Заложник (СИ) - Француз Михаил

— Их применение на практике, Василий Григорьевич, — улыбнулся я. — Самореализация в выбранной профессии и направлении.

— О как? — чуть округлил глаза, явно оценивший мои манипуляции Граф. — Даже «профессии»?

— Я — успешный певец, Василий Григорьевич. Популярный и высокооплачиваемый. Почему я не должен считать это своей профессией?

— Может быть, потому что ты Одарённый и сын Князя? — предположил он. — И значит, у тебя имеются некоторые обязательства и обязанности, помимо твоего хобби.

— Не понимаю, о чём вы, — сложил я руки на груди. — Я — седьмой сын Князя. Передо мной — ещё шесть. Прав и обязанностей, соответственно, связанных с наследованием у меня нет, так как оно мне не светит. Значимых должностей по-малолетству не занимаю. На государственной службе не состою. Так что, имею полное право заниматься тем, чем считаю нужным сам.

— У всех в Империи есть свои обязанности и обязательства, — назидательно покачал головой Сатурмин. — По факту рождения и гражданства. Факт наличия Дара их конкретизирует.

— Намекаете, что мне пора гражданство сменить? — поднял брови я. — Интересная идея. Гер Рейсс, как думаете, Германия даст гражданство шестнадцатилетнему Ратнику, от которого отказалась Россия? — обратился я к Ректору Академии Герхарду Рейссу, сидящему, получается, от меня если смотреть, за левым плечом Сатурмина. Тот бросил быстрый взгляд на оставшегося для меня безымянным человека. Человек коротко кивнул, заставив Сатурмина резко посерьёзнеть и убрать свою лёгкую покровительственную улыбку.

— Не горячись, Юр, — примирительно сказал он. — Давай не будем впадать в крайности. Просто, подумай, в каком свете ты выставляешь наше посольство, настолько демонстративно прогуливая занятия? Разве для этого Император посылал нас в Берлин?

— Лично меня Император сюда послал для того, чтобы гарантировать перед Брюссельским Советом Паладинов невмешательство Петра Андреевича Долгорукого в «польский конфликт», — ответил я, не собираясь смягчать формулировок. — И эта задача выполняется. Заметьте, Василий Григорьевич, я не покидал пределов ФГЕ и даже пределов города. Вышел из Академии через парадные ворота, а не через «чёрный ход», наблюдение, ведущееся за мной, не пытался обмануть или сбросить, хоть и вполне мог это сделать. Нахожусь сейчас в официально арендованной на моё имя студии и просто записываю песни. Ни подрывной, ни террористической деятельностью не занимаюсь. В бега не подавался. Так, какие ко мне претензии?

— Кхм, — поморщился Граф Сатурмин такой моей прямоте. — Но учёба важна… престиж…

— Кому она важна? Мне — точно нет. Что мне нужно будет, я и сам отыщу и выучу. А престиж — куда ещё дальше? Я уже — Ратник! А, если вам лично в моих действиях что-то кажется нарушающим Волю Императора, так возьмите, свяжитесь с ним и уточните. Получите ответ — тогда и поговорим.

— А, если ответ этот тебе не понравится? — хмыкнул Граф.

— Вы хотите, чтобы я сейчас честно и прямо это сказал? При влиятельных представителях недружественного Империи государства? — приподнял одну бровь я. — Действительно хотите? Мне ведь есть, что сказать. Такого, что не понравится ни вам… ни Императору.

Сатурмин напрягся и нахмурился. Взгляд его потяжелел.

— Не переходи границы, Юрий, — произнёс он.

— Не поздновато ли об этом думать, Василий Григорьевич? После того, как мы УЖЕ пересекли границу Империи? — спокойно выдержал его взгляд я. — Что-то не нравится — отправьте меня обратно в Москву. Пусть вам пришлют другого заложника, попокладистей. Меня устроит и такой вариант. Вот только гарантировать спокойствие и невмешательство моего отца уже будет некому.

— А, если этим «другим заложником» станет Матвей? — чуть приподнял одну свою бровь Сатурмин.

Зря он так. Очень зря.

— Вы сейчас, одной своей фразой записали себя в мои личные враги, Граф, — стал взгляд мой холодным и прицельным, ничего не выражающим. А лицо расслабилось. Как и рабочие мышцы. — А мои враги умирают. Не все из них сразу, но умирают. Кардона, Осирио и Пачеко не дадут соврать.

Подозреваю, что в этот момент, от меня буквально физически пахнуло смертью. Не угрозой, а именно смертью. Прицельной, адресной и направленной, как мой взгляд. Ведь, это и была не угроза. Совсем не угроза — констатация.

И, если судить по резко изменившемуся взгляду Сатурмина, пахнуло… ощутимо.

— Стоп! — поднял руки в останавливающем жесте он. — Давай не будем горячиться, и сделаем шаг назад.

— Вы первый начали, — ответил я.

— Первый и закончу — воевать с Долгорукими из-за глупости не собираюсь! — ответил он, не опуская рук. — Во-первых: я ещё никому, никуда и ничего не сообщал, ни с кем не связывался. Во-вторых: не я решаю, кого именно гипотетически могут прислать «на замену» в случае чего, я только предположил, что решение этих людей может тебе тоже не слишком понравиться. Предположил! А не предложил. И мне, на самом деле, плевать, учишься ты или нет. Ты верно описал ситуацию: пока ты не устраиваешь скандалов и не подаёшься в бега, лично меня всё устраивает. Но, как твой Куратор, я просто не мог проигнорировать своих обязанностей и не попытаться тебя призвать к порядку. Ты понимаешь меня?

— Понимаю, — медленно кивнул я, потом прикрыл глаза и потёр пальцами переносицу, подавляя ранее появившееся желание убивать. Даже не желание, а твёрдое намеренье. Спокойное, холодное и расчётливое, ничего общего не имевшее с огненной яростью или вспышкой злости.

Никогда раньше я такого за собой не замечал. Даже на несколько мгновений страшно стало от самого себя, от того, что со мной происходит… а потом стало ещё страшнее, так как буквально ударила мысль-догадка: это Стихия влияет! Вода и Лёд, к которым я всё чаще и чаще обращаюсь, с которыми я уже почти всё своё время провожу в прямом контакте. Ведь, не только же внешние проявления должны были проявиться из-за этого: вроде того, что мне совершенно не холодно на улице в любой мороз, а одеваюсь «по сезону» я только, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Не может же быть внешних проявлений без внутренних? Или может?

— Хорошо, Василий Григорьевич, — произнёс я. — Действительно, сделаем шаг назад. Будем считать, что вы этого не произносили, а я не слышал. Я ничего конкретно против вас не имею, пока вы не начинаете угрожать мне или моим близким. И я не собираюсь устраивать вам лишних проблем или неприятностей просто так. Всё, что я хочу — это сам распоряжаться своим временем: петь и тренироваться.

— Хорошо, — серьёзно кивнул Сатурмин. — Хоть я и не совсем согласен с твоей позицией относительно учёбы, и не могу в принципе с ней быть согласным, как Член Академии Наук Петрограда, но я… не стану спорить. При соблюдении ранее тобой озвученных условий: быть на виду и не устраивать скандалов. Но… тебе надо говорить об учебе не только со мной, — ухмыльнулся и повернулся к сидящему за ним Ректору Граф. — В конце концов: обучение студентов — это его работа и его ответственность. Не моя. Правда ведь, Герхард?

— Сложно с этим спорить Хер Василий, — отозвался Ректор.

— Ты ведь прекрасно понимаешь, как это звучит для моего русского уха, да? — тяжело вздохнул Сатурмин. Ректор промолчал. И своим молчанием полностью подтвердил справедливость прозвучавшего ранее предположения-утверждения.

Вместо этого он обратился ко мне.

— Вы так категорически настроены против обучения в моей Академии, Юрий Петрович? — не стал повторять шутку он. — Вас что-то конкретное не устраивает? Преподаватели? Уровень преподавания? Другие студенты?

— Не то, чтобы, Гер Рейсс, — пожал плечами в ответ. — Я считаю для себя саму по себе учёбу — бесполезной тратой времени. Того времени, которое я могу потратить на то, что мне действительно важно.

— А, что именно вам видится важным, Junger Mann? — чуть-чуть, буквально на пару градусов склонил свою голову к правому плечу он. Вообще, по поводу осанки стоит сказать, что она у господина Ректора (не буем шутить по поводу Хера Ректора — не место и не время для улыбок), была выдающейся: он сидел прямой, словно кол проглотил, всё время нашей беседы. Высокий (наверное, даже на пару сантиметров выше меня), худой и тонкий, прямой и строгий, в безукоризненном чёрном костюме с воротом-стоечкой у застёгнутого на все пуговицы пиджака, идеально, до синевы выбритый, с по-военному короткой причёской чёрных волос, с несколько вытянутым, строгим, но весьма привлекательным аристократически-бледным лицом, со внимательными льдисто-голубыми глазами, с серебряной цепочкой, тянущейся к нагрудному карману на пиджаке.