Тьма. Том 7 (СИ) - Сухов Лео

Где-то на юго-западе я почувствовал маму и младших брата и сестёр. Где-то в сердце города, на землях пандидактиона, я чувствовал сестру. Дядя, злой, шёл куда-то на северо-востоке города. Тенька вырвалась из-под щитов, раскручиваясь всё стремительней и…

Два вихря столкнулись. Вихрь теньки и вихрь тёмного. Столкнулись так, будто оба были вполне себе материальными. Подвал вздрогнул, пространство вокруг нас чуть исказилось… Казалось, что видишь всё вокруг, будто в кривом зеркале.

И в этом зеркале я отчётливо видел парня в стёганке поверх кольчуги. Молодого, лет, наверно, двадцати пяти — но абсолютно седого, аж до белизны. С короткой и тёмной, неровно подстриженной бородой. И весёлыми черными глазами, смотревшими из-под бровей.

Рядом стоял похожий на него мужчина постарше — лет под пятьдесят. Но доспехи были понадёжнее, а одежды и обувь побогаче. И смотрел он уже не весело, а как-то устало.

А за ними появлялись всё новые и новые фигуры, но я не мог их рассмотреть. Все эти люди просвечивали насквозь, отчего детали смазывались. Кто-то был в доспехах, кто-то в старомодных одеждах, кто-то выглядел вполне современно… И все они были похожи…

Они были похожи на меня! На мою мать, на моего дядю, на моих сестёр и брата.

Седовы. От первого из них и до последнего. Их призрачные фигуры шли из тьмы во тьму. А там, вдали, где находилось сердце Седовых, стонали и грохотали перекрытия, обрушиваясь пылью в древний подвал.

А в другой стороне орал тёмный. Орал страшно, надрывно, с подвыванием и ужасом. И именно в ту сторону проплывали призрачные фигуры моих предков. Их молчаливое шествие смывало темноту, что растекалась в подвале, смывало прочь вихрь, что чуть не уничтожил нас…

И только тенька рвалась вперёд серыми хлопьями, будто один поток невиданной мощи. И этот поток смыл всё, даже щит Дашкова, а затем слизнул все светляки, погружая подвал в темноту — самую обычную темноту, которая появляется там, куда не достаёт свет…

Степь… Она раскинулась вокруг нас бесконечным ковром трав. Вокруг меня и Авелины. Я чувствовал, как ногти жены впиваются мне в предплечье, однако не видел ни её, ни себя.

Я видел холм… Древний холм, поросший травой.

На вершине холма стояли двое мужчин. Один — тот самый седой парень, который первым появился в подвале. В той же самой одежде и броне, с измазанным кровью и слизью топором в правой руке. В другой руке, лежавшей на плече его приятеля, он сжимал серое яйцо. И счастливо, как ребёнок, хохотал.

Его приятель стоял на коленях, бережно сложив обе руки вокруг второго яйца. И смотрел он не вниз, на склон холма, заваленный трупами. А вверх, на небо. Оттуда светило яркое летнее солнце, почти скрытое белым облаком. И облако напоминало фигуру, которая будто раскинула в стороны руки, что-то удерживая на них…

Вихрь теньки бушевал вокруг. Огромный, невероятный, до самого неба. Стены этого вихря расходились далеко, на несколько километров. И раздвигали такие знакомые мне по службе на границе тучи Тьмы…

А, следуя за границей этих туч, отползала и чёрная орда отродьев…

А потом я снова увидел подвал под дворцом Дашкова. И самого сиятельного князя, который задумчиво оглядывался, подсвечивая себе светляками. Рядом так же удивлённо осматривались Арков, Бубен и Разводилов.

Мы с Авелиной всё так же стояли на коленях, обнявшись. Рядом по-прежнему без чувств лежал Арсений Булатов. А в темноте кто-то выл. И Дашков продолжал и продолжал выпускать на этот звук светляки. Пока, наконец, метрах в тридцати его плетения не высветили мужчину.

Это был тот самый третий дворянин, которого Арсений не сумел опознать. Тёмный, который нас сюда перенёс с помощью штуковины из кармана.

Его правый бок, правую сторону шеи и лица заливала кровь. А рядом, на камнях, валялось что-то… Я даже не сразу сумел это опознать. А когда опознал, не поверил в увиденное. Потому что давно известно, что нельзя ампутировать чёрное сердце…

А если его всё же вырезать, то двусердый не выживает.

Но у этого тёмного его вырезали.

Вырезали и бросили на пол.

Оставив бывшего носителя живым и даже в сознании. Видимо, чтобы выл об утраченном на весь подвал.

И я бы насладился пафосом момента, но Бубен всё испортил.

— Я же просил просто прикрыть нас, пока новый щит не сделаем! — с нечитаемым лицом проговорил он, глянув на меня и жену. — А вы что сделали?

— Ну-у-у… — за что себя люблю, так это за умение быстро переключаться. — Ну прикрыли же! Можете ставить щит!

— И вам никто не помешает! — поддержала жена.

Её я тоже люблю. Она и не переключалась, она всегда такая.

— Нет, пожалуй… Побережём теньку! — растерянно хмыкнув, заметил Арков. — Нам ещё из этого подвала как-то выбираться.

Будто откликнувшись на его слова, с другой стороны от тёмного вновь затрещал свод потолка… И с неимоверным грохотом обрушился вниз, взметнув новую тучу пыли и крошева.

Зато вместе с ним в подземелье хлынул свет. И в лучах этого света по куче битого кирпича, по осколкам своего бывшего постамента, скатилось серое яйцо.

Оно подкатилось к моим ногам. И принялось мерно стучать в такт с моим сердцем.

— Только не трогайте! — предостерегающе вскинув руки, предупредил Дашков. — Это только Фёдор и Авелина трогать могут!

— Это что, нерукотворный артефакт? — ещё больше растерявшись, хотя, казалось бы, куда уже, спросил Арков.

— Федя, будь добр… Убери его, пожалуйста! — морщась, как от лимона, попросил Бубен. — У меня от него страсть как башка уже трещит. Сейчас мозгами тут пораскину по стенам!..

— В самом деле, Фёдор Андреевич… Вам его стоит хотя бы в сюртук замотать! — тоже скривившись, как от головной боли, заметил Разводилов. — Ваши родичи его в особом коробе носили. Но сюртук тоже сгодится, если он ваш. Голова, честное слово, от этих штук болит жутко… Что от одного яйца, что от второго…

— Так их ещё и два? — не менее отчаянно морщась, удивился Арков.

— Емельян Михайлович, я вам объясню всё потом… — попросил Дашков, держась за лоб со страдающим видом. — Только, прошу, никому не рассказывайте об этом! Кому надо, и так все знают.

— Я под подпиской, считайте… — Арков помассировал виски. — Буду молчать, как рыба.

Я поспешно стянул с себя пиджак и, замотал в него яйцо, бережно прижал к себе. У меня от него голова не болела. Да и Авелина явно чувствовала себя хорошо. Я даже на миг усомнился в том, не обманывают ли меня старшие двусердые.

Нет, Арков, Дашков, Бубен и Разводилов, хоть и уважаемые люди, но теоретически могли соврать — пусть и с неизвестными целями. А вот Арсений, который даже в беспамятстве начал стонать, был прямым доказательством. Остальным от яйца резко плохело.

— Давайте, что ли, выбираться отсюда! — предложил сиятельный князь, а затем оглянулся на бывшего тёмного. — Надо только забрать это орущее тело… И его чёрное сердце.

— Я заберу, ваша светлость! — отозвался Разводилов, направившись к тёмному.

— А куда мы выйдем? — уточнил Бубен.

— В место, где это серое нерукотворное чудовище провело последние тридцать лет… — кивнув на замотанное в мой пиджак яйцо, ответил Дашков. — Там у меня зал со щитами, улавливающими теньку. И там Фёдор Андреевич оставит свой родовой артефакт, чтобы не травмировать мне жителей города…

С этими словами князь сурово посмотрел на меня.

— … А как вернётся из Серых земель и найдёт себе подходящий короб, или такую же комнату сделает, чтобы все вокруг от головной боли не страдали, то пусть и забирает своё яйцо! — закончил он. — А сейчас мы поднимемся из подвалов и узнаем, чем там наверху закончилось.

— Закончилось всё тут, ваша светлость! — не согласился Арков. — Сюда явно закинуло тех, кто стоял близко от помоста. Но их высочеств не зацепило. Во всяком случае… Я их останков не вижу.

Он, Дашков и Бубен ещё раз обеспокоенно огляделись вокруг. А я с Авелиной не стал. Нервы у меня крепкие, конечно… Но снова видеть этот некрополь свихнувшегося мясника очень не хотелось.