Хозяйка маленького счастья, или Любимая для охотника (СИ) - Рамис Кира

Слёзы, которые Марина сдерживала всё это время, потекли по щекам. Она не смогла выговорить ни слова, лишь прижалась мокрым лицом к его шее, кивая в такт стуку его сердца.

— Спасибо, Егор, — нежный поцелуй коснулся его шеи. — Не зря я поверила своему сердцу.

Она сжала кулон, готовая на всё, но он сказал «нет». И в этом отказе от лёгкого пути, в этой готовности жить с её тайной, Марина увидела подлинную силу. Не сила кулака или приказа, а сила духа. Более слабый, более мелкий человек потребовал бы разрушить связь, из страха и желания обладать. Егор же был готов принять всю её вселенную, со всеми её чудесами и угрозами. Он не цеплялся — он предлагал идти рядом.

Найти мужчину, который защитит — уже удача. Найти того, кто поймёт и примет твою самую безумную тайну — редкое чудо. Но он был и тем, и другим сразу. Таким, какого не было и не могло быть ни в её прошлом мире, ни в этом. Он был единственным и неповторимым. Её.

Глава 42

Егор оказался не просто умным — он был деятельным. Не прошло и недели, как охотник, с присущей ему осмотрительностью, нашёл надёжного скупщика в городе — человека, который задавал мало вопросов и платил чистым золотом не только за диковинно белый сахар, но и за муку тончайшего помола, и за масло в тёмных стеклянных бутылях, в которые Егор перелил подсолнечное масло. Всю странную упаковку — шуршащие мешки, яркие этикетки — Марина с Егором сожгли поздно ночью в уличной печи, наблюдая, как причудливый пластик коробится и плавится, уступая место надёжному, знакомому пеплу.

— Это всё твоё, — вернувшись из города, произнёс охотник, положив на стол перед Мариной небольшой, но увесистый кожаный мешочек. Золотые монеты мягко звякнули.

— Наше, Егорушка, — поправила молодая жена, и её взгляд, тёплый и безгранично нежный, сказал гораздо больше слов. С каждым днём, проведённым под одной крышей, семя её чувств, согретое заботой мужа и политое его спокойной силой, набиралось жизненных соков. Оно больше не пряталось в глубине души, оно смело распускалось пышным, душистым цветком любви, чьи лепестки были сотканы из доверия, а сердцевина сияла безмятежным счастьем. — Возьми эти деньги, найми людей. Нужно вскопать и вспахать землю возле нашего дома и на дальнем поле. Все семена, что ты захватил с полок, посадим. Если успеть сейчас, к осени будем с собственным урожаем. И зимой нам не придётся беспокоиться о еде.

Егор лишь кивнул, уже мысленно прикидывая, кого из деревенских позвать. Его согласие было не в словах, а в этом твёрдом, деловом кивке — мол, понял, сделаю.

Он помолчал, собираясь с мыслями, и его следующая фраза повисла в воздухе, меняя атмосферу.

— Я сегодня в городе… Карину видел.

Марина, ставившая на полку глиняную миску, вздрогнула так, что посуда едва не выскользнула из рук. Девушка медленно обернулась.

— Она… она тебе что-то сказала? — голос её стал тише.

— Нет. Сделала вид, что не узнаёт. Выходила она… из дома свахи.

— Свахи? Ты уверен?

— Над воротами вывеска висит. «Судьбы свожу, сердца мирю». Видел её не раз, — отозвался Егор.

На следующий день Егор, не теряя времени, нашёл в деревне крепких мужиков, согласных за хорошую плату, взяться за целину. Работа закипела с самого утра: сначала сохой и лопатами поднимали дёрн, разбивая многолетнюю, спрессованную корнями корку. Потом, взявшись за тяжёлые деревянные бороны с железными зубьями, мужчины начали рыхлить землю, выворачивая на свет пласты чёрной, жирной почвы, разбивая комья, готовя мягкую, послушную постель для будущих семян. Звонкий стук железа о камни, глухой шум переворачиваемой земли и негромкая брань-прибаутка наполнили окрестность деловитым гулом.

Именно в этот момент, когда солнце уже поднялось выше леса, к воротам подошёл староста. Лицо его было не праздничным, а собранным и суровым. Он снял шапку, помял её в руках.

— Егор, Марина… Надо поговорить. О Викторе. Вести пришли. Нехорошие.

Девушка быстро окинула взглядом двор, дети были за забором, увлечённо наблюдали за чужой работой.

— Никифор Петрович, — тихо, но твёрдо попросила она. — Не здесь. И… только не при детях. Я сама с ними поговорить должна.

Староста понимающе кивнул и проследовал в дом к Егору. А Марина, собрав всю свою волю в кулак, подозвала к себе Сеню и Алевтину, усадила их на тёплое бревно у забора, подальше от мужских разговоров.

— Детки, слушайте меня внимательно, — начала она, беря их маленькие, уже немного шершавые от весенней работы ладони в свои. — Пришёл староста с бумагами, где нашего брата признали погибшим. Но он упал в реку, а значит…

Аля широко открыла глаза, а Сеня насупился, готовый к худшему.

— Но это значит только одно, — продолжила Марина, и в её голосе зазвучала непоколебимая, тёплая уверенность, в которую она сама отчаянно хотела верить. — Это значит, он жив. Потому что, если бы случилась беда… его бы нашли. А раз не нашли, значит, есть большой шанс, что его выловили раненого и скоро он вернётся. Солдаты так часто возвращаются, годами о них вести нет, а потом приходят. Живые.

Она смотрела в детские глаза, передавая свою веру как единственную правду.

— Вы должны верить в это. Так же сильно, как я верю. И не плакать. Слёзы, они как туман, путь домой закрывают. А мы для брата — маяк. Наш дом, наш огород, наша память о нём. Он обязательно найдёт дорогу к своему маяку. Обещаете мне верить?

Алевтина, заворожённая словами сестры, первой кивнула, сжимая её пальцы. Потом, не так решительно, но так же честно, кивнул и Сеня. В их глазах не было слёз — была сосредоточенная, детская серьёзность и та хрупкая, но крепкая надежда, которую умеет дарить только взрослый, который сам не сдаётся. Марина обняла их, прижав к себе, и в этом объятии была клятва: пока они верят, и она будет держаться. Ради них. Ради этого дома. Ради будущего, которое они вместе пишут.

Время, подхваченное хороводом дел, покатилось вперёд неумолимым потоком. Дни, наполненные хлопотами, сменяли друг друга, сплетаясь в недели, а те, в первый полновесный месяц их общей семейной жизни. И вот наступил июнь, вступивший в свои права долгими, тёплыми днями и короткими, светлыми ночами.

Земля, обласканная солнцем и политая потом, щедро отплатила за заботу. Огород у старого дома Соколовых, который Марина когда-то засеяла с такой тревожной надеждой, теперь походил на пёстрый, благоухающий лоскутный ковёр. Почти треть его площади занимала картошка — ровные, окученные гребни с уже потемневшей, сочной ботвой обещали осенью щедрый урожай «второго хлеба». Рядом, на аккуратных грядах, раскинули широкие листья баклажаны, подёрнутые сизым, бархатистым налётом.

Сладкие перцы, ещё зелёные и твёрдые, только начинали наливаться соком. Чуть поодаль стройными рядами тянулись к солнцу пушистые метёлки моркови и густая щётка свёклы с бордовыми прожилками на черешках. Между ними, как весёлые гномики, выглядывали из земли яркие, румяные бока редиски.

Целый угол был отдан зелени: кудрявая петрушка соседствовала с нежным укропом, ажурные розетки салата разных оттенков — от нежно-салатового до тёмно-бордового — образовывали причудливый орнамент. В самом сыром местечке у колодца буйно разрослась мята, наполняя воздух холодноватым, свежим ароматом.

По шпалерам, сооружённым ещё Виктором, вились цепкие усики гороха и бобов, уже украшенные первыми цветками. Огурцы, распустив крупные, шершавые листья, готовились завить свои плети, а рядом томаты, подвязанные к кольям, набирали силу, обещая вскоре увешаться зелёными, а потом и алыми гроздьями. У дальнего забора раскинули свои могучие лапы тыквы и кабачки, затеняя землю и сохраняя в ней влагу.

У самой калитки, у забора, будто зелёные сабельные наконечники на копьях часовых, выстроились первые стручки горького перца. Они были ещё твёрдыми и зелёными, но уже налитыми соком, лишь у самого основания, у некоторых стручков начинал проступать робкий желтоватый румянец, обещая жгучую спелость.