Время камней (СИ) - Глебов Виктор

Нармин поднялся с кресла в смятении. Меньше всего он ожидал, идя к императору, что тот отправит его в Казантар убить какого-то шпиона. Неужели у него не было других, более подходящих кандидатур⁈ Армаок не верил в это, но ничего не мог возразить.

— Служу империи! — проговорил он, прежде чем с поклоном удалиться.

Император Камаэль проводил его взглядом. Оставшись в одиночестве, он встал и подошёл к окну. За решёткой виднелся Тальбон, спускавшийся к морю. Его кровли казались ступеньками, ведущими к тому, что повелитель Урдисабана так ненавидел — водам, поглотившим его первую жену и дочь. Боль, уже забытая и похороненная, вдруг всплыла в его душе и захлестнула с головой. Камаэль не мог сдержать катившихся из глаз слёз, его сотрясали рыдания. Он тяжело опёрся о широкий подоконник и дал волю чувствам. Если бы кто-нибудь зашёл в этот момент в комнату, он с удивлением понял бы, что император очень стар и несчастен — так, как может быть несчастен только тот, кто прожил долгую и бурную жизнь.

Глава 82

Нармин остановил коня на холме, у подножия которого рос дремучий лес, простиравшийся на многие сотни миль вокруг. Ему понадобилось две недели, чтобы добраться сюда от границы Казантара с Урдисабаном, и вот, наконец, вожделенная цель стала видна: белая башня причудливой архитектуры возвышалась над верхушками деревьев, словно гигантский жезл из слоновой кости, воткнутый в землю.

— Это она, сир? — обратился к Нармину капитан гвардейцев, отряд которых сопровождал Армаока.

Солдаты были переодеты обычными путниками, при себе они не имели ничего, что могло бы выдать их отношение к Урдисабану. Все вещи были куплены в Казантаре, включая лошадей и оружие.

— Думаю, да, — ответил Нармин без энтузиазма.

Он не испытывал ни малейшего желания отправляться к этой башне. Предчувствие говорило ему, что Магоро, так долго водивший за нос шпионов империи, должен был предусмотреть возможность появления незваных гостей и принять соответствующие меры. Нармин с тоской посмотрел на юг, где остался родной Урдисабан, и тяжело вздохнул.

— До башни ехать не меньше суток, — прикинул вслух капитан.

Он смотрел вдаль, прищурившись, и лениво пожёвывал травинку. Казалось, ему совершенно всё равно, где сложить голову. Нармин почти испытал к нему зависть.

— Тогда лучше отдохнём, — сказал он, спешиваясь. — Через пару часов начнёт темнеть.

— Отправимся завтра утром, сир? — поинтересовался капитан.

— Да. Подъедем так близко, как сможем, переночуем, а там посмотрим, как быть, — ответил Нармин, беря коня под уздцы. — Не хочу появляться рядом с башней среди бела дня.

Гвардеец кивнул и сделал знак своим подчинённым. Они слезли с лошадей и повели их к подножию холма. Там отряд устроился на привал. Костёр не разводили. Нармин решил, что с такого расстояния дым уже могут заметить в башне, так что пришлось довольствоваться солониной, хлебом и сыром. Поужинав, люди выставили часовых и устроились на отдых.

Нармин заснул довольно быстро: сказалось нервное напряжение последних дней пути. Организм словно чувствовал, что ему скоро понадобятся силы для решительного броска.

Армаоку снились сумбурные сны, малосвязанные и быстро сменявшие друг друга. Но запомнился Нармину только один, в котором он видел Пирасиону. Высокая и статная, с точёным лицом и надменным нравом, она сразу свела его с ума. Они не могли выносить друг друга дольше, чем требовалось для краткого мига страстного соития — всё остальное было сплошным кошмаром. Но Нармин не отказался бы от него ни за какие сокровища мира — до последнего времени, когда произошло то, что заставило его вернуться в Урдисабан.

Влечение к супруге своего начальника, барона Мартинбейра, оказалось пагубным для него. Он до сих пор не мог понять, как Пирасионе удалось убедить его пойти на преступление, воспоминание о котором не давало ему покоя ни днём, ни ночью. И, тем не менее, Нармин не остался в Карсдейле, так как не мог заставить себя оторваться от этой женщины, казавшейся воплощением истинного совершенства — во всём, что не касалось её жестокой и коварной души. Их встречи продолжались, хотя случались всё реже — Армаок начал понимать, что Пирасиона использовала его, чтобы стать свободной. Её муж, барон Мартинбейр, после тяжёлой болезни, вынудившей его оставить пост посла в Карсдейле и вернуться на родину, наконец, скончался несколько недель назад. И только Нармин знал, что его недуг проистекал не из естественных причин, а был следствием отравления. Пирасиона поделилась с Армаоком своим планом во время их очередного бурного свидания. Ей удалось убедить его, что она должна стать свободной, чтобы принадлежать только ему. В то время Нармину была невыносима мысль, что кто-то, кроме него, пусть даже законный супруг, может обладать Пирасионой, и он позволил ей обмануть себя. Он первый дал старому барону порцию яда. Потом они по очереди травили его, подмешивая малые дозы в пищу и питьё: она — когда муж был дома, он — когда начальник находился на службе. Результаты не заставили себя ждать: барон занемог. К счастью для любовников, яд был такой редкий, что ни один лекарь не сумел обнаружить его. Пирасиона продолжала травить супруга и по возвращении в Урдисабан, так что его смерть не стала для Нармина сюрпризом. К тому времени он уже разгадал её игру и старался избегать встреч, хотя порой не мог совладать с собой — как тогда, когда должен был сопровождать казантарского посла, но исчез ради свидания с Пирасионой, из-за чего получил выговор от Сафира.

Армаоку снилось, как он подсыпает порошок в блюда барона — раз за разом, день за днём. Совсем крошечные порции, которые нельзя было почувствовать, но которые медленно подтачивали здоровье старика.

Проснувшись, Нармин ощутил себя на редкость несчастным. Его одолевало раскаяние, и за завтраком он выглядел совершенно рассеянным. Яркие картины запомнившегося сна бередили душу и неотступно преследовали — словно навязчивые галлюцинации душевнобольного.

После краткой трапезы отряд двинулся в путь. Нармин насвистывал песенку, чтобы отвлечься, и время от времени заговаривал со спутниками обо всякой ерунде — лишь бы не вспоминать о бароне Мартинбейре и Пирасионе.

День прошёл для него тягостно. Когда всадники спешились в четверти мили от башни и укрылись в овраге, он чувствовал себя совершенно измученным и не мог думать о предстоящем деле. А отправляться в цитадель казантарца ему нужно было в одиночестве, так как его миссия требовала искусства ассасина, по сравнению с которым выучка даже лучшего преторианца была подобна грации слона в посудной лавке.

Всадники дождались темноты. Ночь выдалась ветреная и дождливая. Часов с десяти зарядил дождь и лил всё сильнее. Гвардейцы нарубили веток и построили шалаши, но вокруг всё равно было сыро и промозгло. Поужинав вяленым мясом, хлебом и сыром, люди расположились в укрытиях, дожидаясь полуночи.

Нармину было тоскливо. До того, как он должен будет расстаться со своими спутниками, оставалось меньше часа, и он понимал, что может не вернуться из белой башни, возвышавшейся над верхушками деревьев. Он вспоминал, чему его учили в Карсдейле, но он слишком мало времени провёл среди ассасинов, чтобы перенять у них все премудрости мастерства. По большому счёту, Нармин мог рассчитывать только на удачу, а в неё дождливой ночью верилось с трудом.

Над головами людей сверкнула молния, и через несколько мгновений донёсся раскат грома. Через короткий промежуток последовала ещё одна вспышка, затем — другая. Гроза приближалась, и вокруг становилось всё темнее и безрадостнее. Деревья казались в свете молний молчаливыми часовыми, расставленными вокруг башни. В кочках и кустах Нармину виделись затаившиеся соглядатаи и дикие звери. Он старался взять себя в руки, но не мог: смятение усиливали не оставлявшие его образы из прошлого.

Наконец, наступила полночь, а Армаок всё сидел в шалаше. Гвардейцы поглядывали на него с ожиданием и легким недоумением, но ему не хотелось покидать этот импровизированный лагерь. Прошло ещё полчаса, прежде чем стало ясно, что затягивать дольше нельзя. Тогда Нармин поднялся и подозвал капитана преторианцев.