Она ощущала необыкновенное спокойствие и жалела, что не может дать волю чувствам и вновь пережить каждое мгновение месяца, который стремительно промчался мимо нее. У нее не было времени почувствовать, что она возвратилась в свой кабинет в здании «Таггарт трансконтинентал». Работы было так много, что она забыла, что это возвращение из ссылки. Она не помнила, что сказал ей Джим по возвращении и сказал ли он что-нибудь вообще. В мире был лишь один человек, мнение которого ей хотелось узнать. Она позвонила в отель «Вэйн-Фолкленд», но ей сказали, что сеньор Франциско Д'Анкония уехал обратно в Буэнос-Айрес.
Она помнила мгновение, когда расписалась под длинным юридическим документом, положив тем самым конец линии Джона Галта. Отныне это вновь стало линией Рио-Норт компании «Таггарт трансконтинентал», но рабочие поездных бригад называли линию прежним именем. Ей тоже трудно было забыть его. Дэгни заставляла себя не употреблять слова «линия Джона Галта» и задавалась вопросом, почему это требовало от нее усилий и почему от этого ей становилось грустно.
Однажды вечером, поддавшись внезапному порыву, она завернула за угол здания компании и направилась к глухому закоулку, чтобы в последний"раз взглянуть на офис «Джон Галт инкорпорейтэд». Дэгни сама не знала, чего хотела, – просто посмотреть, думала она. Вдоль тротуара стоял деревянный забор – старое здание сносили. Дэгни перелезла через забор и при свете уличного фонаря, который когда-то отбрасывал на тротуар тень таинственного незнакомца, посмотрела через окно на то, что осталось от ее бывшего офиса. От первого этажа не осталось ничего; стены рухнули, с потолка свисали искореженные трубы, пол был усеян битым кирпичом. Смотреть было не на что.
Она спросила Реардэна, не приходил ли он однажды ночью прошлой весной к ней под окна, борясь с желанием зайти. Но прежде чем тот ответил, поняла, что это был не он. Дэгни не сказала ему, почему задала этот вопрос. Она сама не понимала, почему это воспоминание временами беспокоило ее.
За окном гостиной в темном небе, словно небольшой ярлык, висел светящийся прямоугольник календаря: второе сентября. Дэгни дерзко улыбнулась, вспомнив о гонке, которую вела с календарем: больше нет никаких крайних сроков, подумала она, нет преград, нет угроз, нет предела.
Дэгни услышала звук поворачивающегося в замке ключа; она ждала этого звука, и ей очень хотелось услышать его сегодня вечером.
Реардэн вошел, как входил уже много раз, известив о своем приходе лишь скрипом ключа, который дала ему она сама. Он бросил на стул шляпу и пальто – этот жест уже стал для нее привычным. На нем был черный вечерний костюм.
– Привет, – сказала Дэгни.
– Я все еще жду вечера, когда, войдя в квартиру, не застану тебя дома, – ответил он.
– В таком случае тебе придется позвонить в «Таггарт трансконтинентал».
– В любой вечер? И ты не можешь быть в другом месте?
– Ревнуешь, Хэнк?
– Нет. Просто любопытно, что это за чувство – ревность.
Он смотрел на нее, не позволяя себе приблизиться, намеренно продлевая удовольствие от осознания того, что может сделать это, когда захочет. На Дэгни была узкая юбка от делового костюма и блузка из прозрачной белой ткани, сшитая как мужская рубашка. Просторная блузка, заправленная в юбку, поднималась к груди пышным колоколом, подчеркивая изящество бедер. В свете лампы, стоявшей за спиной Дэгни, Реардэн видел изящные очертания ее стройной фигуры сквозь прозрачную ткань блузки.
– Как прошел банкет? – спросила Дэгни.
– Отлично. Я сбежал, как только представилась возможность. А ты почему не пришла? Тебя ведь приглашали.
– Мне не хотелось видеть тебя в обществе.
Он посмотрел на нее, давая понять, что понял смысл ее ответа. На его лице появилась едва уловимая веселая улыбка.
– Ты много потеряла. Национальный совет по вопросам металлургической промышленности никогда больше не пойдет на такое испытание и не пригласит меня в качестве почетного гостя. Никогда, если это будет зависеть от них.
– Что случилось?
– Ничего. Просто морс громких речей.
– А для тебя это было тяжким испытанием?
– Нет… Хотя да – в некотором роде. Мне действительно хотелось получить удовольствие от этого банкета.
– Хочешь выпить?
– Да, не откажусь.
Дэгни повернулась к бару, но он остановил ее, схватив сзади за плечи. Он запрокинул ей голову и поцеловал ее. Когда он отнял губы, она вновь требовательным жестом наклонила его голову, словно подчеркивая свое право на это. Затем Дэгни отошла от него.
– Не надо, не наливай, – сказал Реардэн. – Мне не хочется пить, просто хотелось посмотреть, как ты меня обслужишь.
– Что ж, тогда позволь мне обслужить тебя.
– Нет уж.
Он улыбался, растянувшись на кушетке и заложив руки за голову. Он чувствовал себя как дома; это был первый дом, который он обрел в своей жизни.
– Знаешь, хуже всего на этом банкете было то, что все хотели, чтобы он скорее закончился. Не понимаю, зачем они вообще его устроили. Они не обязаны были этого делать. И тем более не в мою честь.
Дэгни взяла пачку сигарет, протянула ее ему, затем, щелкнув зажигалкой, поднесла язычок пламени к кончику его сигареты, давая понять, что ждет. Она улыбнулась в ответ на его усмешку и села на подлокотник кресла в другом конце комнаты.
– Почему ты принял приглашение, Хэнк? Ты ведь всегда отказывался присоединиться к ним, – спросила она.
– Мне не хотелось отвергать предложение о перемирии – ведь я их победил, и они это знают. Я никогда не стану одним из них, но просьба быть почетным гостем… Я подумал, что они умеют проигрывать, что это великодушно с их стороны.
– С их стороны?
– Ты хочешь сказать – с .моей?
– Хэнк! После всего, что они сделали, чтобы остановить тебя?
– Но победил ведь я? Вот я и подумал… Знаешь, я не виню их в том, что они не смогли сразу понять, насколько ценен мой металл… ведь в конце концов они это поняли. Каждый из нас познает все по-своему и в свое время. Конечно, я понимал, что во всем этом много трусости, зависти и лицемерия, но думал, что это лишь поверхностное. Теперь, когда я доказал свою правоту, доказал во всеуслышание, я подумал, что истинным мотивом, из-за которого они пригласили меня, является то, что они по достоинству оценили металл Реардэна, и…
