Дубль два (СИ) - Дмитриев Олег

Семь монеток. На каждой — голова Николая Второго, смотревшего куда-то влево. На обратной стороне — двуглавый орёл со скипетром и державой над надписью: «10 рублей 1910 г.». Каждому жёлтому кругляшку — больше века. Батя, вроде бы, говорил, что их было десять. Выходит, три мы проели всей семьёй в девяностые.

Форда оставил на парковке торговой площади, между городским рынком и Посадом. Пройдя мимо рыночных ворот, свернул направо, вдоль вала, что высился по левую руку. Народ сновал по Советской площади, от Загорской и Профессиональной улиц тянулись ручейки горожан — четверг, базарный день. Где-то, говорят, по пятницам или субботам принято на рынки ходить, но у нас всегда ходили по четвергам. Вспомнилось, как родители покупали мне квас из жёлтой бочки, молочный коржик или песочное кольцо — большое, круглое, посыпанное рубленым арахисом, которое приходилось держать двумя руками, потому что угадать, как именно оно расколется, когда укусишь, было совершенно невозможно.

Несколько раз ловил себя на мысли — как же выживают эти странные лавчонки? Темноватые углы, где стояли крохотные верстачки, на которых были закреплены тиски и гудели точильными камнями небольшие станочки. На стене висели напильники всех видов и форм, а рядом — заготовки для ключей, стальные или латунные. Много ли народу теряет за жизнь ключи? Сколько их надо сделать, чтобы отбить аренду и заработать на еду? Почему-то эти мысли посещали только тогда, когда проходил мимо подобных уголков, где спокойно сидели мужички пенсионного возраста и чаще всего что-то читали или слушали радио. Мыслей хватало шагов на пять-шесть, и они странным образом покидали голову бесследно. До следующего раза. Теперь же, от Дуба и дяди Мити, я точно знал, чем отличаются такие «пункты оказания бытовых услуг населению». И что ключ на вывеске должен быть обязательно или чёрным, или серебристым, но точно не жёлтым, золотым или латунным. В лавках с «золотыми» ключиками предложат оставить номер телефона или заполнить квитанцию, где непременно должен быть указан номер квартиры. Которую через некоторое время в лучшем случае затопят соседи, или обнесут жулики. А в незаметном месте, над плинтусом, за батареей или под потолком появится небольшое пятнышко чёрной плесени, которую не возьмёт никакая хлорка. В квартире станут чаще болеть дети, старики и животные. А вскоре кто-то умрёт.

Под вывеской с серебристым ключиком сидел плечистый здоровяк с короткой седой бородой, в очках с толстыми стёклами. Глаза, выглядевшие за ними непропорционально большими и чуть удивлёнными, смотрели на меня.

— Поздорову, мил человек, — склонил я голову, повторяя то, чему учил Алексеич, — по пути от синя камня к белому притомился я. Поможешь ли?

— Здрав будь, Странник, — басовито ответил непростой слесарь, откладывая свою книгу. — чем смогу — помогу. В чём беда твоя?

Это была именно та фраза, слово в слово, которую мне следовало услышать от него.

— Нужно поменять старые деньги на новые, только времени мало у меня — впереди дорога дальняя, а в конце неё ждут давно, — слова будто сами возникали на губах.

Я протянул под разделявшим нас стеклом ладонь, на которой лежали три монеты. Седой подставил руки ковшиком, осторожно подхватил их, соскользнувших вниз. Осмотрел внимательно, неторопливо. Поднял очки на лоб, зажал глазом что-то вроде монокуляра, как у часовщиков или ювелиров, и изучил золотые десятки ещё и сквозь него.

— Прямо сейчас невыгодно будет. Полтора часа дашь мне? Получше получится, верно тебе говорю, Ярослав, — мастер отложил своё приспособление и опустил обратно очки, глядя на меня. Услышав собственное имя от человека, которого видел впервые, я замер, вскинув брови.

— Три монеты этого же номинала, этого же года и серии той же батюшка твой приносил, Павел Петрович, светлая ему память. Давно это было. Похожи вы. А нам глаз надо намётанный иметь, примечать всё — работа такая, — он улыбнулся, но как-то светло, бесхитростно, по-доброму.

— Спасибо, мастер. Я подожду, как скажешь, — кивнул я.

— Добро. К половине первого подходи, — он поднялся, одновременно выключая яркую настольную лампу и переворачивая табличку на стекле. Вместо «Добро пожаловать» на ней теперь значилось: «Скоро буду, звоните» и номер мобильного телефона. Я вспомнил, что мой собственный так и лежал в одном из многочисленных ящичков-бардачков Форда.

Телефон предсказуемо сел. Аппарату было три года, экран на нём был чуть сколот снизу, но на качестве звука звонков это никак не отражалось. На качество поступающих новостей и сообщений — тоже не влияло. Хоть дядя Митя и говорил, что сломанные вещи лучше не держать рядом с собой. И вообще советовал поменять в ближайшее время то, на чём мог храниться отпечаток чужой злой воли.

Я запустил двигатель, попутно порадовавшись, что новый аккумулятор не сел за то время, пока меня не было — веры Женьку́ не было никакой. Подсоединив трубку к проводу от прикуривателя, дождался, пока она проморгается, прожужжится и придёт в себя. Стоило только ей ожить, как посыпались оповещения о звонках и сообщениях. Бывшая звонила семь раз. Шесть из них — этим утром. Судя по времени — как раз после того, как последний росток растворился в воздухе вонючим облачком. В то же примерно время были отправлены сообщения: «Ярик, где ты?», «Отзовись!» и «Мне нужна помощь, срочно перезвони!». Пожалуй, ещё позавчера это сработало бы. Сегодня — уже нет. Ещё одно сообщение было от неизвестного номера, со ссылкой на книжку про какого-то Диму Волкова на той самой платформе с «птичкой». Этот номер я переписал на листок блокнота, что всегда катался в нише на водительской двери, вместе с карандашом. После чего выключил телефон, глядя на то, как с экрана мне улыбается бывшая. Видимо, увидела сообщение, что я появился в сети, и сразу позвонила. Панической атаки больше не было. Даже злости не удалось ощутить. Лишь какая-то странная брезгливость, будто чёрные зародыши могли проникнуть в ухо прямо через динамик. Хотелось вымыть руки. И выбросить телефон. С этого и начал.

Руки помыть было особо негде, поэтому начал с того, что вынул симку, сломал пополам и бросил в урну возле киоска с выпечкой. Трубка полетела следом, вызвав удивлённый взгляд женщины, что как раз отходила от окошка, бережно заворачивая бумажный пакет с ещё тёплым батоном, прежде чем убрать в сумку. Мне до всего этого не было никакого дела. Кроме, пожалуй, аромата хлеба — слишком уж сытно и душисто пахло возле ларька. Подумав, я снова обошёл торговые ряды и, выстояв очередь из трёх страждущих, получил здоровенную шаурму и бумажный стаканчик с чаем. На будке с мясом в лаваше не было никаких опознавательных знаков или вывесок, она не хвасталась заметным издалека светлым пятном белой длани, как предприятия общественного питания Бабая Сархана, но всегда, сколько я себя помнил, находилась на этом месте и снабжала горожан вкусной и питательной шавухой, которую с одинаковым удовольствием брали и местные торговцы, и милиционеры, и проверяльщики из санэпидстанции. Последние, правда, предсказуемо угощались бесплатно.

На то, чтобы расправится с едой и чаем, обстоятельно и без спешки, ушло минут двадцать, не меньше. Выкинув в урну бумажку, стаканчик и салфетки, я зашёл на территорию Кремля сквозь Никольские ворота в древнем земляном валу, прошагал под липами до собора и уселся там на лавочке. Не помешала бы какая-нибудь хорошая книжка, конечно, но денег оставались сущие слёзы, и до книжного идти было лень. Тем более, что память моя теперь вмещала, пожалуй, больше некоторых библиотек.

Мастера помогали Хранителям и Странникам, живя, что называется, «в миру». У них были семьи и обычные заботы простых людей, хотя это, скорее, являлось исключением. Чаще это были одинокие мужики в возрасте, казавшиеся остальным нелюдимыми и странноватыми. Они не обсуждали политику, не напивались по пятницам, не скандалили и не ругались. Вообще никогда. Долг Мастера — помощь и поддержка Хранителей. Те, в свою очередь, приводили помощников к своим Деревьям, возникни нужда. Поэтому странные слесари тоже могли быть гораздо старше тех лет, на которые выглядели. Я бы, пожалуй, не удивился, узнав, что этот, сегодняшний, работал ещё на чугунолитейном заводе, из которого потом, в начале прошлого века, вырос наш экскаваторный. Позавчера ещё — удивился бы. Сегодня — нет.