Крепостная (СИ) - Брай Марьяна

— Почем кружево, матушка, - резко повернув в сторону, Нюра обратилась к старенькой продавщице. Я присмотрелась к ее лотку, и у меня загорелись глаза: на столе перед ней лежали изделия такого качества, какого я не видела вообще никогда.

— Энти вот - дорогие, а есть и попроще, но там нить потолше. Будешь глядеть? – не собираясь утруждать себя снятием рукавиц, хитро прищурившись, заявила мастерица. Я почему-то была уверена, что это ее работы.

— Не-ет, сама, поди, понимаешь, - хохотнула Нюра и улыбнулась. Бабушка хмыкнула в ответ.

— Почему она не сказала цену? – с удивлением спросила я. – Может, ты купила бы?

— Не-ет. Она ж знает цену своей работе. И видит, что у меня валенки вот-вот разъедутся. Пора бы ужо на сапоги перейти, да на них подошва тонка больно.

— А чего ты тогда туда подошла?

— За смотр денех не берут, Надя. А такое увидишь – и глаз поет!

— Прям так и поет? – мне стало смешно, и она поддержала мой смех.

— Конечно! Глаз поет, когда красивое видит. Ухо поет, когда красивое слышит!

— А рот когда поет? – не унималась я.

— А рот поет, когда на сердце радость. Рот не обманешь. Он лопочет всегда. А вот поет только кады сердце поет! – заключила Нюра, присмотревшись куда-то влево. – Айда левее, тама твоя пестрота лежит!

Ряды с расписанной деревянной посудой тянулись, наверное, метров на двести. Продавцами были исключительно китайцы и киргизы.

«Вот жеж хитрованы! Никому не отдают свою нишу.», - подумала я и решила, что надо быть хитрее, чем даже я задумала.

— Почем эти подносы? – Нюра выделила из товара тот, что был похож на мой. И я с радостью заметила, что краска и лак на них заметно хуже, а техника до слез проста.

— Йети десить рубей, а ети по три могу адать, - нам предложили глянуть на совершенный лубок, коему место как раз по нам, в крестьянской избе. Но даже крестьяне нет-нет да покупали эти красоты. В особенности ими любили разбавлять тряпочное содержание сундука с приданым.

Считалось почему-то, что такие вот безделушки говорят о невесте, как о ценительнице красоты и благолепия в доме. На деле люди ставили их на самое видное место, где в гордом одиночестве они и проводили свою жизнь. На стол эту «красоту» ставили в Пасху и Рождество.

— А таких у вас нетути? Покаж им, Надя, - приказала Нюра, поняв, что я в базарных делах совсем тю-тю.

Как округлились узкие глаза торговца, заметила не только я. Нюра даже выпрямилась так, словно сама написала эти пионы.

Мужик протянул руку, чтобы посмотреть, а двое таких же, как он, с разных сторон торгующие примерно тем же скарбом, подошли поближе.

Я заметила, как глаза его сузились обратно в привычную щелочку и как он принялся наклонять мой поднос в разные стороны. Понял, что роспись непростая, и пытался понять, как это исполнено.

— Продайось? – сухо поинтересовался торговец.

— Нетути, мил человек! Хочу узнать, иде такое купить можна, - уточнила Нюра, выхватывая поднос, уже перекочевавший из его рук в руки соседнего торговца.

— Такие точно будут. Ты дай мне его на день-другой. В залог дам тридцать рублей! – быстро среагировал мужик слева. Говорил он с легким восточным акцентом, но чисто.

— Нет, его мы не продаем. Токма интересуемси, - Нюра сунула поднос в мешок и подтолкнула меня не дальше по длине ряда, а назад, туда, откуда мы пришли.

— А мы больше не покажем никому? – спросила я удивленно.

— Все! Смотрины кончены, девка. Видела? Они, как коршуны налетели? Тридцать рублёв за деревяшку дать были готовы! Значит, в весенний базар рублей за сорок можно продать, коли сразу барышням каким! А ежели сама толочься не хочешь, то за двадцать отдать сразу таким же, как этот, – мотнув головой в сторону места, где мы с ней стояли, заявила Нюра.

Глава 45

То, что мужичок этот китайской наружности за нами увязался, мы заметили только когда вышли из второй по счету лавки. Нюра прикупила иголки, нитки и скромный отрез ткани для новой сорочки.

Обшивала всех в усадьбе тетка Марфа. Ее так и называли все, и обращались к ней тоже так. За двадцать копеек она бралась пошить платье, а за тридцать можно получить через три-четыре дня платье с рюшами.

— Глянь-ка, это не наш китаис там за углом стоит? – глазами указала Нюра на угол магазина, оставшегося позади.

— Вроде он, Нюр. Думаешь, за нами идет? – почему-то мне стало не по себе от этого. Почувствовала, как на руках поднялись волоски, а по спине прошел холодок. Неужто нападет из-за побрякушки деревянной?

Мы вошли в чайную, попавшуюся на пути, и присели за столиком. Здесь столовались приезжающие из деревень крестьяне. Разговоры все были об одном: о безвыходном положении и страхе за свое будущее.

«Знали бы вы, что вас ждет впереди, то радовались сейчас каждому спокойному дню.», - думала я, рассматривая лица, уверена, молодых еще девок, которым легко можно было дать не меньше тридцати лет.

— Вон он! Мимо окошка прошел. Может, тоже в чайную? А чиво тады укрывалси? – Нюра могла быть прекрасным сыщиком. Я даже представила, как она с деревянной дубинкой мчится через дорогу наперерез коляске, чтобы поймать мошенника. А в роли этого мошенника представилась мне почему-то наша Кларка. И я улыбнулась.

— Ничаво смешнова, девка. Ить бумк по головёшке – и все: щитай, отжилась. Видела я энтих, кто не помер от дубины. Улыбаютси, как ребятёшки, а ума с бобово зёрнышко.

— Да не над тобой я, Нюра. Подумала, что сыщик из тебя хороший вышел бы. Да ты готовишь так исправно, что барин не отпустит ни за что! – разъяснила я, и Нюра как будто даже загордилась. Хотя, уверена, не знает, кто такой сыщик. А спросить и показаться незнахой для нее страшнее много чего.

Догнал он нас неожиданно. Ровно в тот момент, когда мы решили, что его нет и за нами точно никто не идет. А то, что мы надумали – так это не от большого ума.

Решив срезать путь, мы нырнули под арку двора купеческого дома, соединенного с лавкой. И там, на задах, узенькая, сильно протаявшая уже тропка вела к улице с нашим жилищем.

— Пирашу, пирадай, дефка! – заголосил кто-то за моей спиной и схватил за рукав пальто. Я очумела так, что встала столбом.

— Грабю-уть, убива-аають! – заголосила Нюра и заторопилась ко мне. – Отпусти, коли не хочешь на каторгу, видит Бох, отправлю тебя али туда, али к вашему китасскому богу.

— Нибиспла-атна. За деньга адай! – не унимался китаец в расшитой разноцветными нитками, когда-то бывшей, наверное, яркой одежине вроде халата, и в рыжем лисьем малахае.

— Руки убери от девки! Па-ма-ги-тиии! – голос у Нюры был звонким, а хватка как у бульдога. Она тащила его от меня, пиная то одной, то другой ногой.

И когда он, не выдержав тяги бабы весом раза в два и ростом сантиметров на двадцать больше, завалился на нее, я треснула его по голове своим мешком с моим деревянным подносом.

Мужик обмяк и замер на Нюре.

— Убилси? – тихо, словно не орала только что спросила подруга.

— Дышит вроде, - я наклонилась так, чтобы меня он схватить не смог, если притворяется. Такого я насмотрелась в кино и каждый раз ненавидела героев за их глупость. Он сильно выгнулся, лежа на дородной Нюре. И то, как его распахнутая грудь поднималась, видно было отлично.

— Сташши его с меня, ради Христа, - запросила Нюра, и я, снова вспомнив, что трогать за плечи не стоит, потянула его за ноги. Благо весил он не больше пятидесяти килограмм. Малахай свалился с головы и открыл почти налысо обритую, всю в мелких шрамах голову.

Нюра столкнула его и быстро поднялась.

Во двор на наш ор заглянула пара баб. Но, заметив валяющегося на земле гражданина Поднебесной, тут же скрылись.

— И чего с ним делать? Мож, связать ручонки вязкой от мешка? – предложила Нюра.

— И чего дальше? В участок его поведем? Тоже мне, старший лейтенант Дукалис, - пробухтела я, перебирая в голове все возможные варианты.

— Хто? – уточнила Нюра.

— Пёс такой. Бандитов ловил. Лихой народ… каторжан…