Ни, тем более Марья с Демидом не встали? Это вас не пугает? Я попусту никого не обвиняю, да вот только есть у меня мысли о том, кому это интересно, - я старалась сказать как можно больше до того, как он меня заткнет.

— И кому? – он поднял на меня полный горечи и даже боли взгляд. Я замерла. Причинять ему боль не хотелось. Тем более, уверена, он и сам все понимал.

— Сами знаете. Только вот… сына вашего я не виню. Девка эта… не француженка она, думается, а…

— На-дя-а, - он почти закричал на меня, и я вздрогнула, - перестань чепуху нести, - он осмотрелся, будто хотел увериться, что никто нас не слышит. Будто в доме никто ничего не понимает.

— Барин, не доводите до греха. Коли отрицаете, так за жизнь свою побойтесь, ежели за наши жизни не думаете. Знаете ведь, что жизни нам без вас не будет.

Осип опустил глаза и уставился в газету. Он не водил глазами по странице, как обычно, а просто смотрел в одну точку.

— Мое предложение в силе, барин. Ничего мне не надо. Могу бумаги подписать, что все вашему сыну от меня перейдет, что продать ничего не смею, коли не верите. Главное, чтобы они не знали. пусть думают, что остались на бобах. Вот тогда-то она его и бросит. А он куда вернется? Домой и вернется, Осип Германыч.

— Надя, а ты сама-то не боишься при такой вот… расстановке, что вместе со мной станешь…

Я воспряла духом от этих слов. Значит, он все же понимает опасность, подкарауливающую его.

— Нет, барин. Главное: озвучить им, что в случае вашей кончины все будет мне принадлежать. А коли со мной что приключится, то городу передается или монастырю какому. Мол, там-то за вас с барыней и молиться станут, и помнить долгие годы, - я затараторила, пока появилась такая возможность. - Им тогда шибко не выгодна ваша смерть станет. Будут обхаживать да уговаривать. Только вот вреда не нанесут ни за что. Тут и дураку понятно, - закончила я и выдохнула.

— Вроде я не дурак, а ведь даже далеко такого не придумал. Всю голову сломал, а не придумал. Есть у меня хороший нотариус. Ни за что не выведать у него моего указа. Только я смогу исправить, коли придется, - глаза у барина вдруг заблестели. – Точно, готова, Надюша? – он посмотрел на меня с такой надеждой, будто спугнуть боялся.

— Точно, барин! Мне пока замуж выходить не больно и охота. Такое в России творится. Одной-то попроще! Решайтесь, Осип Германыч. А я завсегда тут.

— Ладно. Маленько мне еще обдумать все надо… но ты не думай, я добро помню! И тебе останется кой-чего. Хорошее приданое сможешь купить! Купчишку какого приглядеть с таким приданым проще простого. Я, поди, больше пяти лет не протяну. Или до этого ещё Петр одумается. Только на это надеюсь, - плечи его опустились, бравада ушла. Он будто сдулся, но глаза блестели от накатывающих слез, а руки неторопливо комкали газету.

— Не тороплю, барин. Только до этого времени будьте внимательны да осмотрительны, - я встала, дав понять, что все сказала. А потом одернула себя и села обратно. Вот же тяжело привыкнуть к тому, что ты сама себе не принадлежишь.

Теперь, если Осип не передумает, все сложится так, как я хотела. И доживу до окончания наползающей уже смуты после объявления отмены крепостничества, и статус разведенной или, упаси Бог, вдовы мне только на руку. Девки одинокие – не самые счастливые тут барышни.

Глава 31

Как я дожила до следующего дня – загадка даже для меня. Не раз барин и за столом, и просто за вечерним чаем словно бы набирался смелости и хотел объявить о своем, вернее, моем решении. Но или это только я уже во всем видела его готовность, или он просто боялся и переводил разговор на другую тему.

Наши «голубки» вдруг сделались больно смирными и даже внимательными к барину. Я наблюдала за каждым их взглядом, за каждым шагом, если могла, но все сильнее утверждалась в том, что Петр непричастен к случившемуся.

Вспомнив, что нельзя доверять даже тем, кто выглядит как овечка, и тем более тем, кто не выглядит, не остановилась на своем. Ведь она или они знали, что произошло ночью, и знала, или знали, что знаем мы.

«Фух, запутаться в этом хитросплетении легче, чем в шахматной партии. Но и мы не веником воспитаны, так что кусаться будем, коли придется.», - подумала я и расслабилась.

Вот тогда-то барин за ужином и заговорил:

— Вот что я решил, Петр… - он отложил газету, до этого внимательно прочитав переднюю полосу, поправил воротник халата на груди и почесал кончик носа. - Надо еще пожить, чтобы внуков увидать. А чтобы пожить спокойно, мне пара нужна. Нужна верная и добрая женщина, с которой вечерами буду разговаривать, а по утрам чай пить, - он откашлялся, наблюдая за тем, как Петр замер с только что отпитым чаем во рту. Первые его слова тот, видимо, как всегда, не расслышал, но когда понял, о чем идет речь, замер.

Я закрыла и открыла глаза, глубоко вздохнув и подумав: хоть бы не сейчас он объявил, что парой этой для утренних чаепитий буду я. На столе стоял полный горячий самовар, а на подносе с пирогом лежал длинный нож. Не думая, я даже отступила назад и уперлась сцепленными за спиной руками в косяк. Последней мыслью до того, как «все» началось, была: «вот к этому косяку-то меня сейчас и пригвоздят»!

— Ма-а-аше-е-ер? – протянула побелевшая сквозь пудру Кларка. Она раньше своего избранника поняла, в чем тут дело, и уставилась на Осипа. Я видела, как ходили желваки на ее челюсти и как побелели костяшки на ее пальцах, держащих чашку за ручку.

В какой-то момент прозвучал щелчок, и она ойкнула: чашка упала ей на колени, а ручка, как маленький сломанный бублик, осталась в ее пальцах.