Дубль два (СИ) - Дмитриев Олег

Горько звучали слова о порабощённых старых Богах. Тоскливо. И без зла — чистая констатация факта, как у классика: «мы рубим — гнутся шведы». Только наоборот. А меня всё сильнее заботил вчерашний вопрос: «зачем я тебе, дядь Мить?». И ещё было по-прежнему страшновато. А ну как он сейчас и меня деревцу этому хилому пожертвует? Как там было в начале? Колыбель первородного зла? Вот-вот.

Старик замолчал. Поднял левую руку и снова пошарил по стене за собой. Опять не глядя. Столб света посреди овина истончился и исчез буквально за пару секунд. Видимо, перекрылись отверстия, впускавшие свет снаружи. Это если пытаться мыслить логически. К чему ситуация располагала слабо, мягко говоря.

— Вот такие дела, Славка, — вздохнул он.

— Ага, — поддержал я. Промолчать не получилось.

— Предлагаю тебе выбор, — начал он, повернув голову ко мне, опять будто бы с трудом оторвавшись от деревца, что снова повернуло листья кончиками вниз.

А я напрягся ещё сильнее, хотя, казалось бы, куда уж ещё? Кино все смотрели, книжки тоже читали. Варианты «или ты служишь злу рабом, или компостом» казались очевидными. Становиться перегноем как-то не хотелось. Сегодня — не хотелось.

— Если наш Дуб тебя признает — я расскажу тебе остальное, — выдохнул дед.

— А если не признает? — этот момент интересовал меня значительно сильнее.

— А если нет — провожу до того самого синего камня, где взял, и укажу, как к дороге выйти. Сюда ты точно больше добраться не сможешь, без меня-то. Ну, может, вспомнишь пару раз странного старого дурня-лесника, — он пожал плечами. Вроде не врал.

— А как я узнаю, что меня признали?

— Почуешь. Это словами передать трудно, нету слов-то таких. Звуками люди гораздо позже говорить научились. Когда забыли, как можно одними мыслями переговариваться. Ты вот думал, что злу можно пользу приносить, став или слугой, или навозом. Ну, как-то так. А добру слугой быть нельзя. Когда ты добро делаешь — ты сам им становишься. Так-то.

Я остолбенел. Внешне это вряд ли было заметно, потому что я с места не сходил и не двигался всё это время. Но тут прямо будто внутри всё замерло.

— Ты мысли читать умеешь? — подозрительно глянул я на Алексеича.

— И не только читать. Могу подсказывать. Могу отгонять. Много чего могу. Только мало нас, таких-то. Да с каждым годом всё меньше становится. По естественным причинам… И по противоестественным — тоже, — вздохнул он.

Вопрос «как понять, что странный прутик меня признал, что бы это ни означало» оставался без ответа.

— «Как-как?», — раздраженно буркнул лесник, — головой понять. Сердцем, душой ощутить. Как в трёхмерном измерении про пятое рассказать?

А я ещё раз вскинулся — про сравнения измерений в той книжке у магаданского социолога тоже было.

— Вот дался тебе тот шаман! Хотя да, читал я, много толкового. Ты лучше скажи мне, ты вот когда к домофону ключ прикладываешь — как вы все трое, Славка, ключ и дверь, понимаете, что тебе можно войти? — прищурился он на меня.

— Ну-у-у, — протянул я растерянно. Мысль о механике данного процесса меня как-то никогда не посещала до сегодняшнего дня.

— Ну-у-у вот Дуб так же примерно, плюс-минус, понимает. Он — дверь. Я — ключ. Ты — Славка. Если ты именно за этой дверью живешь, и у тебя есть ключ — добро пожаловать.

Я задумался, каким местом нужно приложить лесника к деревцу, чтоб раздалось заветное пиликанье. Мозг изо всех сил давал понять, что ему очень не хватает времени не то, что для анализа новой информации, но даже для её учёта. Если не разложить всё по полочкам — потом и не вспомню. Видимо, какая-то защитная опция здравого смысла, который планировал сохранить здравие.

— Пункция нужна, спинно-мозговая, ага, — хищно оскалился дед. Но мне страшнее уже не стало. Нечем было воспринимать и оценивать новые вводные.

— Да шучу я, шучу. Раньше, конечно, часть тела отдавали Дереву — тёмный народ-то был. Хотя, японцы вон, говорят, до сих пор своих так кормят. Не своих уже, вернее, — он снова помрачнел.

— Где расписываться кровью? — спросил я в шутку. Или нет — сам не понял.

— Кровью-то оно, конечно, вернее. Одно время, недавно ещё, думали, что связь Дерево на генном уровне устанавливает. Поэтому достаточно волосинки, слезинки, ноготка. Но всё равно эффективнее всего получается обмен, если человек своей волей кровь отдаёт.

— Чем обмен? — казалось, мозг из последних сил поднимает голову над столом, пытаясь если не вернуть контроль, то хотя бы уследить за ускользавшей ситуацией.

— Энергиями, так скажем, — кивнул старик. — Мир так устроен: отдал — получи. Не все помнят об этом, правда. Если согласен — скажи: «Да».

Я подумал последний раз. Терять мне всё равно нечего. Не далее как вчера я планировал вообще перестать смотреть этот сериал. И телевизор выключить. Из розетки. А тут — вон, спрашивают культурно, интересуются. Кажется, последний раз моим мнением интересовались в ЗАГСе, года три назад. Нихрена хорошего из этого не вышло, как выяснилось.

— Да, — прозвучало в странной постройке. И прутик, удивляя меня снова, поднял ближний ко мне лист так, чтобы кончик смотрел в мою сторону. Будто протягивал ладонь, приветствуя. И принимая клятву одновременно.

Глава 5

Удивительное рядом

Я поднялся и шагнул к веточке. Но Алексеич поднял ладонь, будто останавливая меня, и подошёл к странной этажерке первым. Стоя за его спиной, я смотрел на неожиданную конструкцию из нескольких ярусов. Сплошь деревянная, она смотрелась единым целым.

— Это и есть единое целое, — пробурчал дед, не оборачиваясь.

Присмотревшись, я понял: этажерка будто выходила из пола. Тоже сплошного и деревянного. Ого! Да он, оказывается, был сделан из цельного куска древесины — будто бы спил или, как сейчас модно говорить, «слэб», торец огромного ствола.

— Не будто бы — а самый настоящий ствол и есть, — старика, казалось, раздражала моя плавность мысли, деликатно говоря.

Я уставился под ноги. От края до края странного сооружения и вправду тянулся один и тот же рисунок концентрических кругов годовых колец. Кое-где его прерывали странные шрамы, словно кто-то или что-то ломало и уродовало огромное дерево. Но то продолжало расти, одолевая все невзгоды и напасти. Приковал внимание страшного вида клык, лежащий вросшим в древесину прямо возле ноги. Он был чуть короче моей босой ступни — обувь мы оставили снаружи, по-японски. А я носил сорок четвертый размер, между прочим.

— Раньше принято так было, всё самое дорогое и ценное Дубу дарить. Изловят зверюгу какую-нибудь, самый крепкий клык — дереву. Научатся ножи-топоры ковать, лучшую поделку — тоже ему, пояснил Алексеич, качнув подбородком чуть в сторону.

Там, дальше от центра, виднелась голова странного топора с почти прямым лезвием, мощным тяжёлым даже на глаз обухом, низко спущенной пяткой и длинной бородой, как у секиры или бердыша. Из непонятного серебристого металла. От края железки до стены было около метра. Сколько нужно времени, чтобы дереву нарастить поверх вбитого в ствол топора столько годовых колец — даже представить себе не мог. Клык от ближней к нему части лезвия был на расстоянии моего роста, а во мне сто семьдесят пять. Такой временной разброс в голове не укладывался совершенно.

— Это всё его ствол? — прозвучало глуповато. И вряд ли я выглядел умнее, чем слышалось то, что говорил.

— Да, — терпеливо ответил старик, — в основном. За стенами и под землёй ещё около метра тканей и коры.

— Тканей? — да, сообразительность — определённо сегодня не моё.

— Ну да. У нас — костная ткань, мышечная, нервная. У него — тоже, по-своему, — он посмотрел на деревце в центре. И оно будто кивнуло в ответ. Но это, наверное, был оптический обман на нервной почве. Мне, по крайней мере, было гораздо спокойнее считать именно так.

— Он сожалеет, что пугает тебя. Просто до посвящения нам, людям, и правда очень трудно понимать то, о чём они говорят.