Благодать - Линч Пол

Что за херню ты творишь? говорит Колли. Тебе положено быть Тимом, парнишкой по имени Тим, – что же это за Тим такой, если он при титьках?

Эк расцвечивается мир, стоит им покинуть болото. Взрывы вечнозеленого, как знаки весны. Деревья владычествуют так, будто жизнь единственное царство. Она взглядывает на сливочные небеса и видит облако, что как драное платье. Клэктон ведет их к узкой дороге, где стадо вытягивается в угря. И вот тут-то налетает дождь. Она хохлит от него плечи. Гадский этот дождь, говорит Колли. Вон как протекает холодом вниз по шее.

Она смотрит, как Уилсон шагает впереди стада с Клэктоном, а они с Саундпостом идут замыкающими. Если б у обиды Саундпоста был вес, она бы весила, как корова, думает она. Или если б у его обиды была цена, стоила бы она двадцать шиллингов. В лучшие времена все шестьдесят.

Проходят мимо крестьянского дома, где не шелохнется ничто, кроме флажков плюща, не спеша ползущего по щипцу. Такое чувство бывает, когда за тобой наблюдают. Балли глинобитных хижин, понастроенных без всякого определенного порядка, и вместе с тем место это кажется безжизненным: тонкий дымок лишь из половины хижин и такая тишина, когда нет скотины. Саундпост буравит взглядом эти домики, словно подозревает, что пропавшая корова может оказаться спрятана в любом. Она пинает камушек, тот слетает прочь с дороги; поднимает взгляд и видит, как из хижин вдруг выходят их обитатели, как приближаются они, держась странно. Издали кажется, будто каждый ветх, однако она видит, что люди эти всех возрастов, лохмотья на них такие, словно это ветер их одевал. То, как вывеяны они, потрясает. Она знает, что люди голодны, однако до сих пор не видала ничего подобного. Каждый несет с собой что-нибудь. Накат голосов их в некой нестройной песне, и вот уж стадо окружено. Впутались они в льстивые голоса и молитвы. Кажется, всё на продажу: стулья и табуретки, комоды, столы, наволочки, солома, лохмотья одежды, изъеденное ржою железное распятие, два обесцвеченных Бригитиных креста [26], какие сплетены были, может, и двадцать весен назад, гнутые очки, драная Библия, скрипица с половиной струн, старый мелодеон с вырванной из него песней. Почему не продают никакую скотину? говорит Колли.

Призрачный вес какого-то старика тянет ее за локоть. Она стряхивает его, но старик козлиной иноходью поспевает рядом. Вид его запавшего рта ей невыносим. Трое вокруг Саундпоста прельщают и уговаривают его, один трогает Саундпоста за локоть. Экий вы крепкий с виду малый, мистер Були, грива какая у вас славная, не глянете ль на пальто мое, сэр, не купите ль? А цену-то какую славную я за него попрошу.

Видит она: то, что старик продает, едва ль пальто, а на нем самом рубашка вся на ленты расползшаяся, а под нею проваленная клеть груди. Саундпост на человека этого внимания не обращает, покрикивает, чтоб идти им дальше, покрикивает на Клэктона, будто это все он виноват, как, без сомненья, Саундпост и считает, думает она. Ее саму крепко берет за локоть какая-то женщина. Мистер Були, не глянете ль на сына моего, ладного крепкого парнишку, ей-ей, со скотиной умеет, не возьмете ли с собою, он работать станет с утра до ночи просто за горсть толокна, со скотиной умеет, ей-ей. И она видит парнишку, о котором речь, таким даже ворон пугать не вышло б. Старик продолжает ковылять рядом, и как же улыбается он водянистыми прелыми глазами. Вид его ей ненавистен, уж такое он в ней будит отвращение. Ловит себя на том, что желает ему помереть, и мысли этой устыжается.

Голос у старика суров и шепотлив. Вы, стало быть, нашли Сирког [27]. Давным-давно уж никто Сирког не находил. Я б на твоем месте выбирался отсюда со всею прытью, с какой эти твои удачливые ноги способны тебя нести, потому что оно проклято. Нет тут ничего, кроме камней да киба [28], и мы его есть начнем, а кое-кто уже. Жили мы на коровьей смолости, да только все уж. Глянь на зубы мои. Не стало, потому что камни сосал. С конца лета ничего не росло. Так что двигайте не останавливайтесь, если не желаете проклятья себе, как у нас, камнеедов. Дай вам Бог долгую жизнь. Дашь монетку мне, правда ж?

Стариковы глаза продолжают жрать ее волком. Желтизна их и то, как круглятся они в черепе, – ясное напоминание о смерти. Кость-рука у ее запястья, и как делает он эдак вот большим пальцем, ведет ногтем по мягкому исподу ее запястья, словно чтоб оторопь взяла ее от его удела, чтоб пометить ее своим существованьем. Рука ее отдергивается. Она сует руку в карман, там обнаруживает толоконную лепешку, недоеденную. Вот. Старик выхватывает кусок у нее из руки и заглатывает его, как собака. Она смотрит на Уилсона, видит человека-бечевочку, болтают они с Уилсоном, будто старые друзья, возятся сперва с мелодеоном, а потом со скрипкой. Уилсон пытается сговориться о скрипке в обмен на две крошащиеся лепешки. На носу у него гнутые очки. Какая-то тетка в поеденном старом платье идет рядом с Саундпостом, виснет на его силе. Шепчет, фартинг бы за небольшое облегченье?

И только тут замечает она мула, окруженного четверыми – тремя мужчинами и женщиной, и не думает даже, а поспешает вперед, расталкивая стадо, Колли орет, надсаживаясь, а ну пошли нахер, пошли вы там! И как отпрядывают они от мула, словно тени.

Они сноброды, а деревня уж осталась позади. Как всё льнут к ним те личины-лица, словно то, что преследует спящий ум. Она смотрит окрест, увидеть, что́ настоящее. Деревья, накрепко поставленные. Камень-вязаная стена, что выдержит напор и быка. Ей неведомо, что́ она чувствует, это почти-страх. Думает о були, вооруженных против воров, – ружье, мушкетон, дубина. Прикидывает, а против ли голода вооружены они. Смотрит на Саундпоста с мушкетоном в руке и осознаёт, что отделилась от одного мира и теперь она часть другого. Саундпост продолжает гундеть во всеуслышанье. Животное у меня украл кто-то из них, я это знаю наверняка. И теперь этот безбожный сброд хочет благословенья моей христианской милостью…

Слушать это она не может, уходит вперед к Клэктону. Есть в том, чтоб идти рядом с ним, утешенье. Краем глаза бросает она на него взгляд, пытается вообразить своего отца. Он среди них единственный мужчина, думает она. Как двигается внутри собственного покоя. Тебе б у него поучиться, Колли. Поучился б, как мужчине вести себя в беде. Поучился б, как держать голову. Он за ружьем, чтоб предостеречь, не потянулся ни разу, а вот Саундпост – тот угрожал, вот как есть…

Клэктон вдруг расфыркивает свой джин. Она смотрит, как он кашляет в рукав.

Колли говорит, ага, ты права, поучусь, как джин пить не надо.

На дороге с убитым хорьком в руке, все еще мягким, стоит древняя прачка. Клэктон приветствует ее, и она шмыгает в придорожную изгородь. Грейс наблюдает, как Клэктон в очередной раз отхлебывает. Всматривается в город, проступающий перед ними. След холодного света, начирканный поверх крыш. Объятье церковных колоколов и как следом за ними улица опорожняется в безмолвие. Лишь одно проворное лицо выглядывает из дверного проема, что за суматоха там возникла, а затем вновь исчезает внутри.

В городе они останавливают стадо у перекошенного треугольника улиц. На них встает поглазеть большерукий катальщик бочек. Уилсон понукает собак, свистит им. Вид у него в новых очках коварный. Клэктон потягивает из фляжки. Говорит, уму непостижимо, что они назвали город в честь кожной болезни. Я, похоже, в Петтиго с головы до пят [29]. Принимается чесаться. Она смотрит на Клэктона непонимающе, как и Уилсон.

Саундпосту в городе надо выполнить некое поручение – для кое-кого из родственников, говорит он. Намекает на юридические бумаги. Улыбается так, думает она, будто он отец само́й важности. С виду кажется, говорит Колли, по тому, как он себе по носу постукивает, что тайна сокрыта в этом его нюхальнике.