Былые - Кэтлинг Брайан

— Ты видел, на что ты похож для меня, — Николас улыбнулся Шуману во весь рот. — Я вижу не так, как ты. У меня другие глаза. Я не вижу все твое тело, лицо и ладони, ноги, руки и прочее. Знаю, что они есть, но не вижу. Не считая актеров и людей на сцене, как великая мадам Фейнман.

— Кто?

— Сейчас неважно, — сказал Николас, теряя мысль. — Я говорил, что вижу не так, как ты.

— А что ты видишь? — уточнил Гектор шатким тонким голоском.

— Только ядро, истинного тебя. То, что ты видел вчера. Головной и спинной мозг.

Гектор ничего не мог ответить.

— Я вижу только частичку вас всех, и оттого, что не вижу остального, кажется, будто она просто парит в пространстве. Вот это ты и заметил вчера ночью. Вот что за скромный знак вопроса прятался в саду.

Гектор цеплялся за соломинки, скатерть, деревянную сетку сиденья.

— Тогда как ты нас отличаешь?

Николас снова рассмеялся.

— Потому что вы все разные, — ответил он с некоторым удивлением.

Шуман оглядел веселье безумных и сломленных жизней и на секунду увидел сам. Не потерянных, что излишествуют, жуют, кричат и говорят, но ряды парящих белых мозгов со свиными хвостиками, свисающими и болтающимися от движения. Один кивал в горячем одобрении беседы, которую его невидимое тело вело с невидимым телом напротив. Гектор изогнулся на стуле, чтобы окинуть взглядом все столы. Заметил, как Уэйн по-крысиному покусывает сэндвич, зажав его в обеих лапках и не сводя с Гектора глаз. Представил себе один его мозг, напрягающийся и светящийся от натуги. Представил, как складки всасывают розовую пасту. Его замутило. В невидимом желудке Уэйна сэндвич и безвкусное пиво сгустились с запахом кошек.

Николас почти беспечно продолжал объяснение.

— Я понимаю твои «настроения» только по голосу и легким сменам цвета, что есть у вас всех. То же самое у нас, — он помолчал. — Я хотел, чтобы ты увидел, понял, вот почему показал тебе вчера твое отражение.

— Мое отражение?

— Да, Гектор, я уснул, чтобы ты его увидел. Чтобы ты понял.

— Да, — ответил Гектор. Кому или почему — сам не знал.

Казалось, это осчастливило Николаса. Он радостно хлопнул в ладоши, и очень скоро уже все, кроме Уэйна, хлопали в кособоких аплодисментах. Николас оживленно показал на соседа Гектора — здоровяка с глазами навыкате.

— Гектор, это Хайми. У него в Лондоне большая семья, они помогут тебе остаться здесь на следующие двадцать лет.

Ошалело, неуместно и не в силах поверить, Шуман ответил:

— Тогда мне будет за девяносто.

Николас поднялся, снова хлопнул в ладоши и сказал:

— Да, ты ведь уже говорил, что чувствуешь себя лучше. Направление волн изменилось.

Хайми схватил Гектора за руку и с энтузиазмом затряс, помогая подняться.

Тогда поднялись все остальные отдыхающие и захлопали.

Гектор следовал за Былым Николасом в его ежедневном обходе больничных палат и впервые начал получать удовольствие от странности присутствующих.

— Сколько есть таких, как ты?

— Нисколько, — сказал Николас, резко останавливаясь и пронзая взглядом нелепость вопроса. — Нисколько. Я уникален.

На его верхней губе внезапно блеснула тонкая линия пота. От этого старик стал осторожнее в вопросах и обошел следующий. На самом деле Гектор в своем номере на Стрэнде составил целый план беседы. Заучил назубок, хоть и прихватил с собой список. На всякий случай. Вопросы были последовательностью взаимосвязанных ключей, что, по его мнению, выявят разные стратификации сего странного существа. Он уже сомневался, что расскажет хоть кому-то в Германии о том, что узнал.

— Да, это я, конечно же, знаю, но ты сказал, мне можно спрашивать что угодно.

— Действительно, но не очевидное.

— Многие ли еще вышли из леса, о котором ты мне рассказывал? Кроме тех, кого я встретил?

— И они нисколько на меня не похожи.

— Конечно нет. Я только…

— Задал неправильный вопрос? — настаивал Николас, отвернувшись и поискав взглядом разговор получше. Гектора начинала уязвлять несгибаемость его самодовольства.

— Ты мне не даешь вставить и слова.

Николас сплюнул громкий и нестройный смешок.

— Только об этом вы, Слухи, и думаете. Как бы вставить. День и ночь напролет. Вставить и вынуть. Здесь, конечно, лучше, тем более со стариками, но там это затмевает воздух и закрывает весь экстаз.

Николас начинал волноваться, а Шуман даже не понимал отчего.

— Вы, Слухи, хуже зверей. Они не планируют действия своего туловища, вы же больше ни о чем не думаете. Даже мой старик до своей мудрости был этим одержим.

— Почему ты называешь меня Слухом?

— Потому что ты он и есть! И всегда им задумывался!

Теперь он кричал и сжимал кулаки. Скорость перемены характера изменилась всего одним вопросом. Все прочие планы Гектора съежились и сбежали на сложенную бумагу глубоко в святилище кармана пальто. Некоторые пациенты тоже заволновались, и Гектор ненароком оглядел окна в большой комнате отдыха на предмет охранника или санитара. Николас это заметил, и сделалось только хуже.

— Хочешь уйти? Ищешь выход? Думаешь сбежать?

— Нет, Николас, просто оглядываюсь, потому что ты сильно изменился и я нервничаю из-за твоих слов.

— Я говорю правду на вопросы, которые ты все не задаешь. Вопросы о древе.

— Древе?

— Да, задавай.

Гектор совершенно растерялся. Он не представлял, о чем теперь речь.

— Ты никогда не поймешь ответ. Ни одному Слуху не дано понять, кроме моего старика. В конце он понял и сделал из них множественное число. Но мне пришлось объяснить ему, а теперь придется объяснить тебе. Ответ — деревья.

Выражение на лице Гектора каким-то образом разрядило весь гнев и фрустрацию Былого. Он наклонился, чтобы заглянуть глубоко в глаза коротышки, и тут оглушительно разразился потеплевшим смехом. Хлопнул по предплечьям Гектора и поднял его так, будто старик сделан из бумаги. Чтобы их глаза были параллельны. Это не возмущало, и Гектор принял свое вознесение просто за небольшое чудо. Он уже привыкал к аномальному и мозгом костей знал, что так и нужно в общении с родом, полным доброты или отстранения, каких не знал ни один человек — кроме, конечно, старика Николаса.

Былой услышал это и сказал:

— Спроси о нем — ты уже распробовал его внешность, язык внешности теперь лижет твою потребность. Но не здесь, давай говорить с видом на каменный лес, чтобы вспомнить его.

Николас взмахнул длинной прямой рукой и показал, что им пора уйти от небольшого собрания пациентов, так полюбивших их небольшое представление. Они перешли в центральный коридор, затем по нескольким маршам широкой лестницы — в дальний северо-восточный угол огромного здания. Былой открыл дверь, которая вела явно не в палату; здесь сохранялась некая элегантность. Он приложил палец к губам и дождался, когда Гектор понимающе кивнет; затем они зашли. Комната была увешана картинами и облицована книгами. Опрятные владения украшала дорогая мебель. Но самая выдающаяся черта — широкое окно с великолепным видом на город. Николас подтащил по полу стул — как показалось Гектору, в излишне неуважительной манере. Затем усадил профессора и дождался, когда его полная концентрация перейдет за стекло.

— Теперь ты будешь моим стариком — не волнуйся, все голоса разыграю я сам, но смотреть нужно в правильную сторону, где в то время был он.

Гектор кивнул и понадеялся, что сейчас будет как в случае с последним явлением Уильяма Блейка. Затем снова обернулся.

— Но разве Ламбет не вот там?

Он показал от окна на книжный шкаф.

— Остер умом, как камень. Ламбет-то там, да самому старику на месте не сиделось, вот почему было так просто, когда он жил на Фонтейн-корт, — Николас снова переходил на речь Южного Лондона — первую речь, что он узнал. — Под конец он жил там.

И вновь повернул голову профессора, нацеливая глаза через стекло, через реку, на гнездо улиц, снесенных шестьдесят лет назад. Запуская траекторию из тела, сквозь окно и над водой, а сам Гектор сидел неподвижно и слышал каждое слово. Николас продолжал объяснять — или, по крайней мере, пытаться. Многое казалось бессмыслицей, пока Гектор не осознал, что речь идет о творчестве Блейка.