Крепостная (СИ) - Брай Марьяна

«Это же надо, какое напряжение она испытала! И какой силы ее пальцы, коли она ими ручку отломила.», - подумала я и похолодела.

— Ты сказал жениться? Ты сказал… Зачем, отец? Ты стар, у тебя нет ничего, кроме усадьбы, скотного двора и захудалой мастерской, где делаются ненужные никому поделки, - Петр все больше заводился, и его набирающий обороты голос делался грубее и громче.

Клеренс держалась, как сталь на морозе: мне казалось, если к ней приложить ложку, то можно будет услышать вибрацию. Но покерфейс она блюла тщательно. То, что она уже провалилась, понимали, наверное, все, кроме Петра. Тот сам эмоционально реагировал. Но реагировал не как враг, а как ребенок, привыкший к лучшему куску и к немедленному выполнению всех его пожеланий.

— Дария? Эта… смесь болонки и волкодава? Мелкая тварь с душой змеи? – продолжал Петр, и я даже согласилась с его описанием недавней «невесты» барина. – Ты хочешь оставить меня ни с чем? Хочешь пустить по миру? Я твой единственный сын, отец! – теперь он кричал. А я боялась, что Осип откроет имя своей будущей жены. И мне придется бежать по коридору и молиться, чтобы задняя дверь была открыта, потому что Фирс закрывает ее, даже когда нам нужно носить к столу самовар и блюда. Он стоит возле нее и караулит каждый наш вход.

— Не смей кричать на меня. Я еще не помер, чтобы делить то, что после меня останется. Я все оставлю жене. И после ее смерти все перейдет церкви или общине при казаках… Это я еще решу. Хочешь жить здесь, занимайся делом, землей. И главное, людьми, которые на земле живут. На дальней деревне тебе починим дом. Будет не хуже этого. А как свадьбу вашу сыграем и внуков дождусь, то и впишу дорогу из деревень в твое наследство, - спокойно сказал барин.

Я наблюдала за Клеренс, прикусившей губу и внимательно смотрящей на барина не привычным, похожим на удивленный, взглядом из-за поднятых вечно бровей, а сощурившись, словно рассчитывая расстояние для прыжка.

— Я хочу получить свои деньги и вернуться в Петербург, - Петр сел и распахнул халат. Под ним была рубашка, но мне показалось, что он распахнет и ее. Но он принялся гладить грудь, и это похоже было на то, что обычно делают сердечники.

— Нет. Свое наследство бери, а мое, пока я жив, неделимо и нерушимо. Всё по делам его, сын, и это не обсуждается, - закончил барин и сделал большой глоток крепкого, сладкого, но уже остывшего чая.

— Я-а… хотиела рассказывать, но ждаль более уместный день… - вдруг в комнате раздался тот самый звонкий и в то же время романтичный и осторожный голос женщины, недавно отломившей ручку от фаянсовой чашки.

— Дорогая, ты, вероятно, не поняла, что здесь происходит… - Петр, наконец, вспомнил про свою «рыбку» и присел обратно, поймав ее ладони, зажал их в свои и принялся целовать, - отец собирается жениться и… хочет оставить нас без наследства, - вдруг он резко встал, снова засуетился и вышел из-за стола. – Но я не оставлю того, что принадлежит мне. Даже за сущие копейки я продам землю. Вот тогда ты попляшешь. Вот тогда ты поймешь, что был неправ, - дышал он часто, и лоб его покрыла испарина.

— Ма ше-ер, отие-ец, - эта тварюга назвала Осипа отцом и уставилась на него с такой нежностью, что меня взяла оторопь. - Я хотиела сообщить это иначе, но навьерно…. Чтобы снова бил ми-ир… Я ношу ребенок. У вас будиет внук, батьюшка, - она старалась ломать язык, но получалось у нее плохо.

«Что? Ребенок? Боже, лишь бы Осип не поддался сейчас на это вранье… А если не вранье? Он же от счастья им сейчас все отдаст.», - думала я, перескакивая с одной мысли на другую.

И в этот самый момент я поймала взгляд Осипа. Он, словно нуждаясь в поддержке, смотрел на меня не мигая. Я еле заметно покачала головой из стороны в сторону.

В это время Клеренс достаточно бегло по-французски говорила бухнувшемуся на стул Петру, что срок еще совсем мал, но это не обман и не шутка. Тот замер и смотрел, как шевелятся губы матери его будущего малыша. И с каждой секундой лицо его становилось все белее, но вместе с тем и как будто счастливее.

Я снова глянула на Осипа. И он, почувствовав, наверное, мой взгляд, снова остановился глазами на мне. Я чуть опустил ресницы и еле-еле заметно повела плечом, показывая ему, что нужно отойти и поговорить. И сразу скрылась в коридоре, но наткнулась на стоящих там Глашу и Нюру. Обе разинули рты и не могли проронить ни слова.

— Чиво это она сказала? Ребятенок? У ей? – последнее «ей» Глаша произнесла так, словно родить ребенка в этом доме могли все, включая Петра и даже барина, но не Клеренс.

— Если это и правда, то не факт, что ребенок от Петра, - прошептала я и потащила девок подальше от двери.

Фирс, не понимающий, что творится в доме, столкнулся с нами на крыльце и заругал сначала, что мы вылетели на мороз без одёжи, но услышав в гостиной охи, ахи и плач гостьи, поспешил внутрь.

— А барин-то че отчудил! Поди, выдумал про свадьбу? Мы б знали, коли так правда было бы, - вполне резонно заметила Нюра.

Стоя на холоде, я поняла, что в голове более-менее светлеет. Но с этим пришло и понимание рушащихся планов. Осип, добрый, ранимый, мечтающий о том, чтобы провести последние годы с сыном и внуками, вдруг, хоть и теоретически, сейчас обрел все это. И я начала терять надежду на выполнение плана.

А еще я вспомнила о подругах и Фирсе, которые знатно очумеют, если барин все же примет решение и объявит имя невесты. И так и так я оказывалась не в самом хорошем положении. Но второе было безопаснее и удобнее для всех, потому что если эти двое захватят усадьбу, не поздоровится всем, включая и моих подруг.

Делиться с ними своими планами я не собиралась. Потому что никто из них не понял бы, зачем я это делаю. Но дружба дружбой, а жить хотелось сильнее, чем дружить.

Глава 32

Постоянные шум и разборки в доме не добавляли радости, но других вариантов я пока не видела. Барин так и не сказал своим «деткам» обо мне, да чего уж там, даже не продолжил тему. Эта тварь, взявшая себе имя Клеренс, крыла козырями каждый мой ход. И было ощущение, что игра ведется чисто между нами. Потому что мужчины в этом доме совершенно не имели своего мнения и характера.

Петр осыпал поцелуями руки Клеренс, а Осип умилялся, представляя, видимо, как будет счастлив среди близких людей, как будет нянчиться с долгожданным внуком, и пропадал в мастерской.

Туда-то я и отправилась сразу после обеда. Глаша сказала, что пешком до этого места побольше получаса, но погода радовала. Сосульки блестели на крышах, хоть и лениво, но таяли под его лучами. Воробьи, словно прятавшиеся где-то в морозы, устраивали драки возле исходящего паром на холодном снегу лошадиного навоза. А вдоль заборов крестьянских домов тянулись растянутые на рамках холсты. Их выбеливали на мартовском солнце, и работало это получше любого отбеливателя.

Порадовалась, что Глафира не пошла за мной. Потертая уже, явно перешитая, с хозяйского плеча шуба грела достаточно, а вязаные чулки и надетые поверх них шерстяные носки позволяли валенкам не так хлябать.

Ощущение, что все здесь не по размеру, все чужое и ношенное до тебя несколькими людьми, стало привычным и будто бы нормальным.

Стараясь не встречаться глазами со встреченными мной людьми, я исподтишка рассматривала их лица, одежду, прислушивалась к тому, о чем они говорят. И даже прибавила шагу, чтобы дослушать диалог пары мужиков, торопящихся до лавки с упряжью.

— Барин на днях все объяснил, да токма лучшее от того не стало, Макар, - голос высокого, довольно крепкого мужика в распахнутом тулупе и шапке, сшитой явно из чулок, звучал незло, хоть и громко. Больше в этом голосе было тревоги. – Ежели все, как он сказал платить, мне до конца жизни тут на ево пахать ишо и пахать. Сын только и увидит ту землю.

— Мож не так все поняли? Хто говорит, мол, городу земли продадут, значит царю. Вишь, кака история. А тот и бесплатно ее раздавать начнет, - вполне уверенным голосом ответил второй, невысокий и плотный, кутающийся в ворот, бывшей когда-то яркой, киргизской куртки. Название ее я не знала, но рисунок этот прямо указывал на его истоки.