Крепостная (СИ) - Брай Марьяна

— Надюша, Надюша, - женский голос за моей спиной отвлек от беседы с подругами. Я остановилась и обернулась.

Две женщины в дорогих платках, модных приталенных куртках чуть ниже бедра, с узким меховым воротником-шалькой и в ярких юбках улыбались мне такой улыбкой, будто встретили самого родного человека.

— Вы меня? – удивилась я.

— Вас, вас, душенька, - наперебой затараторили обе, торопясь нас догнать, но осторожничая, чтобы не поскользнуться. – Мы Смольниковы. Батюшке нашему вы шкатулки те принесли. И мы их выпросили себе в подарок. Будут к приданому нашему храниться!

— О! Я рада, что вам по душе пришлись мои поделки! – от сердца отлегло. А то сейчас уже и не знаешь, чему радоваться и чего ждать. Тем более от незнакомых барышень.

— Идемте, идемте, матушка христосоваться ждут и вас рады видеть будут. Вы, оказывается, новая жена Осипа Германыча? Батюшка его очень уважает, всегда в пример всем ставит. Ведь он помещик: мог бы и не заниматься ничем, а трудится своими руками. Ох, и красива у вас невестка! Все про нее говорят… - схватив меня под руку, одна из них(сестёр) потащила меня к известному мне уже дому.

— Правда, не все хорошее говорят, а мы и не верим. Люди завистливы страсть как! – подхватила тему вторая, не поняв, что первая «язык прикусила», поняв, что лишнего сболтнула.

— Нинель, не трепи сплетен, а то знаешь ить: на том свете сковородки лизать за сплетни придетси! – та, что меня тянула, как буксир, глянула на сестру так, что если присмотреться, можно было заметить искры из ее глаз.

— Стойте, стойте, - я с трудом выпросталась из ее хвата и остановилась. Я с подругами, и нас тоже дома со службы ждут. Невестка наша дитя ждет, так что лишнего раза не выходит. Тем более, когда на улице народу столько. Бережется. Позовите Илью Федоровича, мы с ним здесь поговорим.

Заметив, что я притормозила у ворот и не пошла внутрь, Глаша с Нюрой подошли ко мне.

— Ну, как скажете, Надежда… как вас по батюшке?

— Можно просто Надежда, - я снова вспомнила, что документов своих так и не видела!

Купец в синей, блестящей, скорее всего, сатиновой рубахе с поясом вышел из избы, как только его заполошные дочери исчезли в дверном проеме. Пар от него шел такой, словно не из дома появился, а из парной. Красное лицо блестело похлеще пасхальных яиц.

— Христос Воскресе, Надежда, - купец перекрестился и поклонился. - Ух, и удивили вы нас! А Мария с Нинелью, так вообще: как увидали, пообещали мне больше ничего не просить до самой свадьбы! – он упер руки в бока и рассматривал нас, словно готов был купить.

— Воистину Воскресе, - я тоже осенила себя крестом и поклонилась. - Рада я, Илья Федорыч, что угодила, - меня тяготила уже наша беседа, и хотелось домой.

— Вот, как обещал, сто рублёв, - он вынул несколько больших, как квитанция, бумажек из кармана широченных штанов. – Это вы где такие достали? Внутри еще деревом пахнут! Неужто сами сработали?

— Сами, только пока никому не говорим про это. Хочу найти купцов, чтобы сразу отдавать все разом, - я решила сразу «закинуть удочку». Уж больно хорош был у купца дом, чтобы он его содержал только на доход с этой лавки.

— Приноси мне сначала, барышня. У меня ить и в Троицке лавка имеется. А ишшо в Оренбурге брат с лавкой!

— Это хорошо, Илья Федорович. Буду знать. И в первую очередь к вам! – пообещала я и еще раз поклонилась.

Глава 44

Сборы наших молодых, слава Богу, затянулись ненадолго. Сразу после оформления всех документов на землю, в конце апреля, довольные и светящиеся, как диско-шар, они отправились на вокзал.

Клара расцвела за последние дни: щебетала, забывая иногда, что русский она знает плохо. Петр даже пить бросил, как только договор свершился и стукнули по рукам. Ходил гоголем, заложив руки за спину. Раздражал пуще, чем когда пил.

Странное дело: в нем пьяном, просыпался какой-то совершенно незнакомый, но добрый, отзывчивый человек, очень похожий на Осипа. Трезвый, он был точной копией Домны.

Осип распереживался и чуть снова не слег. Хорошо, что вспоминал слова доктора и прислушивался ко мне. А я говорила, что Петр всегда сможет вернуться, и это обязательно нужно сказать сыну, несмотря ни на что.

И они обнялись, впервые за все время их пребывания в усадьбе. Осип сиял, как начищенный самовар, а Петр, чувствуя поддержку, еще больше выпрямился.

Во мне не то чтобы закончилась злость, она перешла в какую-то совсем другую фазу. Наверное, если бы мне было сейчас восемнадцать-девятнадцать лет, я воротила бы нос и желала этой семье только плохого. Но сама, не понаслышке зная о тонкостях материнства, быстро прощала.

Вечером после проводов Осип рассказал, что сыну пришло письмо от человека, подыскивающего им жилье. За вырученные деньги Петр мог купить большую светлую квартиру. Работать он планировал в какой-то конторе. Отец надеялся, что сын, пройдя хоть небольшой путь самостоятельно и за свой счет, поймет стоимость жизни, переосмыслит свое прошлое и станет, наконец, настоящим мужчиной, несущим ответственность за жену и ребенка.

Я, понимая, что Клара совсем не семейная натура, а безмозглая ветреная птичка, была уверена, что легкой жизни Петру не видать.

Работа в мастерской кипела полным ходом. Я набила руку так, что эти мои пионы выходили из-под кисти, как по шаблону. И эта похожесть меня устраивала.

Имея на руках двенадцать готовых изделий, можно было идти на рынок и продать их. Но в этом случае через месяц-другой кто-то раскусит мою технику, и они заполонят к лету все ряды. А мне придется заново оттачивать мастерство на новой картинке.

Всё же посмотреть на реакцию продавцов подобной продукции мне хотелось так, что чесались ладони. Был это творческий чёс или же предпринимательская жилка требовала подтверждения правильности направления в моем первом бизнесе, я не знала. Но душа требовала оценки не только от Николашки и Осипа.

Утренний воскресный рынок начинал гудеть сразу, как заканчивали звонить колокола церкви. На службу мы пошли с Нюрой. Народа в доме поубавилось, и с завтраком для Осипа справится теперь даже Глаша.

Чудодейственная музыка голосов, вторящих словам священника, всегда вводила меня в транс. В детстве я ходила на службы с бабушкой в небольшую, ничем не примечательную церквушку, которая каким-то чудом осталась действующей в нашей деревне.

Детей я не крестила, потому что крещение новорожденной у соседей стало причиной выговора для отца семейства на работе. Семью долго трепали в хвост и в гриву. Если бы бабушка моя на момент рождения близнецов была жива, то настояла бы, а гонения признала почти святыми и необходимыми, чтобы претерпеть их ради веры.

Сейчас я слушала слова песнопения и не находила в них чего-то нарушающего нравственность, силу и величие советского человека. Будто лекарство проникало в мою душу, израненную и за прошлую, и за совсем короткую нынешнюю жизнь.

Люди выходили из храма с улыбками, поклонами, и чувствовалось во всем этом единение и даже благость. Нюра была счастлива, что я составила ей компанию. Мой поднос лежал в мешочке. Я выбрала для показа не самый первый. Сейчас я понимала, что в том есть огрехи, и последние мои изделия куда аккуратнее. Но самый первый я решила оставить в мастерской, как знак моего начала.

На рынке стучали молотки: здесь чинили небольшие детали саней и телег. Скрежетал точильный камень. Топоры рубили замороженное мясо. Собаки успевали выхватывать отлетевшие из-под топора розовые, похожие на стружку ошметки.

Молодые пареньки, таскающие самовары, привязанные на закорках, голосили, предлагая чай с выпечкой. На груди торговцев висели связки баранок и калачей. Кружек было несколько, и никто их, естественно, не мыл. Я видела, как некоторые торговцы отвязывают от пояса свою личную кружку, просят носильщика повернуться спиной и сами наливают кипяток, сдабривая его потом заваркой из пузатого железного чайника.

В эти моменты я жалела, что не художница, потому что столь колоритных картин, которые представали перед моими глазами, я не видела ни в одной галерее.