Рубиновый рассвет. Том I (СИ) - Неволин Евгений

— Есть один, чьё имя стёрли из хроник.

Воздух в комнате внезапно сгущается, будто само пространство содрогается от произнесенного имени. Даже факелы на стенах на мгновение гаснут, прежде чем снова разгореться.

— Зар'гул.

Бернан непроизвольно сжимает рукоять топора. Джереми замирает, его пальцы судорожно сжимают край стола.

— Его прокляли. Его предали забвению.

Сайлос перелистывает страницы, шершавые от времени.

— Но... иногда появляются его следы.

Глаза его поднимаются, фиксируясь на Гилене.

— Последователи. Или осколки его силы — полубоги, в чьих жилах течёт капля его сущности.

Он закрывает книгу одним резким движением.

— Это объясняет, почему святые зелья не жгут его. Почему он ест пищу, почему ему нужен сон.

Пауза.

— Его природа иная.

Бернан хмурится, его широкое лицо искажается в гримасе недоверия и досады.

— Значит, что... мы не можем его сломить?

Сайлос не отвечает сразу. Его пальцы скользят по корешку книги, будто ища утешения в знакомых неровностях кожи.

Затем он открывает фолиант на странице, отмеченной пером с засохшей кровью на острие.

— Можем.

На пожелтевшем пергаменте — рисунок древнего алтаря, испещренного рунами, слишком похожими на те, что Гилен начертал на теле Реми.

— Но не грубой силой.

Он проводит пальцем по странице, останавливаясь на центральном символе.

— Нужен другой ключ.

Джереми бледнеет, его губы дрожат, когда он осознает, что видит.

— Ты предлагаешь... ритуал?

Сайлос не поднимает глаз, его палец продолжает водить по странице, будто он читает не чернила, а саму память бумаги.

— Не ритуал.

Наконец, он поднимает взгляд.

— Диалог.

Его глаза встречаются с глазами Гилена.

— Ты не случайно здесь.

Пауза.

— Ты что-то ищешь.

Сайлос наклоняется вперед, его тень поглощает свет факелов.

— И я хочу знать что.

Гилен медленно поднимает голову, словно пробуждаясь от долгого сна. Черные стекла его очков холодно отражают мерцание рунного круга, превращая алые всполохи магии в два безжизненных рубиновых пятна - словно глаза демона, горящие в кромешной тьме.

— Теперь это не имеет значения, — его голос звучит тихо, почти интимно, но каждое слово режет слух, как заточенная бритва по коже. — Ничего не имеет.

Сайлос делает резкий шаг вперед, но замирает ровно на границе досягаемости Гилена — инстинктивно чувствуя невидимую черту, за которой начинается опасность. Его пальцы судорожно сжимают корешок книги, старая кожа переплета жалобно скрипит под давлением.

— Диалог мог решить гораздо больше, чем та резня, что ты устроил в Горле, — его голос, обычно холодный и размеренный, теперь утрачивает привычное спокойствие. В глубине тона проскальзывает ярость — редкая, почти забытая эмоция. — Даже потомки Зар'гула старались жить как люди. Они прятались, но не убивали без смысла.

Его левый глаз дёргается — мелкий, почти незаметный тик, выдающий потерю контроля. В этом крошечном движении — вся ярость и разочарование человека, видевшего слишком много.

Бернан и Джереми переглядываются — мгновенный, красноречивый взгляд, полный немого вопроса. Их руки непроизвольно тянутся к оружию: Бернан — к топору на поясе, Джереми — к кинжалу в складках плаща. Пальцы дрожат от напряжения, но не от страха — от предвкушения.

Гилен не шевелится, статуей застыв в центре круга. Только его губы медленно изгибаются в усмешке, лишенной малейшего намека на тепло или человечность.

— Жизнь — это единственное, что принадлежит любому смертному, — он наклоняет голову под странным углом, будто разглядывает Сайлоса сквозь время, через призму веков. — Если он не способен защитить даже это... значит, ему не принадлежит даже его собственная жизнь.

Его пальцы слегка шевелятся — под кожей пульсируют кровавые нити, будто готовые в любой момент разорвать плоть и вырваться наружу.

В комнате повисает гнетущая тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием Бернана и тихим скрипом пергамента в сжатых пальцах Сайлоса. Давление в воздухе нарастает, словно перед грозой. Даже факелы на стенах горят ровнее, будто затаив дыхание в ожидании развязки.

Дверь распахивается в третий раз за этот проклятый час, с грохотом ударяясь о каменную стену. В проеме застывают два новых инквизитора в тяжелых латах с печатью Ордена — молодые, еще не обожженные годами службы. Их глаза расширяются, впитывая картину ада: мумифицированный Реми, его тело сжалось в жуткой гримасе смерти. Высохшие пальцы застыли в вечной судороге, будто и после смерти пытаясь схватить ускользающую жизнь. Разбитые склянки, дорогие зелья растеклись по полу, смешиваясь с пылью в ядовитые лужицы, похожие на кровь. Гилен, неподвижный в центре круга. Его очки холодно отражают их потрясенные лица, превращая живых людей в искаженные карикатуры.

Первый инквизитор делает шаг назад, неосознанно. Его рука сжимает амулет на груди.

— Перо режет правду... — его голос сдавлен, будто кто-то сжал ему горло.

Сайлос отвечает механически, не отрывая ледяного взгляда от Гилена:

— Лёд не лжёт.

Фраза звучит пусто, как заученная молитва в устах неверующего. Инквизиторы молча расстилают белоснежные носилки — кусок грубой ткани, пропитанный запахом смерти. Их движения резкие, угловатые — они торопятся уйти из этого места. Когда они поднимают остатки Реми, из его рта высыпается горсть пепла.

За дверью раздаются звуки подземелья, живущего своей извращенной жизнью. Хриплый смех демона, похожий на скрежет металла по кости. Шепот вампира, напоминающий скребущие когти по камню. Радостный вой каких-то полуразумных тварей, празднующих смерть мучителя.

Все они чуют — один из палачей мертв. И ликуют. Пока инквизиторы уносят тело, Гилен погружается в себя. Его мысли текут медленно, как густая кровь:

«Они хотят разгадки. Они боятся катастрофы. Слепые щенки, лающие на грозу»..

Его взгляд скользит по Сайлосу, который стиснул зубы, когда ликующие голоса из коридора стали громче. В жилах инквизитора кипит ярость, но он слишком дисциплинирован, чтобы показать это.

«Этот город… гниёт заживо. Как труп в красивых одеждах»..

В памяти всплывают картины: «Нижние кварталы — грязь, вонь, дети с пустыми глазами, жующие кожу от старых сапог. Верхние кварталы — мраморные колонны, золотые кубки, смех, такой же пустой, как глаза голодающих».

«Одни страдают в шахтах, покрываясь язвами. Другие пируют в башнях, обсуждая философию. Такой мир не исправить. Его нужно сжечь дотла. И начать заново».

Но сначала — вырваться. Кровь под кожей отвечает ему, пульсируя в такт этим мыслям. Сайлос проводит грубой ладонью по лицу, стирая каплю пота — редкий признак усталости у этого человека. Его тень колышется на стене, как пойманная в ловушку птица.

Бернан прикрывает дверь, но ржавые петли, пережившие сегодня побои, издают пронзительный скрип, оставляя щель, через которую доносится гогот пленников. Его крупная фигура напрягается — он ненавидит эти звуки.

Джереми берет со стола разбитую склянку, разглядывает осколки — его тонкие пальцы дрожат, но не от страха. От ярости. Он сжимает стекло так сильно, что кровь выступает на ладони.

Сайлос делает шаг вперед, его сапоги с глухим стуком опускаются на каменный пол. Холодные глаза, подобные лезвиям, фиксируются на Гилене с неожиданной интенсивностью. Впервые за все время его голос лишён привычной ядовитой иронии — только голая, усталая настойчивость, обнажающая годами копившуюся усталость.

— Гилен.

Имя срывается с его губ не как обвинение, не как проклятие, а почти как обращение к равному — странное признание в мире, где все делится на палачей и жертв.

— Назови причину. Почему ты здесь?

Он не угрожает, не давит — его руки спокойно висят вдоль тела, но в каждой мышце читается напряжение. Он ждёт ответа. Возможно, впервые за долгие годы — искренне.

Гилен медленно поднимает голову, будто пробуждаясь от глубокого раздумья. Его очки на секунду отражают лицо Сайлоса, искажая черты, превращая их в гримасу — будто показывая истинную суть, скрытую под маской контроля.