Изменяя прошлое (СИ) - Журавлев Игорь

— Пастор, — начинал ныть Гоша, когда она уходила, — хорош, лапать Танюху, это не по понятиям, она жена моего кента.

— А ты не обращай внимания, Гоша, — жестко ухмылялся я, — не обязательно ведь все видеть, правда? Девушка хочет ласки, я же ее не насилую, ты ведь не слепой, сам все видишь. Она хочет любви, я ей ее дам, поверь. И ты мне не помешаешь, Гоша, поэтому, давай не будем, а?

— Неправильно это, — пьяно стонал Гоша и матерился, но он, конечно, не мог не видеть, кто кого на самом деле соблазняет.

— Ты пей, ешь, братан, — я подлил ему шампанского. — Лазарь ничего не узнает и всем будет хорошо, правда? Пусть мужик сидит спокойно.

Он что-то пробормотал и отвернулся. А я представил, что делает Таня в совмещенном санузле, и едва удержался от того, чтобы не заглянуть туда. Но не надо ей сейчас мешать, хотя, как я помнил из будущего, она, наверное, была бы и не против. Я прикрыл глаза: как заходишь, прямо — унитаз, а справа — сидячая ванная, душ от которой легко дотягивается до унитаза. Таня сейчас сидит на стульчаке, широко раздвинув колени и сжимая в руках лейку душа. У каждого свои фишки, каждый сбрасывает напряжение, как может.

А потом она вышла, умиротворенная и немного смущенная. А дальше мы снова пили шампанское, танцевали, говорили, Гоша пел, а я читал свои стихи. Поэту только дай такую возможность, потом не остановишь! Я смотрел ей в глаза, и с губ слетали рифмованные строчки, написанные позже и посвященные ей, но она этого, конечно, не знала и даже не могла такое предположить:

Ты как ранняя весна нахлобучила,

Отчудила, расцвела, отчебучила!

Ты как первый поцелуй — набекрень мозги.

Залпом выпила до дна — об пол вдребезги!

Губки алые как грех, чай с лимончиком.

Мне приснится этот смех — колокольчиком.

Эти кудри и глаза, словно райский ад,

И слезинка на щеке — чистый виноград.

Зубки белые, как та простыня в ночи,

Что окрасилась в цвета крови девичьей.

Не любила, но ждала, как причастия,

Нет глазастее тебя и сисястее.

Уходила от меня с наглой рожею,

Не моя ты и ничья, только Божия…

Таня смеялась так, что даже слезы выступали на глазах, а я и рад ей угодить. Сегодня, дорогая моя, все только для тебя. И для меня, конечно.

Мы еще пили, ели, курили (я тогда много курил), о чем-то друг другу рассказывали, смеялись, вспоминали смешные случаи из тюремной жизни. Хороший получился вечер, правда, такие вечера редко выпадали мне в моей жизни. Хотя после первым и вторым моим сроком я немало погулял в компаниях всевозможной богемы, в основном из поэтов и музыкантов. И песни на мои стихи пели в ресторанах, такое тоже было в моей жизни. И вечера бывали удивительные, но этот был первым, а еще здесь была Таня. Грустно вспоминать, но меня тогда даже приняли на первый курс Литературного институт им. Горького (единственного такого института в мире, кстати), на отделение поэзии. Сам Андрей Вознесенский, было дело, хвалил мои стихи. И если бы не очередная командировка к хозяину, кто знает, как сложилась бы моя жизнь? В затуманенной шампанским голове что-то мелькнуло, какая-то мысль о поворотных точках в судьбе, но я решил, что подумаю об этом как-нибудь потом.

Гоша все пытался напомнить Тане о муже ее, Лазаре, и Танечка, умничка, кивала, вздыхала, но было заметно, что эта тема ей сейчас совсем не интересна. Странно, я таких женщин, как она, больше никогда в жизни не встречал, все же не зря мне захотелось хоть на денек вернуться именно к ней, а не к кому-то еще. Во всем положительная, работает, кстати, бухгалтером на Мосфильме, начальство ее ценит, воспитывает сына, с мужем разводиться не собирается, то есть, вроде бы за традиционные семейные ценности, как сформулируют гораздо позже в той же стране с другим названием. Ничуть не пьяница, хотя и не откажется выпить в хорошей компании. Вроде бы, образцовая советская девушка, прямо язык не поворачивается ее блядью назвать, хотя мужчин она, похоже, сменила.... Но вот почему-то совсем не вяжется образ бляди, которых я тоже немало потом повидал в своей жизни, с этой удивительной женщиной.

Гоша упрямо покачал головой и уже немного заплетающимся языком попросил:

— Пастор, прочитай о нас, то самое, вспомним тех, кто за забором!

Мне совсем не хотелось сейчас читать это свое стихотворение, я посмотрел на Таню, и она, мудрая, все быстро поняв, тоже присоединилась к просьбе. Я пожал плечами: о нас, так о нас.

Унылой мелодии сладкие чары

Плывут в ослепительно-блеклом закате.

А я, как всегда, на разбитой кровати

Забудусь под звуки электрогитары.

И сны как занозы гноятся и ноют:

Былые мечты и забытые сказки.

Их лица скрывают красивые маски,

А души под ними томятся и воют.

И нет уже тех, кто когда-то был с нами.

А знойные девы нам рай обещали…

Мы наших обид никому не прощали,

Хотели все сразу, хотели все сами!

Нас мыли дождями, сушили ветрами,

Поили настоем из страха и боли.

И там, за забором, мы были на воле.

А здесь, за забором, мы стали зверями.

Мы стали такими, какими мы стали:

Из снов и мечтаний, из глины и стали.

Гоша ревел пьяными слезами, а я, словно извиняясь, улыбнулся Тане. Он лишь прошептала: «Бедненькие мальчики…», и потребовала шампанское. Я понимающе кивнул. Почему-то мы с ней, в отличие от Гоши, были почти трезвыми, а вот его совсем развело. И это правильно, поэтому я налил ему целый фужер, а нам с Таней плеснул понемножку. Пей, дружище, не стесняйся, лучше тебе сегодня крепко спать. Для всех лучше.

А потом была волшебная ночь в семейной постели четы Лазаревых. Я не винил себя, поскольку никого не совратил, не склонил, все по искреннему и жаркому желанию и, чего уж там, не будь меня, будет кто-то другой. Лазарю еще сидеть, а она женщина горячая и своего точно не упустит. Была у меня много лет спустя подобная ей жена своего мужа, так тот даже не сидел, но она ни одних штанов, если перефразировать известную поговорку, не пропускала. А все же нет между ними никакого сравнения: та была совсем другая, я ей просто пользовался, как и она мной, а с Таней мы оба словно пылали. Ну, или я это всё сам себе придумал, что, впрочем, совершенно неважно, поскольку важно лишь то, что она в моих объятиях, а я в ней.

***

А Николай Сурков тем временем (хотя и совсем в другом времени) нашел, наконец, решение проблемы путешествия двух человек одновременно. В принципе, как он и думал, для двух матриц еще хватало мощности процессора дешевого смартфона, но сокращало время пребывания в прошлом до пятнадцати часов для каждой. А поэтому он, во-первых, не стал дожидаться возвращения Пастора, а, во-вторых, ничего не сказал Нечаю. Вдруг тот не догадается? Было бы неплохо, если бы и Пастор не вкурил, как здесь говорят. В любом случае, решил он, Бог не выдаст, свинья не съест, Сурок ввел данные для заброса в прошлое и нажал на раздвоившуюся голову древнего змея.

На мгновение он провалился во взрывающуюся звездами темноту, а когда открыл глаза, то понял, что все получилось. Он в своей лаборатории, время — три года назад, открытие уже сделано, но оно пока лишь в его голове, и никто о нем не знает. Задача: как-то убедить самого себя здешнего в том, чтобы так все и осталось, а сначала во всем как следует разобраться. Цель: не попасть в тюрьму.

И уже приехав домой после рабочего дня, он сел и для начала написал для себя все, что случится с ним в случае, если он раскроет секрет своего открытия. Оставив листок с инструкцией самому себе на рабочем столе в кабинете, он вышел в гостиную и, захватив из холодильника бутылку своего любимого пива, уселся в кресло и задумался.