Былые - Кэтлинг Брайан

— Но они говорят по-английски? — спросил Гектор.

— Они вообще не говорят, ни слова за девять лет их пребывания.

Гектор уже хотел спросить, не считает ли их немцами сам Хеджес, когда в дверь громко постучали. Хеджес отпер и впустил тележку с чаем, которую толкал человек без ушей. Тот громко продребезжал ей к столу у окна.

— Благодарю, Роджер, — гаркнул Хеджес.

Роджер буркнул, отдал честь так, словно ловил суматошную муху, и двинулся на выход. На полпути остановился и уставился на Гектора, склонив голову набок, словно любопытный пес.

— Благодарю, Роджер!

Безухий снова судорожно отдал честь и ушел походкой пьяницы из мюзик-холла.

— Не обращайте внимания на Роджера, он из тех, кто так и не попал домой.

Хеджес водрузил на стол большую бутылку виски «Блэк энд Вайт» из ящика и подлил в чай, даже не спрашивая одобрения Гектора. Подал гостю вместе с неизбежными бисквитами.

— А затем навестим их, — бодро сказал Хеджес.

— И мой допрос окончен? — спросил Гектор скорее чашку, чем здоровяка, жующего бисквит.

— Да, э-э, простите уж, что я с вами так сурово, но нужно было убедиться.

— В чем?

— В том, что вас не подослали передать или получить какую-нибудь информацию. Информацию, которую можно использовать против нас в будущих конфликтах.

— Вы опасаетесь новой войны?

— Моя работа — проявлять бдительность, а в вашей стране недавно начались сильные волнения. Этот Химмельструп похож на тех клоунов, за которыми мы сейчас присматриваем.

Гектор ничего не ответил, но случайно причмокнул чаем.

— Мне бы хотелось кое-что прояснить, если вы не против, — виски помог ему снова расслабиться, он вспомнил о своей цели и любопытстве.

Хеджес тоже расслабился, закинул ноги на угол стола. Влил в чашку, погребенную в гигантских ручищах, больше виски, чем чая.

— Когда поступили эти два пациента, у них не было совсем никаких опознавательных знаков? Ни бумаг, ни одежды, ни жетонов?

Хеджес подобрался и почти сел ровно.

— Нет, ничего. Их, как и многих других, обнаружили голыми, одежду сорвало взрывом. На поле боя им оказали первую помощь и спешным порядком отправили сюда. После обработки ран стало очевидно, что с ними по-прежнему что-то неладно. Вот их и передали мне.

— Как я понимаю, тогда вы начали психиатрическое лечение?

— Можно сказать и так. Позвольте объяснить, как тогда обстояли дела. Нам отсылали солдат, страдавших от таких симптомов, каких никто еще не видел. В учебниках было не найти ничего подобного. Нам дали строжайший приказ ставить всех на ноги и возвращать на фронт в течение считанных недель, — он замолчал и плеснул себе еще большую порцию виски. Пошарил в карманах и нашел сигареты. Закурив, продолжил. Гектор отметил, что ему сигарет не предложили — обычная вежливость, хоть он и отказался бы, будучи приверженцем сигар.

— Странные симптомы. Все разные, но с общим корнем: мучительный страх и парализующий шок. Травмы от постоянного пребывания под огнем артиллерийских батарей, постоянных взрывов. Тики и трясучая всех мастей. Мы перепробовали все, и почти ничего не помогало. Гипноз и лекарства едва ли облегчали страдания, а люди поступали десятками. Дела выглядели безнадежно, а гайки нам закручивали неустанно. Мы подлатали, кого смогли, и отправили назад. Надевали форму на трясущихся развалин и выстраивали в бой. Некоторые покончили с собой здесь, лишь бы не возвращаться.

Повисла долгая пауза.

— Так или иначе, все начало меняться, когда прибыли они. Первый осмотр провел я сам. Уже тогда они показались очень странными. Клинические отчеты из соседнего корпуса пестрели аномалиями. Физиологическими патологиями, которые не были вызваны травмами. Мы находились под огромным давлением, и что угодно бледнело, если человек мог стоять, минимально функционировать и подчиняться приказам. Сюда их прислали как раз-таки из-за неподвижности и отсутствия речи. Я пытался достучаться, пробовал разные виды коммуникации, но ничего не помогало. Когда не дали результатов разнообразные языки жестов, мы попробовали французский и даже немецкий. Ничего. Они просто стояли и таращились, не признавали нас. Затем началось дело полковника Гиббса. Его привезли из Пашендаля, в хорошем физическом состоянии. Психически он казался вполне нормальным, разве что слегка нервный взгляд. Но стоило сказать слово «бомба», как он машинально нырял в укрытие — обычно под кровать, где и лежал в припадке трясучки. Требовалось немало уговоров, чтобы выманить его обратно. Это слово можно было сказать когда угодно и где угодно, результат не менялся. Мы так ни к чему с ним и не пришли. Однажды я повел на обход палат небольшую комиссию генералов. Рассказывал о симптомах и нашем лечении. Общим мнением этих гусей было, что мои пациенты симулируют, филонят. Выдумывают странные выкрутасы, чтобы избежать сражений. Если руки, ноги да глаза на месте, они не видели причин не пускать солдата в бой. Я хотел взять Гиббса как прецедент, показать, что такая травма ничем не лучше ампутации. Мы стояли у его койки, чесали языками, и создавалось впечатление, что он нормальный здоровый человек. Тут я сказал «бомба», и к их ужасу он нырнул под койку, как ошпаренный кот. Только я собирался доказать свой тезис, как меня прервала суматоха на другом конце палаты. Примчался один из моего младшего состава, говорил, мне нужно что-то срочно увидеть. Я, раздраженный помехой, извинился перед генералами. Медсестра показала под две последние койки. Там затаились Дик и Гарри, дрожали, как Гиббс. Я пришел в ярость. «Они издеваются, выведите их», — сказал я сестре и вернулся к офицерам, которые наблюдали за тем, что происходит. Они мне не поверили и уже не проявляли интереса ни к чему, что я в тот день говорил. Гиббса и наш дуэт комедиантов в конце концов выманили из-под коек… Вы еще следите за мыслью? — спросил он Шумана, который весь превратился в слух.

— Да, доктор, прошу, продолжайте.

— Короче говоря, после ухода штабных я намеревался задать этим клоунам трепку и отправился на их поиски. Медбрат посадил их на койку напротив Гиббса. И тоже ушел из палаты перед моей выволочкой. Я все еще кипел, когда накинулся на них. «Какого хрена вы сыграли такую дурацкую шутку? — спросил я. — Человек тут серьезно болен, а вам смешно передразнивать его беду?» Они таращились перед собой пустыми глазами, не обращая внимания на мой гнев. Тут я заметил, что рядом стоит медбрат и пытается привлечь внимание. Стыдно сказать, я взбесился еще страшнее. «Ну что, что?» — «Сэр, разрешите вам кое-что показать?» — «Что?» — кипел я. А он робко выступил вперед и сказал: «Бомба». Дик и Гарри бросились на пол и прыснули под кровать. Гиббс отсутствующе опустился и пополз к ним с таким видом, будто его попросили исполнить дурацкую просьбу, хотя зачем, он не понимал. Тут я лишился дара речи. Просто уставился на койку, под которой залегло трое мужчин. Посмотрел на медбрата. «Я пробую уже в третий раз, и с каждым разом капрал Гиббс движется все неохотнее», — говорит он мне. Конечно, к этому моменту гнева моего как не бывало, а на смену пришло совсем другое чувство.

Он снова отпил из чайной чашки.

— В следующие недели, месяцы и годы наши пациенты начали быстро реагировать на лечение. Порой мы исцеляли от травматических ознобов и ужасающих видений в считанные дни. Через отделение прошли сотни человек и почти все выписались «очищенными», — последнее слово он процедил сквозь зубы. — Гиббса выслали обратно во Францию спустя несколько дней после того драматического события.

— А Дик и Гарри? — Гектор впервые назвал их по прозвищу.

Хеджес поднял усталый, далекий и испуганный взгляд.

— Лучше вам увидеть самому, — сказал он, отрываясь от кресла.

Настрой здоровяка переменился разительно. Шуман подозревал, от того, что теперь гостя считали безопасным и полезным для собственных потребностей. Но было и что-то еще — неопределенная пораженческая аура. Гектор попытался разрядить атмосферу.

— В этой секции есть другие пациенты?