Вторая молодость Фаины (СИ) - Хайд Адель

– Понятно... Тогда что, я вас нанимаю? – спросила я.

– Вот это дельный разговор, – улыбнулся Кошко.

– Давайте обговорим условия, – предложила я.

И мы договорились с Аркадием Никифоровичем о том, что делаем и что будем делать дальше, когда я уеду в Екатеринбург.

На том и расстались, договорившись встретиться в «Дононе».

***

В ресторацию на обед я прибыла пораньше. Оделась по-деловому — не скромно, но и не вызывающе. На мне было платье жемчужно-серого цвета с турнюром, довольно смелого фасона, такой только начинал входить в моду, но мало кто осмеливался его носить. Ну, скажем честно, не всем бы он пошёл. Но на моей тонкой фигурке смотрелось прилично. Минимум украшений, перчатки из тонкой дорогой кожи и дизайнерская шляпка.

Столик я забронировала заранее в беседке, чтобы не смущать присутствующих нашими, возможно, эмоциональными разговорами.

Мне было очень интересно взглянуть на Анну Игнатьевну, мать Фаины. Поэтому я села таким образом, чтобы видеть всех, кто заходит в сад, где были расположены беседки, а сама оставалась в тени, так, чтобы от входа не было видно, кто сидит в беседке.

Каково же было моё удивление, когда я увидела входящего в ресторацию Алексея Порываева. Он и ещё двое мужчин прошли и расположились в соседней от нас беседке.

Я так поняла, что у Алексея, видимо, намечался деловой обед. Я с удовольствием посмотрела на него, высокий, стройный, красивый, вспомнила о своём желании обязательно с ним поговорить и подумала, что, наверное, это невероятная удача, что он сегодня здесь. Если мне удастся освободиться от Анны Игнатьевны пораньше, то я обязательно к нему подойду.

В тот момент я даже представить себе не могла, как пойдёт разговор с той, что называла себя матерью Фаины...

Вскоре показались мои приглашённые — Аркадий Никифорович и с ним невысокий, полноватый человек в очках. Я подумала, что это, наверное, и есть обещанный адвокат.

Анны Игнатьевны пока не было, хотя время стремительно приближалось к четырём. Было примерно без трёх минут. Мелькнула мысль, что она, наверное, дама светская, а такие могут позволить себе опоздать.

Пока ждали, мы проговорили о том, как может пойти разговор, в какой момент мне стоит остановиться и передать слово адвокату, если Анна Игнатьевна начнёт предъявлять свои права, на которые, формально, она ещё могла претендовать, потому что полная сепарация от рода ещё не состоялась.

Наконец, когда на часах было двадцать две минуты пятого, на входе в сад ресторации появилась невысокая, подтянутая, хорошо одетая, моложавая блондинка лет сорока пяти. Хотя, на мой взгляд, декольте могло бы быть и поскромнее.

В сопровождающих у неё был очень молодой человек — не знаю точно, сколько ему лет, но из-за субтильности он смотрелся практически моим ровесником. Однако он был высок, черноволос и носат.

Почему-то пришло совершенно неожиданное воспоминание, что у мужчины нос якобы характеризует его мужское достоинство — и мне тут же захотелось по-дурацки хихикнуть. Видимо, именно этим и компенсировалось отсутствие представительности.

Пару сопровождал официант, который сразу повёл Анну Игнатьевну к нашей беседке.

Не успела она сделать шаг в беседку, как увидела меня. Лицо её из высокомерного стало милым и добродушным, и она, раскинув руки, раскрыла объятия, сделала шаг вперёд:

— Доченька! — сказала она.

И если бы я не читала всех тех писем, которые она писала господину Вышинскому, я бы точно поверила, что она дочь любит, скучала и уж совершенно искренне рада тому, что дочь выжила.

Я не исключала того, что она действительно была рада видеть дочь, потому что теперь у дочери были средства. Но вот знала ли она об этом или нет, я пока сказать не могла.

— Анна Игнатьевна, доброго дня, — сухо сказала я. — Садитесь.

— Что ты, доченька, даже не обнимешь мать?.. — с укоризной и даже несколько обиженно произнесла Анна Игнатьевна.

— Давайте не будем давить на чувства, — сказала я.

Анна Игнатьевна удивлённо замолчала, а я продолжила:

— Чувства мои закончились в палате больничного покоя, когда меня чуть не отправили умирать в Волковскую богадельню. Поэтому прошу вас, присаживайтесь к столу. Давайте я представлю вам своих спутников. И после обеда мы с вами поговорим. Всё же не зря вы столько проехали — из Парижа до Петербурга. Да и вопросы наверняка у вас имеются.

Я представила Аркадия Никифоровича. Услышав его фамилию, Анна Игнатьевна отчего-то побледнела. Затем я назвала имя адвоката, и мне показалось, что женщина побледнела ещё больше, хотя мне, к примеру, его имя ни о чём не говорило:

— Август Антонович Герке.

Анна Игнатьевна тоже представила своего месье Жака, у которого было довольно замудрёное имя, но запомнила я только «Жак». Говорил мсье Жак исключительно по-французски.

Жак этот уплетал, надо сказать, за обе щеки, из чего хотелось сделать вывод: либо он давно не ел, либо постоянно недоедал.

Анна Игнатьевна ела немного, аккуратно, и периодически что-то говорила мсье Жаку. Мне казалось, что она делала ему замечания, но он, в общем-то, никакого внимания на это не обращал.

После того как поели и заказали для фирменный десерт. Заказали только для мсье Жака, потому как все остальные отказались, и настало время поговорить.

Я не стала «колоть лёд» и сказала просто и прямо:

— Анна Игнатьевна, у вас скопилось много долгов, и, скорее всего, кредиторы к вам придут, но я эти долги оплачивать не собираюсь.

Анна Игнатьевна сделала удивлённое лицо, за которым, однако, явно скрывалось выражение: «Ну-ну, оплачивать она не собирается... Да куда ты денешься».

Тогда я продолжила, спокойно сообщив:

— Господин Вышинский, с коим вы вступили в преступный сговор, недавно был арестован.

У матери Фаины явно были железные нервы. Она не моргнула и глазом и всё так же участливо, словно добрая матушка, спросила:

— Фаинушка, а какое ко мне отношение имеет этот господин?

— Анна Игнатьевна, — я старалась сохранять холодный, деловой тон, — ваше участие подтверждено письмами, которые уже переданы в сыск.

— Не понимаю, о чём ты, Фая, — всё так же ласково ответила Анна Игнатьевна.

Я подумала: «Подмостки лишились великой актрисы».

Неожиданно заговорил адвокат. Голос его был сухим и точным:

— Анна Игнатьевна, по этому делу вас может ожидать либо участь свидетеля, либо участь соучастника. Тут всё будет зависеть от того, как пойдёт расследование.

И вот здесь маска Анны Игнатьевны дала сбой. По мере того, как Август Антонович говорил, лицо женщины сначала побелело, потом покраснело, губы её затряслись, и в какой-то момент я даже испугалась, что её сейчас хватит удар.

Но я плохо знала мать Фаины, когда думала, что она будет готова договариваться только потому, что испугается того, что её могут привлечь к ответственности за то, что они с Вышинским задумали.

К моему удивлению, услышала Анна Игнатьевна из всего сказанного только одно, что я не собираюсь оплачивать её долги.

И это я ей ещё не сообщила, что инициировала сепарацию от рода.

Но Анна Игнатьевна решила проверить нас на прочность. Сначала она пыталась изобразить вернувшуюся «блудную мать», высказав всё, что «несчастная мать» думает по этому поводу, а потом вскочила и, дёрнув за рукав своего француза, заявила с надрывом:

— Я не могу больше терпеть это издевательство!

Голос её срывался, и те, кто находился в беседках поблизости, начали оборачиваться.

Я, обернувшись, вдруг встретилась взглядом с Алексеем, который смотрел прямо на меня. Я кивнула ему, показывая, что увидела его, но сейчас не могу говорить.

Тем временем Анна Игнатьевна, завершив сцену, вдруг пристально взглянула на меня и, совершенно чётко, без тени истеричных ноток, произнесла:

— Ещё увидимся, mon cher*.