Наследник огня и пепла. Том IХ (СИ) - Добрый Владислав

Часть седобородых осталась у стола. Остальные — из неприметной двери — принесли столы и стулья. Каменные плиты, дубовые ножки.

Сделали бы и всё из камня — да, видно, не хотят царапать пол. А пол… да, такой пол, пожалуй, только в элитных борделях моего мира. И то — не факт.

— Ладно, — наконец сказал Ан. — Давай выпьем. Поедим. И поговорим.

Вкус у пива был мощный, как удар кувалдой. Густой, вязкий, будто его нужно было не пить, а пережёвывать. Хлеб местный, подгорный, с горечью, привкусом земли, какой-то химии и грибным ароматом. Вообще хлеб долгобородов больше напоминал внешне горький шоколад. Зато он не портился. Я уже знал, что его много есть нельзя. У людей он мог взывать тяжелой отравление, и хотя я по дороге сюда по наводке своего проводника «осмотрел» местные сортиры, оказавшиеся весьма продвинутыми, даже со слив, проводить там следующие пару дней не хотелось. Мясо крепкое и тёмное. Козье, надо думать. Под Ченти специально для людей на стол подавали зелень, тут этого не было. Я ел, но не торопился. Потому что знал — как только тарелки опустеют, начнётся разговор.

Ан ел медленно. По-долгобородски. Не жуя, а будто утрамбовывая пищу в себя, как руду в плавильню. Его глаза — спокойные, тяжелые — не отпускали меня.

— Ты пришёл просить, — сказал он, отставляя кружку. — И, может быть, ты этого не видишь… Но это ты нуждаешься в нас. А не мы в тебе.

— Сейчас — да, — я вытер губы. — Вот только время меняет всё. Невозможная глупость, бросать зерно в землю. Если ты только не знаешь, что через год соберешь урожай. Я пришел тебя попросить бросить в землю…

— Тебе нужны мотыги? — поднял бровь Ан. Это что, попытка в юмор? Я так удивился, что даже не разозлился на то, что он меня перебил.

— Нет, Ан, — хотелось ответить колкостью, но я сдержался. Кто знает, вдруг моя ответная шутка удастся, и Ан рассмеется. И наоборот, если шутка не удачная, и вон те веселые седобородые парни за соседними столами на меня кинутся. А может, и наоборот. Нет, для стендапа публика не лучшая. — Я люблю победы. И вражда Караэна с Инсубрами означает долгую, тру…

— Победа все меняет. И поражение тоже, — снова перебил меня он. — Я слышал, ты хочешь ударить по Инобал. Тебе нужен наш хир, чтобы бросить его на весы Харгримра. Сдвинуть валун, что мешает твоему пути. Ты думаешь, мы — рукоять, которой можно качнуть? Возможно. Но ты — не тот, кто её держит.

Возможно, он подразумевал рычаг. Так, стоп.

— А кто? — нахмурился я.

— Те, кто останется. Через год. Через десять. Через пятьдесят.

Я поставил кружку. Я стал терять нить разговора.

— Говори, прямо, Ан. Что ты хочешь?

Он не сразу ответил. Посмотрел на меня. На латные перчатки и шлем, которые я снял перед едой. На древний меч, лежащий на таком же как наш столе, но поодаль. Наконец, сказал:

— Я дам тебе дважды по сто. Может, больше. Люди, за которых я ручаюсь. За плату, как положено. Они пойдут сражаться за тебя, как мы сражались у Ченти. Но только ты получишь нас, а не кто-то другой. Только ты. Только ты сможешь сказать, что долгобороды идут с тобой. Это цена.

Я кивнул.

— Я согласен.

— Ты согласен — на цену за отряд. А я говорю о другом, — он склонился ко мне ближе. — Ты хочешь, чтобы мы были частью победы. Тогда дай нам стать частью того, что будет после.

— Говори прямо.

— Союз. С Караэном. Не с Итвисом, с Караэном. Официальный. Договорённость. Вписанные права. Место в Золотой палате — хотя бы одно. Наш голос.

Я замер. Он только что потребовал невозможного.

— Они не примут вас.

— Они примут, если ты скажешь, что иначе проиграют.

— Они и не воюют. Это я…

— Смотри, Магн. Я торгуюсь, — Ан откинулся на спинку. — Прямо как ты учил. Мы не наёмники, Магн. Мы клан. Народ. Мы не хотим ещё раз быть нужными только в войну, а потом — «спасибо, бородачи, возвращайтесь в свои скалы». Мы хотим стать частью этого мира. И я думаю, ты — тот, кто может нам это дать.

Я молчал. Переговоры внезапно пошли не по плану. Я предполагал напугать их возможной изнурительной войной, а потом пообещать Орлиное Гнездо. Это был бы ловкий ход. Сложившийся среди Великих Семей контадо Караэна баланс не предусматривал ещё одного крупного замка в чьих-либо новых руках. У Великих Семей было десятки малых замков и сотни владений. На каких-то сидели вассалы, на каких-то — арендаторы. Какие-то были скорее мануфактурными пунктами. Но большой замок, такой как Орлиное Гнездо, — он менял расклад. Просто самой силой вещей все земли вокруг со временем становятся собственностью владельца замка. С одним таким замком аристократический род ещё не становился Великой Семьёй. Вот семья Дар — владела мощным замком. Но без множества владений не могла тягаться с Великими. Два замка были только у Итвис. Но Бурелом стоял на другом конце Долины. И всё же, даже этого хватило, чтобы мы со временем подмяли под себя весь город.

Я аккуратно побеседовал при случае с главами Великих Семей, и все сошлись: если долгобороды успокоятся на одном большом замке — можно закрыть глаза.

Забавно. Почти неприступную крепость я был готов уступить. А вот стул в тёмной и довольно угрюмой комнате — нет.

— Я не могу вам пообещать место в Золотой Палате. Пойми: это не городской совет. В Серебряную Палату люди выбирают тех, кого знают. Каждый, кто набрал сто голосов из имен вписанных в книгу, получает право говорить от них. Потому их там уже девяносто, не влезают. В Золотой Палате те же правила, но туда вписаны только семьсот человек — те, кто сражался верхом в самые чёрные дни Караэна. Это благородные. Их слово не всегда веское, но родства и связи — с Великими Семьями. Я могу вписать ваши имена в Серебряную Книгу. Может, даже в Золотую. Но вы не попадёте в Палату. Вас туда не допустят. Вы не наберёте столько голосов…

Ан снова меня перебил.

— Тогда мы попросим Караэн сами.

— Тогда вам откажут, — резко сказал я. — Требуй то, что я могу дать, а не светило в корзине! Я могу дать мир. Этого мало?

Ан помолчал. Он отвечал мне, но смотрел не на меня. Его глаза скользили к троим потертым долгобородам за соседним столом.

— Вы слышали, — спокойно сказал он. — Он предлагает не просто союз. Он предлагает дверь.

— Дверь в лаву, — отозвался первый, тот, что с лицом как известняк. — Как забой без крепей. Лезешь, думаешь — проскочу. А потом лавина. Люди — мягкие породы. Речь у них течёт. Слово сегодня — не то же, что слово завтра.

— Веками мы держали своды, сложенные из правил, как арка над вратами, — глухо поддержал второй. — А он предлагает крышу из веток. «Скажи — и будет». Что это за клятва, если нет печати, нет рельефа, нет знака старшего молотобоя?

— А я скажу больше, — прохрипел третий, голосом как у жернова. — У людей слово живёт до конца пира. Пока пиво холодное и мясо тёплое. Потом — вспоминают по-другому. Я видел. Работал с ними. Один год — мир, второй — война. Один раз мы «друзья», другой — «бородачам нельзя в город». Где тут порода? Где структура?

Ан молчал. Слушал, будто ждал, пока все три молота ударят по камню — и трещина покажет, куда копать.

— Всё так, — наконец сказал он. — Но если не идти — не будет туннеля. Если не рисковать — руду не добудешь. Мы можем получить долю в кузне, а не только таскать руду. Нам нужен выход в долину. А не крохоборство по обочинам путей.

— Тогда пусть кладёт камень, — сказал первый. — Пусть подпишет. Пусть врежет в бронзу. Вольный союз с караэнцами. Но на условиях, не выдолбленных в воздухе.

Я приподнялся:

— Хотите — гильдию? Назовите меня старшим распорядителем. Хотите — герб Караэна с бородой. Хотите — я поклянусь на алтаре своих предков. Хотите — впишу всех, кто придёт сражаться, в Серебряную книгу, и они изберут своих представителей. Но я не приведу вас в Золотую Палату. Всё, кроме невозможного. Но скажите сейчас.

Старики переглянулись. Один сжал кулак, пробурчал:

— Лучше железо в руке, чем слово в ушах. Но если у нас будет железо — я согласен.