Изменяя прошлое (СИ) - Журавлев Игорь

— Спасибо, Пастор, — Сурок улыбался. — Но, признаться, ты слишком хорошо обо мне думал. Я ведь сначала не собирался приезжать к тебе. Поначалу вообще все забыл наутро, когда проснулся. Потом прочитал свои записи… Нет, я поверил, а когда не нашел прототипа прибора, который к тому времени уже был готов, тогда вообще убедился. Но много месяцев думал, что не поеду, хотелось все забыть. Не знаю, что меня привело сюда, то ли совесть, то ли постоянное ожидание неожиданно пришедших воспоминаний о твоем или Нечая визите в прошлом. А может, то и другое вместе. Вот. Передачку тебе привез, не знаю, то или нет, я же не помню теперь, что именно надо. Хотя, знаешь, порой по ночам мне снятся сны, и я подозреваю, что эти сны о той моей судьбе. Слишком они яркие и там все про тюрьму, зону, ты там с Нечаем. Интересная штука — наш мозг…

Он замолчал, видимо, не зная, что еще сказать. Ведь, по сути, он видел меня впервые в жизни. Как и я его. Такая вот ситуёвина.

— Ты молоток, Андрей, — сказал я. — Мы и правда, хотели тебя с Нечаем навестить, но теперь уж не будем тебя там беспокоить, конечно. Можешь спать спокойно. Если есть возможность, бабки загони, нет возможности — нет и базара. Я же не беспредельщик какой.

Прежде чем сказать это, я скосил глаза на мента, дежурившего в комнате свиданий. У него все линии были на прослушке, и он постоянно уши грел в наушниках. Хрен угадаешь, кого он в конкретный момент слушает, кроме нас здесь было еще две пары. Но тут как раз к нему подошел приятель, и он с ним что-то перетирал, стянув наушники на шею.

— Я привез сто тысяч, — тут же ответил Сурок, — могу еще, если надо, только не сразу. А как передать-то?

Я опять скосил глаза и увидел, что разговор у ментов закончился и дежурный опять тянет руки к наушникам.

— Полчасика подожди у зоны после свиданки, к тебе подойдут, — быстро проговорил я в трубку, добавив, — все, об этом молчи.

Сурок понимающе прикрыл глаза. Ишь ты, конспиратор, мля!

— Ты мне вот что скажи, Николай Александрович, — я уставился ему в глаза, — что делать, если штука эта сломается?

— Пока не должна, — он не выдержал и отвел взгляд. А я чуть улыбнулся, никто еще у меня эти дуэли взглядом не выигрывал. — Телефон надежный, а у программы две степени надежности прописаны. Но если что, найдете, как мне сообщить, я привезу другой.

Я покивал.

— Значит, все же есть эти самые точки бифуркации, так выходит?

— Ну, конечно, а как же иначе? — удивился Сурок и вдруг понял. — Подожди, ты хочешь сказать, что я не сразу…?

— Именно, — подтвердил я. — Но ты быстро сориентировался, в отличие от нас, мы вот пока никак не можем свои нащупать. Но у нас, конечно, и жизнь была сложнее и извилистее, не в пример твоей. Лучше расскажи, как ты живешь? Застолбил уже свое изобретение?

Сурок покачал головой и хмуро взглянул на меня.

— Не решаюсь пока. Все испытания на себе провел, а вот обнародовать… Сразу ведь все засекретят так, что никакой жизни нормальной не будет. Ни тебе на конгресс заграницу съездить, не отдохнуть за бугром в нормальном отеле на хорошем пляже. С другой стороны, я же ученый, как могу такое открытие скрывать?

— Ты вот что, Коля, — я почесал бровь, была у меня такая привычка, когда я думал. — Когда решишься, а ты решишься, я не сомневаюсь, ты о нашей истории никому, понял? Ты же понимаешь, что в этом случае нас просто…

Я провел большим пальцем по шее и закончил предложение:

— Отправят в самые дальние края, откуда не возвращаются.

Сурок нахмурился и кивнул:

— Я понял, можешь даже не сомневаться. Да и кто на вас подумает, мы же никогда не виделись?

— Уже виделись, Коля, — усмехнулся я. — Прямо сейчас видимся. Так что ты больше сюда не приезжай, а заодно и продумай, откуда ты меня знаешь. Я тоже подумаю и тебе сообщу, ты телефончик продиктуй, я тебе звякну.

Ну, он продиктовал, я записал на руке, нашедшейся в кармане ручкой. И, в общем, отправил его с Богом. Говорить нам оказалось не о чем. У нас ведь с ним теперь даже общего прошлого не было.

А когда вернулся в отряд, узнал, что Нечай не стал меня дожидаться, а махнул куда-то по своим прошлым делам. Так он мне сам и сказал, разведя руками. А мне что, жалко, что ли, учитывая, что теперь мне его возвращения можно было и не ждать? Но я все же решил дождаться, мало ли, может, человеку эти лишние семь часов, будут совсем не лишними? Так Нечаю и сказал, он благодарно хлопнул меня по плечу и пошел заваривать чайковского.

***

1995 год.

Так вышло, что к своему уже почти тридцатнику Андрей Нечаев еще не познал прелестей женского тела. Думаете, так не бывает? А вот, оказывается, такое еще как возможно, если ты с малолетства не вылезаешь из казенных учреждений, в которых, если и можно увидеть какую женщину, то она либо в ментовской форме, либо это будет такой же недоступный наемный вольный работник. Были, например, такие у них училки в спецшколе, а потом и на малолетке. Несмотря на то что особой красотой и стройностью они, как правило, не отличались, но для малолеток, лезущих на стены от спермотоксикоза, они казались идеалом и снились по ночам в самых откровенных эротических снах, заканчивавшихся, как правило, стиркой трусов наутро в умывальнике. Таких, с липкими трусами в руках после подъема в умывальнике на малолетке было всегда много, ночные поллюции — обычное дело в таком возрасте у мальчиков. Ну и, само собой, Дунька Кулакова для Нечая на многие годы стала единственной и привычной подругой. И давайте, не будем мне тут морщить носы, уважаемые читатели и особенно читательницы, вы же не были в его положении, не вам и осуждать такое поведение. Впрочем, Нечаю были до ветра все эти осуждения, тот народ, что его окружал, воспринимал всё это как должное, а куда им, бедолагам, деваться от собственной физиологии?

И так вышло, что когда у Андрюхи после освобождения с общака, куда его перевели с малолетки по достижении им совершеннолетия, впервые в двадцать один год появилась возможность близкого общения с девушкой, которую ему подогнали кенты, то у него ничего не получилось. Только и успел он бросить единственный очумелый взгляд на вольготно раскинувшее перед ним обнаженное женское тело, как тут же задрожал, словно осенний лист на ветру, и неожиданно для себя мощно финишировал. И сколько потом опытная девица ни пыталась наладить твердое положение, используя все известные ей приемы, результат так и остался отрицательным. Видимо, что-то в мозгах парнишки перестроилось так, что вернуть настройки назад было сложно. Ох, и нажрался тогда Нечай от горя, а шлюха, испугавшись, что он ее прибьет от злости, сбежала. И после такого облома вплоть до следующей командировки к хозяину он так и не решился приблизиться к вожделенным формам, хотя варианты были. А потом был длительный срок уже на строгаче, и вот, в двадцать девять своих лет, Андрей, похоже, влюбился. Ну, как влюбился? Не так, конечно, как когда-то в спецшколе для малолеток в училку математики, но что-то такое явно почувствовал.

Ее звали Наташа, ей было двадцать два года, и она лишь недавно окончила факультет журналистики СПбГУ, мечтала стать крутой журналисткой, всемирно прославиться, ну и прочее, о чем мечтают все выпускники этого факультета. Дитя Перестройки и первых лет очумелого, как потом объяснят — «начального накопления капитала», она стремилась сделать карьеру, даже не думая пока ни о каком замужестве, в отличие от прежних поколений ее коллег. Надо сказать, что в те годы в стране, еще не очухавшейся от развала СССР, первых лет тотального безвластия, и бандитского беспредела первой половины девяностых, пресса и правда была намного свободнее, чем потом. Ну, как свободнее? Понятно, что журналюги, конечно, во всем зависели от политики издания, определяемого теми, кто платит деньги на его содержание, но все же о том, что не касалось дел боссов, могли писать многое и даже чуть больше.

Безусловно, коренная ленинградка, пардон, петербурженка, никогда не встретилась бы с Нечаем, который, в прославленном поэтами, как золотого, так и серебряного веков городе на Неве, в последнее время получившим новое прилагательное к своему названию — «бандитский», никогда до этого не был, но случилось чудо. Короче, пригласили Нечая на гастроли в культурную столицу, широкие проспекты которой все больше наполняли автомобили самых престижных зарубежных марок и моделей, заставляя непривычно краснеть еще совсем недавно гордых владельцев Бумеров и шестисотых Меринов. Он к тому времени уже сумел заработать себе репутацию в определенных кругах как крутой угонщик, вот и согласился, заодно загоревшись посмотреть Питер, о котором так много слышал.