Вспомнив замечательный вкус вчерашней картошки, я совершенно машинально протянула руку и достала клубень из горшка. Он был молодой, желтого цвета, с тонкой кожицей. Такую картошку дома я намывала и обжаривала на сковородке целиком вместе со шкуркой. В нормальном мире это называлось бэби-картофель.
На глаза невольно навернулись слезы, и я сунула картофелину в рот. Некоторое время молча жевала, ощущая сахаристую рассыпчатую мякоть, а потом меня обожгли собственные злые мысли: «Да-да! Вот так вот все и начинается! Морду лица не сполоснула, руки грязные, сама немытая-нечесаная, а жрать уселась. Быстренько же я оскотиниваться начала! Да что ж это такое, в самом деле?! Каким бы свинячим этот мир ни был, но мне-то лично с грязной тарелки есть не обязательно!»!
Я нервно вскочила, оглядывая дом уже совершенно другим взглядом. Брезгливо посмотрела на таз с мутной водой, где вчера Ирвин полоскал перед дойкой руки, на вонючую тряпку, которой он вытирался, и меня передернуло от отвращения. Там же, возле таза, я заприметила довольно интересную вещь: осколок зеркала с кривыми краями. Он еле держался на трех вбитых в стену гвоздиках. Само зеркало было мутным и засиженным мухами настолько, что отражение еле просматривалось.
Один из гвоздиков в стене легко двигался. Я немного повернула его в сторону, и стекляшка практически сама выпала мне в руки. Подошла к окну, чтобы просто рассмотреть себя. То, что тело у меня чужое и молодое, как и положено каждой приличной попаданке, я поняла еще вчера. Но, честно говоря, вчера меня собственная внешность не заботила вообще. Сейчас из мутноватого пыльного стекла на меня смотрела мрачная чернобровая девица со смуглым лицом.
«Это я не смуглая. Это я просто загорелая! Брови… брови у меня, как у Лени Брежнева. Да и наплевать… выщипаю – и нормально будет. Зато коса-то какая!». Коса и в самом деле была знатная. И в предыдущей жизни у меня были нормальные волосы, но эта, напоминающая сейчас не косу, а скорее спутанную дреду, вызывала невольное восхищение своими размерами: почти в запястье шириной цвета горького шоколада, со слегка вьющимся спутанным кончиком. Если волосы отмыть и привести в порядок, это какая же красота получится!
В целом я не была ни красавицей, ни уродиной. Симпатичная внешность, не более того. Но ведь это, как ни крути, молодость и здоровье. Даже сейчас, после сотрясения, с темными кругами под глазами, я выглядела значительно привлекательнее, чем в последние годы своей жизни на Земле. Там от нервной работы и неправильного образа жизни на меня активно наваливалось раннее старение: за последние три года появилось больше десяти килограммов лишнего веса, да и сетка мелких морщин плотно поселилась на веках. Ну и, разумеется, очки плотно поселились на носу. Целыми днями торчать за компом моему организму явно не нравилось. А здесь я просто кровь с молоком и вижу сейчас всё не хуже орла!
«Неужели молодая и здоровая девка не сможет держать в порядке одну избу? Мне же не нужно устраивать революцию во всем мире! Просто отмыть этот чертов свинарник и хотя бы перестирать одежду!».
А дальше в меня словно вселился бес. Я не знаю, каким чудом местные не обзавелись вшами. Но то, что избу нужно мыть и проветривать всю и полностью, я прекрасно понимала. А заодно обустроить нормальное место для мытья посуды, узнать, где брать воду, заняться стиркой тряпья…
Тут мои мысли были прерваны детским голосом:
-- Элька…
Я резко повернулась на звук и, строго глядя в глаза Ирвину, ответила:
-- Не Элька, а Элли!
Мальчик, глядя на меня с сомнением, произнес:
-- Ты какая-то совсем уж дурная стала. Зеркало зачем-то сняла. А теперь и вовсе все стоишь и в стену пялишься…
Никакой симпатии к мальчику я не испытывала, только сильную жалость. Он не был гадким или подлым. В меру сил и воспитания старался помогать сестре. Хотя, конечно, это самое воспитание было просто ужасным. Ну так кто мне мешает привить ему минимальные нормы общения и гигиены? Как он вчера сказал? Я законная наследница. Значит, и распоряжаться в этом доме буду именно я.
-- Ирвин, скажи мне, как постирать одежду?
Он недоуменно уставился на меня и растерянно пожал плечами: мальчик явно не понял вопроса, и я нетерпеливо объяснила:
-- Где берут воду? В какой посудине стирала наша мать? Чем именно она стирала? – и, глядя на оторопевшего ребенка, нетерпеливо добавила: -- Ну, мыло, мыло обыкновенное есть у нас в доме?!
-- Ишь ты, мы-ы-ло… богатая, что ли, стала? Мыло – это перед праздниками божьими, чтобы косу прополоскать. А стирала мамка завсегда одинаково, в зольной воде. Только она, зараза, больно руки разъедает. Не люблю я её.
В памяти у меня закопошились какие-то отрывочные, смутные воспоминания: «Зольная вода… Это нужно собрать золу из печки, просеять ее и в большой посудине залить холодной водой. Можно перемешать пару раз, а потом несколько дней все это отстаивается. Сверху должна получиться чуть желтоватая прозрачная жидкость. Это и будет раствор щелочи, в который лучше не совать руки.».
Я несколько растерянно глянула на Ирвина, судорожно пытаясь сообразить, из какой именно попаданской книжки я запомнила эти диковинные сведения. А потом отмахнулась от собственных мыслей: да какая разница, откуда я помню! Главное – это важные сведения и нужные мне сейчас.
На топчане слабо захныкала девочка. Как ее там? Джейд! Точно! Она – Джейд. Завозившись в тряпках, малышка села, и Ирвин как бы между делом заявил:
-- Надобно привязать ее, а то же, не дай боже, кувырнется с топчана, – в его голосе была слышна искренняя озабоченность.
А я, с ужасом вспомнив потертости на крошечной детской ножке, строго ответила:
-- Никаких привязываний! Ты будешь помогать мне: все подсказывать и следить за Джейд.
Ирвин смотрел на меня с недоумением, но возражать не рискнул.
– Не стой столбом! Скажи, где набрать чистой воды?
Глава 5
Первые дня три-четыре я помнила, хотя и не слишком отчетливо. Остальные слились в мутный поток бесконечной работы. Я бесконечно чистила, мыла и стирала… стирала, мыла и чистила. Разгребала завалы старого тряпья и кучи хлама в кладовке. Перебрала сарай и выгребла оттуда множество достаточно полезных вещей.
Больше всего сил отнимала, конечно, стирка. Для воды в доме были две деревянных кадушки с веревочными ручками и огромная бочка, которую я ежедневно наполняла. Даже сами по себе кадушки не были слишком уж легкими, точно потяжелее пластмассового ведра. А с водой, которую нужно было принести…
Общий колодец располагался за забором. Недалеко, метрах в сорока от дома. Но к полудню таскать воду становилось тяжело, а к вечеру местные ведра оказывались неподъемными. Ручки-веревки резали руку, и уже к концу второго дня на ладонях образовались красные воспаленные полосы. Никаких пластиковых тазов не существовало: довольно большое деревянное корыто, найденное в сарайке, я ставила на две табуретки и терла руками все, что попадалось: от плошек и прочей посуды до детских рубашек. Но основную часть одежды я, слава богу, додумалась просто прокипятить.
