Костя, наивно полагая, что ему желают добра, пулей вылетел из камеры и заметался в поисках вожделенных стульев. А имелись они только в одном месте – в маленькой комнатушке, на стенах которой висели приборы охранной сигнализации и рамочки со всякими инструкциями. Прихватив сразу пару стульев, он как угорелый понесся по коридору, но спустя полминуты был настигнут милиционерами, сбит с ног и отколошмачен связкой тяжелых тюремных ключей. Оказывается, их выводили вовсе не на просмотр телевизионных передач, а на оправку в туалет. Естественно, в данной ситуации Костино поведение выглядело более чем странно.
– Не возражаете? – Новоприбывший постелил плащ на пол и залез под нары.
Костя на это только пожал плечами. Некоторое время новичок всматривался в Костино лицо, а затем спросил:
– Кто это тебя так, брат?
– Не твое дело.
Несмотря на столь грубый ответ, шляповладелец покинул плацкартное место и принялся стучать в дверь.
– Ну чего тебе? – раздраженно спросил постовой.
– Здесь человек нуждается в срочной медицинской помощи. Вызовите врача.
– Перебьетесь, блатнюги.
– Брат, если ты лишен возможности вызвать врача, то принеси аптечку. У вас она должна быть.
Кормушка открылась, и щербатый постовой уставился на Костиного доброхота, как на заморское животное.
– Ты что, в санаторий попал? – рявкнул он. – Не положено арестованным лекарственные препараты выдавать.
– Почему не положено? – Новичок говорил неторопливо, но как-то очень проникновенно. – Кто это, брат, тебе такую глупость сказал?
– Инструкция сказала, – отрезал постовой, но от кормушки не отошел.
– Человека без медицинской помощи тоже не положено оставлять. Что выше, закон или твои инструкции?
– Вызывайте начальника.
– Брат, меня и ты вполне устраиваешь. Разве ты не человек? Разве тебя не мама родила? Разве у тебя детей нет?
Некоторое время они молча смотрели друг на друга, потом постовой, у которого обычно и щепотки соли нельзя было выпросить, смешался и, что-то недовольно бурча, ушел, но почти сразу вернулся, неся картонную коробку из-под обуви. Губной помадой на ней был намалеван красный крест.
– Ты врач, что ли? – спросил Костя, глядя, как его сокамерник быстро сортирует лекарства.
– Почти, – ответил тот. – Можешь, брат, звать меня Ермолаем.
– Костя, – скромно представился Жмуркин.
«Почти врач» Ермолай ловко обработал его ссадины перекисью водорода, смазал какой-то мазью кровоподтеки, к левому уху пластырем прикрепил марлевую салфетку, а напоследок заставил Костю проглотить горсть разноцветных таблеток.
– Сейчас тебе станет лучше, – сказал он, поглаживая Костину руку.
И действительно, тому сразу полегчало. Не только боль поутихла, но и на душе как-то посветлело.
– За что сидишь? – задал он новому знакомцу сакраментальный зэковский вопрос.
– Незаконное врачевание лепят, – беззаботно сообщил Ермолай. – Я, брат, не сторонник официальной медицины. Исцеляю руконаложением, заговорами, внушением.
– А гипнозом владеешь?
– В общих чертах.
– Загипнотизируй постового. Сбежим отсюда.
– Я его слегка уже загипнотизировал. Разве ты не заметил? Только мне бежать незачем. Думаю штрафом отделаться. Да и куда я от семьи, от хозяйства денусь? А ты, брат, видать, серьезно влип?
– По самые уши. Я ведь тоже исцеляю. Только не внушением, а ненавистью. Но чаще порчу навожу. А это уже любовью.
– Не совсем понял тебя, брат. Ты шутишь или серьезно?
– Вполне серьезно. Если хочешь, послушай.
Рассказ Кости в общих чертах повторял историю, которую он, на беду себе, поведал недавно подполковнику Корыто. Только на сей раз она изложена была в более пространной форме – сложившиеся обстоятельства весьма располагали к долгим разговорам.
– Да, брат, взвалил ты на себя ношу, – задумчиво сказал Ермолай, когда Костя выговорился. – Выходит, и плохая погода на твоей совести, и все преступления человеческие.
– За то, что до меня было, ответственности не несу, – поспешил откреститься от чужих грехов Костя. – В смерти Пушкина и разгроме декабристов не виноват.
– Знаешь, брат, я тебя скорее всего разочарую. Мой дядька, к примеру, всю войну в пехоте отбарабанил. После каждого боя в его роте состав на треть менялся. Через полгода никого из тех, с кем он начинал, не осталось. А дядька даже царапины не получил. Только в Польше трихинеллез подхватил. Дармовой свининки накушался. А пару лет назад он по пьянке между рельсами уснул. Скорый поезд над ним прошел, и хоть бы что. Как ты это назовешь?
– Ну… везение.
– А я скажу по-другому. Статистика. Длинная цепь случайных совпадений и ничего более. Ведь через фронт миллионы людей прошло. Кого-то в первом бою первая же пуля достала, а кто-то четыре года как заговоренный. Все укладывается в математическую закономерность. Но вот только человек не умеет смотреть на себя как на объект статистики. И начинается всякая метафизика. Удача! Фарт! Божья воля! Ангел-хранитель! А на самом деле все это мура. Примерно то же самое и с тобой, брат. У нормального, неиспорченного человека объектов любви гораздо больше, чем объектов ненависти. Но в реальной жизни негативная сторона превалирует над позитивной. Проще говоря, грязь встречается чаще, чем алмазы. Вот ты и связал свои обширные симпатии с нашей жуткой действительностью. Но так можно и восход солнца с петушиным криком связать.
– Значит, ни один мой пример тебя не убедил? – Костя даже обиделся.
– Понимаешь, брат, ты заостряешь внимание на том, что подтверждает твою версию, и, наоборот, стараешься не замечать фактов, ей противоречащих. Типичное явление самообмана.
– У тебя когда суд? – резко спросил Костя.
– Завтра. А что?
– Берегись, брат. Ты мне понравился. И завтра получишь не штраф, а все, что положено по твоей статье, на полную катушку. И вот тогда ты мне поверишь.
На следующий день кто-то из административно арестованных, получивший в суде пять суток довеска за нарушение режима, передал Косте пустую сигаретную пачку. На ней крупным вычурным почерком было написано:
«Брат, твои самые мрачные прогнозы подтвердились. Или это трагическая случайность, или твое мистическое влияние. Надеюсь, еще встретимся. Невинно осужденный Ермолай Сероштанов».
Глава 8
Женитьба
Костю заставили без мыла и воды побриться тупой безопасной бритвой, немного припудрили, разрешили переодеться в свежее белье и запихали в железную будку автозака. Конечным пунктом назначения этого рейса оказался кабинет полковника Быкодерова, который ради такого случая даже облачился в предписанный офицерам внутренней службы зеленый мундир, как бы возвышавший его над всей остальной милицейской братией.
Коньяком Костю здесь не угощали, но зато и морду не били. Быкодеров раскрыл лежавшую перед ним новенькую, но уже довольно пухлую папку, в которой, как вскоре выяснилось, хранилась удавка, ловко сплетенная для Кости из всяких официальных бумажек. Было здесь и постановление прокурора на арест, и заявление Куркова, и свидетельские показания кассирши, и протокол изъятия денежных купюр, и акт экспертизы, и даже допросные листы, подписанные лично Костей Жмуркиным. Тут только он вспомнил, что, потрясенный арестом, кроме дактилоскопической карты, подмахнул немало других бумаг, якобы совершенно необходимых для соблюдения всех предусмотренных законом формальностей.
– Комар носа не подточит, – напрямик сказал Быкодеров. – Можешь на суде угрем вертеться, а ничего не докажешь. Только время потянешь. А уж соседей по камере мы тебе подберем соответствующих. Не сомневайся. В зону сам попросишься.
– Зачем вам все это нужно? – спросил Костя, почти не видя сидящего перед ним страшного человека.
– Разве не догадываешься? Чтоб ты родину нашу возненавидел, а в особенности – органы ее карающие. Может, это именно из-за тебя народ коммунизм никак не может построить. Да и нас кругом зажимают. Штаты порезали, зарплату придерживают, прав чрезвычайных не дают.
