Простые смертные - Митчелл Дэвид Стивен

Ознакомительная версия. Доступно 41 страниц из 203

Соло на барабане было завершено, Деймон Макниш, склонившись к микрофону, выдал: «One-two-three-five», – и «Sinking Ship» начал знаменитую «Disco in a Minefield». А я представил себе, как роняю сигарету в целое озеро бензина и превращаю площадь в пылающее подобие Судного дня…

И вдруг рядом послышался чей-то очень знакомый голос.

– …Так я ему и сказал, – говорил Ричард Чизмен. – Хм, нет, Хилари… у меня нет своего либретто, и я ничего не могу тебе показать, потому что свое дерьмо я спускаю в унитаз!

Ну точно, он! Лысеющий, сорокапятилетний, очень полный и бородатый. Я – то есть знаменитый писатель Криспин Херши – тут же пробился сквозь толпу и положил на плечо знаменитого критика тяжелую руку.

– Ей-богу, это сам Ричард Чизмен! Ах ты, старый волосатый содомит! Ну, как ты? Рассказывай!

Чизмен, разумеется, меня узнал и даже расплескал от волнения свой коктейль.

– О господи! – сочувственно воскликнул я. – Что ж ты прямо на свои пурпурные эспадрильи!

Чизмен улыбнулся так, словно у него выбита нижняя челюсть, – а ведь я так мечтал сам ее выбить!

– Крисп!

Не смей называть меня «Криспом», гребаный червяк!

– Тот стилет, который я прихватил с собой, чтобы воткнуть тебе в мозжечок, у меня украли еще в Хитроу, так что можешь пока гулять на свободе. – Те, что считали себя близкими к литературным кругам, уже начинали кружить возле нас, точно акулы возле тонущего круизного лайнера. – Вот ведь черт, чуть не забыл! – Я слегка ударил Чизмена по руке первой попавшейся салфеткой. – Ты, кажется, написал на редкость дерьмовую рецензию на мой последний роман? Это правда?

Чизмен с застывшей улыбкой прошипел сквозь зубы:

– Правда ли это? – И поднял руки вверх, словно в шутку прося пощады. – Хочешь как на духу? Я уже совершенно не помню, что я там написал и кто из новичков шлепнул в журнале этот материал, но если тебя это как-то задело, если нанесло тебе хотя бы самую малейшую обиду, то я прошу у тебя прощения.

Тут мне можно было и остановиться, но Судьба требовала от меня более эпического отмщения. А кто я, собственно, такой, чтобы противостоять требованиям Судьбы? И я повернулся лицом к собравшимся вокруг зевакам.

– Хорошо, давайте все вместе разберемся с этим начистоту. Когда появилась рецензия Ричарда на «Эхо должно умереть», у меня многие спрашивали: «Каково вам было читать такое?» Сперва я отвечал: «А каково было бы вам, если бы вам в лицо плеснули кислотой?» Затем, впрочем, я задумался, какими именно мотивами руководствовался Ричард. Для менее значительного писателя сгодился бы, например, мотив зависти, но Ричард и сам – романист достаточно крупного калибра, так что мотив мелкой зловредности тут попросту не катит. Нет, лично я считаю, что Ричард Чизмен просто всей душой любит литературу, а потому считает своим долгом говорить о ней правду – какой она ему самому представляется. И знаете, что я скажу? Браво, Ричард! Пусть ты и дал неправильную оценку моему последнему роману, но именно ты, – и я с силой хлопнул его по плечу, прикрытому мятой рубашкой, – являешь собой истинный бастион защиты от вздымающейся все выше волны лизоблюдства в среде литературной критики. И – заявляю это при свидетелях! – в моей душе нет ни грамма враждебности по отношению к моему другу Ричарду Чизмену. Особенно если он быстренько принесет нам обоим по большому мохито! Рronto, pronto [183], ах ты, грубиян, шелудивая литературная кляча!

Улыбки! Аплодисменты! Мы с Чизменом изобразили ублюдочную смесь цивильного рукопожатия и «дай пять».

– Тебе удалось возместить все мои убытки, Крисп, – его вспотевший лоб так и сверкал, – своим поведением ревнивой феи в Хей-он-Уай, так что я сейчас действительно схожу и принесу нам мохито.

– Я буду на балконе, – сказал я, – там немного прохладней.

Меня мгновенно окружила толпа каких-то ничтожеств, всерьез полагавших, что я дам себе труд запомнить их имена и лица. Они хвалили мое благородство и справедливость. И я отвечал вполне благородно и справедливо. Великодушный поступок Криспина Херши мгновенно будет прокомментирован и разнесен по всему Твиттеру, а значит, станет правдой. С той стороны площади через балконную дверь до нас долетал рев Деймона Макниша: «Te amo, Cartagena!» [184]

Все выпили по последней, после чего VIP-персон и писателей повезли на президентскую виллу на двадцати пуленепробиваемых полноприводных лимузинах. Полицейские воем сирен буквально разметали на улицах машины и пешеходов, а на огни светофоров и вовсе не обращали внимания – мы просто летели по ночной Картахене. Моими попутчиками оказались драматург из Бутана, ни слова не говоривший по-английски, и парочка болгарских кинорежиссеров, которые, как мне показалось, все время обменивались какими-то непристойными, но смешными лимериками на своем языке. Сквозь затемненные стекла лимузина я видел ночной рынок, анархического вида автобусную станцию, многоквартирные дома, словно покрытые пятнами пота, уличные кафе, бродячих торговцев, продающих сигареты с подносов, прикрепленных прямо к их гладким обнаженным торсам. Мировой капитализм отнюдь не казался таким уж милосердным к этим людям с равнодушными лицами. Интересно, думал я, а что думают о нас представители рабочего класса Колумбии? Где они ночуют, что едят, о чем мечтают? Ведь каждый из этих бронированных лимузинов, созданных в Америке, наверняка стоит намного больше, чем такой уличный торговец заработает за всю свою жизнь. Не знаю. Если какой-то коротышка, никчемный британский романист под пятьдесят, оказался бы вдруг выброшен на обочину в одном из районов Картахены, я бы сказал, что шансов выжить у него немного.

Президентская вилла находилась рядом с военной школой, и служба безопасности вела себя строго. Прием был al fresco [185] в безвкусно оформленном и буквально залитом светом саду; напитки и vol-au-vents [186] разносили слуги в отглаженной до хруста форме; маленький джаз-ансамбль наяривал Стэна Гетца. Плавательный бассейн по всему периметру был утыкан горящими свечами, на которые я просто смотреть не мог – сразу представлялось, как в этом бассейне плавает лицом вниз труп какого-то политика. Несколько послов, так сказать, держали двор, собрав вокруг себя группки людей, и все это очень напоминало мне мальчишек на игровой площадке, когда участники тоже собираются отдельными кружками. Где-то должен был быть и британский посол, еще довольно молодой мужчина, моложе меня. Ныне в нашем Министерстве иностранных дел возобладала меритократия, и пребывание наших дипломатов на высоком посту уже не длится «дольше жизни», да и круг их обязанностей уже не столь широк, как у Грэма Грина, так что они теперь куда менее интересны и в качестве героев романа. Вид, открывавшийся на залив и противоположный берег, был поистине впечатляющим: южноамериканская ночная мгла окутывала то и дело менявшиеся очертания противоположного берега, а совершенно барочная луна, как по реке, плыла по плодородному – кто-то мог бы назвать его и «сперманосным» – Млечному Пути. Сам местный президент находился в Вашингтоне, вытягивая из американцев доллары на «войну с наркотиками» – достаточно будет всего одного толчка, господа! – но его жена, получившая образование в Гарварде, и сыновья с потрясающими зубами, выправленными искусством ортодонта, вовсю старались во имя семейного бизнеса, завоевывая сердца и умы. И писатель Криспин Херши самым свинским образом – приходится в этом признаться – тут же поинтересовался у них, где здесь печально знаменитая береговая тюрьма, в которой томятся колумбийские женщины (увы, внешне довольно безобразные). Честно говоря, я пока толком не видел ни одной. Но если бы представилась такая возможность, стоило ли мне, дорогой читатель, ею воспользоваться? Мое обручальное кольцо находилось за шесть тысяч миль отсюда, в шкафу, и там же пылилась крайне редко открываемая коробка с «брачными» презервативами, у которых давно кончился срок хранения. Но если я и чувствовал себя куда менее женатым, чем в любой другой момент супружеской жизни, то это, безусловно, было делом рук Зои, и то, что я тут совершенно ни при чем, было ясно абсолютно любому сколько-нибудь разумному свидетелю. На самом деле, если бы Зои была моим работодателем, а я – ее работником, у меня были бы все основания подать на нее в суд за то, что она практически вынудила меня оставить занимаемую должность. А с какой жестокостью она и все ее семейство подвергли меня остракизму во время рождественских каникул? Вспоминая об этом, я содрогаюсь даже теперь, три месяца спустя, любуясь Южным Крестом и согретый тремя бокалами шампанского и благословенными двадцатью градусами Цельсия…