* * *
— Болит башка? Бедолага. Давай, помну твою тыкву. Надеюсь, однажды ты расскажешь мне больше. Очень мне интересно, как ты дошла до жизни такой. А если не расскажешь, то обойдусь. Я любопытный, но в личные границы не лезу. Просто вдруг оказалось, что в моей картине мира очень много пробелов, и посреди самого большого сидишь ты, синеглазая лысая барышня. Не то чтобы я был одержим разгадыванием всех ребусов мироздания, но есть странное ощущение… Знаешь, на старых картах, там, где кончалась исследованная часть тогдашнего мира, рисовали белое пятно с надписью: «Тут могут водиться драконы». Могут, конечно, и не водиться, но лучше знать наверняка. Что тебе? Опять сказку? Серьёзно? Хотя… Стоп, до меня только что дошло — тебе ведь не просто скучно, да? Твои проблемы с башкой как-то сродни здешней афазии?
Кивок.
— Мои байки помогают местным держаться за остатки разума, хотя я никогда не понимал, как это работает. Чем я такой особенный, ну, кроме того, что не отсюда… Что киваешь? В этом дело?
Кивок.
— То, что я не местный, так важно?
Кивок.
— Заинтриговала. Ладно, пока верю на слово. Может быть, однажды объяснишь. Значит, сказки тебе всерьёз нужны? Типа лекарство для башки?
Кивок.
— Ну, тогда слушай. Сказка про трёх поросят! Ты же в курсе, кто такие поросята?
Лиарна пальцем нажала себе на кончик носа, превращая его в пятачок, и кивнула.
— А то я как-то вдруг вспомнил, что мы из разных миров. Вдруг у вас там свинину не едят? В общем, три поросёнка, да. Жили-были. Звали их Ниф-Ниф, Нуф-Нуф и Наф-Наф. Не знаю почему. Может, их свиномать детишек так осчастливила, в меру своего свиноматского словарного запаса, а может, просто никто не заморачивался с именами, всё равно сожрёт кто-нибудь. Поросята — это еда, зачем еде имя? Вот у моей бабули сосед держал поросят, так они все были Борьки. Чем ему так насолил неизвестный Борис, я по малости лет не интересовался, но кастрировал он их всегда с улыбкой, вежливо обращаясь по имени-отчеству: «Ну что, Борис Борисыч, пора лишатися!» Добрый был человек, всегда делился с бабулей свежей печёночкой очередного Бореньки.
Поросята с именами Ниф-Ниф, Нуф-Нуф и Наф-Наф тоже, надо сказать, осознавали бренность своего бытия. Жить с пониманием того, что ты еда, должно быть странно. Хотя это не сильно отличается от любого заданного предназначения. Люди тоже часто живут, как пуля в полёте, с назначенной неизвестно кем целью, и даже гордятся этим, представь себе. Подозреваю, что и ты из таких, а, корректор первого ранга Лиарна? Что ты дерёшься сразу? Лучше подумай над этим, Лысая Башка. Сама ли ты поставила себе цель, ради которой готова убиться с разбегу об этот мир? Или её тебе кто-то назначил, нацелил в нужную строну и выстрелил тобой, как самонаводящейся ракетой? Если это так, то ты тоже чья-то еда, Лысая… Ладно, ладно, хватит меня колотить, продолжаю. У меня от общения с тобой всё плечо сплошной синяк. Итак, поросята. Жили они в осознании реальности, включающей в себя Серого Волка, который однажды придёт за каждым из них. Поросячий бог смерти, Мортус Зубатус. Нельзя сказать, что это их прям вот так сильно напрягало. Все мы знаем, что смертны, но большинство из нас не думает об этом примерно никогда. Так что поросята жили и веселились, пели и плясали, жрали и срали как все. Но всё же волк-зубами-щёлк при этом учитывался, и попытка повысить свои шансы на относительно долгую жизнь воспоследовала. Поросята решили сыграть с судьбой в популярную игру «я в домике». Это когда вы убеждаете себя, что раз вокруг ваше личное пространство, то в нём не может случиться ничего плохого. Метод нерабочий, но позволяющий жить в приятной иллюзии безопасности.
Ниф-Ниф не то более прочих осознавал тщетность бытия, не то был самой ленивой жопой из трёх, поэтому построил себе дом из соломы. Ну, как построил… навалил кучей, утоптал, верёвочкой подвязал, вышло что-то типа шалашика, позволяющего сделать вид, что ты как бы уже не на улице спишь.
Нуф-Нуф оказался свинюком более основательным и соорудил себе хижину из говна и палок, причём с преобладанием первого компонента, поскольку он у свиней не в дефиците. Это известно каждому, кто оказывался с подветренной стороны от свинофермы. А вот Наф-наф был не таков!
' Я конечно всех умней,
ясен хрен, всех умней… —
напевал он.
— Дом построю из камней,
с дверью помощней!'
Поёт и строит — фундамент из бетона, и не ленточный какой-нибудь, целиковую плиту отлил. Сваи, контрфорсы, стены в два валуна, ставни, решётки, железобетонные перекрытия, крыша выдерживает падение самолёта, а дверь — таран танка. И там по мелочи всякое — забор с колючей проволокой, противотаранная змейка, надолбы, капониры, контрольно-следовая полоса, видеонаблюдение и уже просто так, чисто чтобы было, — лёгкое, символическое минирование подходов. В два слоя, не больше, он же не параноик какой-нибудь.
«Брателло, — смеялся над ним Нуф-Нуф, — да ты рехнулся! Вместо того, чтобы жить и жизни радоваться, ты вломил кучу ресурсов в какой-то чёртов бункер! А если волк так и не придёт? Прикинь, как глупо ты будешь выглядеть? Прими неизбежную конечность бытия, брат! Наслаждайся его скоротечностью!»
«Нафчик, дорогой, — вторил Ниф-Ниф, — я тебя люблю как брата, но ты конкретно загнался сейчас. Сурвайверство — это тупик и отрицание неизбежности. Все там будем! Но мы с Нуфом хотя бы проживём нашу жизнь ярко, а ты просидишь как дурак в бункере. Имей мужество принять неизбежность с достоинством!»
А тот ничего не отвечает, только насвистывает и дверь укрепляет:
'Никакой на свете зверь,
хищный зверь, страшный зверь,
не откроет эту дверь,
вот такая херь…'
«Братан! — говорят ему поросята. — Окстись! Чахнуть в бункере над тушёнкой особенно глупо, если ты и есть тушёнка! Забей, однова живём! Пошли, выпьем, споём, спляшем, забудем о грустном!» Но Наф-Наф только смотрит на них жалостливо, как на дурачков, и продолжает свою фортификацию. Не было у них в семье взаимопонимания, в общем.
Ну и, конечно же, однажды пришёл Волк.
И вот что интересно: как только запахло псиной, послышался волчий вой и защёлкали вдалеке зубы, так сразу всё это «живи быстро, умри молодым» с поросят как рукой сняло! Ниф-Ниф с Нуф-Нуфом забились в свои халабуды, сидят, глазки зажмурили, хвостиками дрожат и думают вовсе не о неизбежной конечности бытия и принятии естественного исхода с достоинством. Одна мысль осталась: «Только не меня! Только не меня!» А что там себе думал Наф-Наф, никто не знает, потому что он на крылечке постоял посмотрел на это безобразие, сплюнул, а потом в дом зашёл, дверь закрыл и был таков. Только ещё с полминуты засовы лязгали.
Первым Волк пришёл к Ниф-Нифу. Посмотрел на кучку соломы, из которой торчит розовая поросячья жопка, и говорит:
— Эй, ты же понимаешь, что я тебя вижу? Вылезай, я тебя не больно съем.
— Нет-нет! — дрожит поросёнок. — Я в домике, я в домике! Это не может случиться со мной! Только не со мной! Я не готов! Я ещё так молод! Уходи, страшный Волк!
Усмехнулся Волк, дунул, плюнул и сдул с него всю солому. Обосрался Ниф-Ниф и бежать. Добежал до Нуф-Нуфа, стучится в фанерную дверцу, кричит:
— Впусти, брат, там Волк пришёл!
— Ты что, притащил ко мне Волка⁈ — вопит в ответ тот. — Тоже мне брат называется!
— А что, надо было дать себя съесть⁈
— Конечно! Может быть, он бы тобой наелся и ушёл! А теперь нас обоих слопает! Не пущу!
— Пусти, а то я сам дверь сломаю! Всё равно это не дверь, а кусок говна с палками!
— Что б ты понимал в экологичном строительстве! Не пущу!
