Наследник огня и пепла. Том IХ (СИ) - Добрый Владислав

И если античные мудрецы говорят, что боги не отличаются от людей ничем, кроме бессмертия, то я бы добавил: именно это одно отличие меняет всё.

Как мыслит бессмертное существо?

Мы даже у людей видим: со временем восприятие реальности меняется. Вспоминаешь не то, что было ярче, а то, что вросло в тебя. Человек начинает жить воспоминаниями. На белом песке Мальты в сорок лет вы вряд ли будете по-настоящему счастливы — не так, как в детстве, когда залезли на серую кучу песка, привезённую для песочницы, и решили, что это ваш замок, и вы — король.

Прошлое становится тёплее, чем настоящее. Оно структурирует личность.

А теперь представьте существо, для которого всё — прошлое. Миллионы воспоминаний, слоёв, отражений. Не просто память, а невозможность забыть. И некуда бежать от себя, потому что ты — вечный.

Но скорее всего, чтобы остаться относительно нормальным, вечному человеку лучше жить сегодняшним днем в прямом смысле: Без мыслей о будущем и без воспоминаний.

Рефлексия у такого существа должна работать иначе. Если она работает вообще. Потому что в обычной человеческой логике — существо с такой памятью либо сойдёт с ума, либо впадёт в депрессию. И будет веками сидеть в лодке, глядя на неподвижный поплавок. И в этой неподвижности будет больше смысла, чем в тысячах сражений.

Вот такими мне видятся боги.

Они не гневаются, потому что их не задевает то, что мимолётно. Они не вознаграждают, потому что награда — это термин из мира, где у людей мало времени. Но при этом они живы. Они просто живут на других скоростях. Их логика не наша, как не наша и их печаль.

Один из них мог бы проклинать город целую вечность не потому, что город его обидел, а потому что это — след памяти, которую он не в силах стереть. И если бы кто-то построил новый город на том же месте — бог бы проклял и его. Не из злобы, а из инерции сознания.

Потому что бессмертие — это не дар. Это геологическое состояние души. Это как гора: она не может ни уйти, ни умереть, ни даже всерьёз сдвинуться с места. Только медленно осыпаться в вечность.

Но некоторые из них подыгрывают людям, изображая понятные людям эмоции. Обычно у них получается, значит, у них есть сама концепция эмоций. Они понимают что такое гнев, похоть, страх. Отчасти, потому что так нужно для книги. Отчасти, потому что меня они слишком сильно напугают, если у них этого не будет.

Вторая составляющая божества — это, собственно, его божественные возможности.

В моём мире один из Владык Древней Империи остался без людей, которые бы его развлекали. И веками сидел на камне, глядя в болото, думал о людях. Так и появились гоблины — не по плану, не по воле, а просто потому, что грибница, впитав мысли этого существа, стала порождать вместо плодовых тел нечто, похожее на людей.

Я не уверен, что он вообще это планировал. Возможно, он просто скучал.

Сами по себе боги настолько могущественны, что я вынужден вынести их за рамки структуры этого мира. Они действуют по другим правилам. Если вообще действуют. Они не вписываются в метафизику, как магия. Они не механика, они — вмешательство извне.

Ближайшая аналогия — это если бы на двумерном листе бумаги ожили нарисованные человечки. И вдруг мы, рисующие их — стали бы для них богами. Мы можем нарисовать им стул, чтобы они могли сидеть. Или чудовище. Или солнце. Или просто зачеркнуть всё — потому что звонок прозвенел, и пора открыть учебник.

Для нас это ничего не значит. Но для них — конец света.

И даже если нарисованный человечек отчасти похож на нас — у него есть руки, голова, глаза — всё равно он никогда не поймёт, что мы делаем и почему. Даже если рядом появится другой художник с ручкой другого цвета, и они научатся нас отличать — наши мотивы останутся для них тайной. И если один рисует дом, а другой — волка, они подумают, что один бог милостив, а другой — капризен и зол. Хотя, возможно, оба просто заполняют время между парами.

Но всё это всё равно слишком абстрактно, слишком отстранённо. Лучше тут подойдёт другая метафора. Очень простая. Очень человечная.

Есть старая копипаста из интернета про собаку.

Собака не может понять категорий, которыми мыслит человек. Она не понимает, что хозяину нужно каждый день уходить из дома — на работу, в магазин, куда угодно. Она просто сидит у двери и ждёт, думая, что её предали. Она страдает от разлуки, потому что не может объяснить её себе. А живёт она меньше нас. Намного меньше. Её хозяин для неё бог.

У меня у самого есть собака. Поэтому я не могу читать этот текст спокойно. Это по-настоящему душераздирающе.

Но именно в этой трагедии — в этой непонимаемой любви — я и увидел моих богов.

Они, возможно, создали людей случайно. Или по ошибке. Или между делом. Но потом… привязались.

Потому что люди — умиляют.

Своей хрупкостью, своей преданностью, своей глупостью, своей отвагой. Своим стремлением придать смысл тому, чего не объяснишь. Своими песочницами, в которых они короли. Своими молитвами, которые иногда доходят — и никто не знает, почему именно эта.

Богов это не делает добрыми. Или злыми. Или даже разумными. Но в момент, когда человек становится любим — он становится священен. И иногда — спасён.

Развивая идею того, что боги — это существа, у которых на пару измерений больше, чем у нас, я всё чаще прихожу к новым особенностям. К новым сбоям в понимании. К новым ошибкам. И мучаю Магна всё более сложными, всё менее человеческими контактами с моими богами.

Не потому что хочу его наказать. А потому что иначе не нащупать то, что так важно в придуманном мире. Правду.

Если магия — это инструмент, то бог — это взгляд на мир, который не всегда можно выдержать. Это не диалог, а скорее эксперимент с разницей масштабов. Как если бы человек пытался разговаривать с океаном. Или объяснял мысль облаку.

Иногда мне кажется, что Магн — единственный, кто действительно пытается понять. Он не богослов. Не мистик. Но у него есть та самая дикая, трогательная, упрямая черта, из-за которой люди и стали интересны богам: желание понять то, что невозможно понять. Желание увидеть за бездной — лицо. Хотя бы на миг. Пусть даже оно обернётся чем-то, чего потом не развидеть.

И чем дальше, тем менее похожи эти встречи на разговор.

Они больше напоминают прикосновение стихии. Непредсказуемой. Иногда заботливой. Иногда уничтожающей. А иногда — равнодушной, как ветер. Полагаю, тому к двенадцатому я просто пройду путь средневековых мистиков. Когда бог просто есть в сцене. Без слов. Без формы. Без действия. И это уже всё меняет.

И чем больше таких сцен я пишу, тем яснее понимаю: никакой системы богов у меня нет и не будет.

Потому что это не система.

Это вторжение.

Это мир снаружи, где чуть больше измерений, где логика не совпадает с нашей, и время течёт иначе. И каждый такой момент — это не просто кусок сюжета. Это контакт с чужим. С чужим, который, возможно, нас любит. Но по-своему.

Возьмём случайное число. 2599. Второе, которое пришло мне в голову. Если я его перемножу само на себя — что я, конечно, делать не буду, — то получу другое. Если ты, читатель, сделаешь это — то тоже получишь точно такое же.

Будет ли это считаться предсказанием?

Если предположить, что полученное число уже существовало, — вроде как нет. А оно существовало?

Или мы только что вызвали его к жизни?

А если бог видит мир иначе — не как мы, а как мы видим, скажем, рисунок на бумаге, — и ему доступно полное описание всех явлений, тогда будет ли предсказание того, когда в очередной раз взорвётся Йеллоустоун, не труднее, чем это арифметическое действие? А предсказание конкретного действия конкретного человека?

В любом случае, логично предположить, что если время для бога выглядит иначе, так же как пространство для нас выглядит иначе, чем для двумерного человечка, то и обращение с ним будет иным. Он может делать с ним фокусы.

И не только с ним.

Это — поверхностные размышления. Совсем простые.