Благодать - Линч Пол

Чего вечно такое мрачное, Колли? Ты мне счастливую байку рассказать не можешь?

Где ж в ней тогда правда-то, разве жизнь – не одно лишь поруганье да скорбь? – иногда лучше смело встречать невзгоды и хорошенько смеяться над ними, что толку делать вид, будто их не существует… помнишь, что случилось с Оссианом [35], как был у него тот великий белый конь и как разъезжал на нем Оссиан, думая, что приключенье его всего-то трехлетнее, а на деле то были три сотни лет – хе! – тупой козлина, выяснил это, ей-ей, когда взялся куражиться, свесился с коня своего, пытался валун здоровенный откатить, да и упал с коня-то, поворотился и стал стариком… но знать я хочу вот что: если он с коня того не слезал, как он спал вообще, сидя торчком или устраивался лежа, держа коня за загривок, а еще как он дела свои делал… каково оно по-маленькому, стоя верхом на коне, представить еще можно, а вот если по-большому, коню от этого неудобство, конь почти наверняка возразил бы, скинул бы тебя попросту и враз… да самая мысль об этом, как так никто и никогда такого в байку не вправит, – сдается мне, коли собрался выдумывать легенду, так пусть хотя б убедительная будет…

Хватит, Колли! Хватит уже. Голова у меня раскалывается.

Садится на долгий миг, наблюдает, как ветер теребит низкие ветки. А затем говорит, я, вообще-то, понимаю, к чему ты. Это ж я. Оссиан или Бран. Если вернусь домой в Блэкмаунтин, выяснится, что минули сотни лет. Войду в дом и обернусь старухой и рухну замертво. Никто там обо мне и не слыхивал.

III. Диво дней

Пальцы ее роются в плесневелой соломе в поисках твердь-овала яйца. Слух обращен к двери. Колли болбочет без умолку. Ты когда-нибудь задумывалась о диве дней? спрашивает.

Цыц, Колли. Кажется, он нас слышит.

Время – хе! – как оно обустроено механически таким безупречным манером, как часов насчитывается двадцать четыре и ни мигом больше, как, стало быть, не двадцать пять часов в дне, скажем, – если только не заморочена у тебя голова, не диво ли, Грейс, что, сколько бы дней ни минуло, часы никогда сверх того даже не растягиваются?

Да заткнись же ты хоть на минутку.

Слышит, как топчется у двери собака. Яйцо она нашла, прикладывает большой палец к дырке-соске.

Вообрази, говорит Колли, можно прожить всю жизнь и ни в каком дне не будет недостачи в часах, это ж голова отвалится, до чего безупречно великие умы продумали все это вплоть до минуты и секунды, с високосным годом и всем прочим, с движеньями небесными, с ходом вокруг солнца, что часы остаются в точности какие есть, даже когда пробуждаешься, всегда какой надо час, вот что я обнаружил, когда в тот раз одолжил у Нили часы, и все равно, если спросишь меня…

Тише ты! Я слышу того пса.

…сон дело хитрое, потому что все сны, они вне времени, верно же, ученые-то, может, время разгадали, да вот только пока не разгадали, какого сорта время творится во снах, да и в воспоминаньях, вообще не слыхать, чтоб народ о таком рассуждал, правда же, – сдается мне, вовсе не один есть сорт времени, думаю, много их, спорить могу…

Колли!

То, что стоит в дверях, – пес достаточно крупный, чтоб схарчить ей голову. Внутренняя темень сарая ее таит, однако выдаст ее запах, она это знает. Пес заходит, она медленно отступает назад, пока не касается стены, ждет жадного гава. Но пес лишь осуждает ее. Вид у него грустнейший, словно способен пес произнести, я вижу тебя во тьме, я знаю, что́ ты затеяла, воровать яйца, но вижу я и то, что складывается у тебя сейчас все не очень-то, да и вообще пахнешь ты как хороший человек.

Она смотрит на пса исподлобья одним глазом и высасывает остатки яйца. Как так, думает она, какой-то пес напоминает тебе человека. Она шагает к нему и ерошит мясистую голову.

Колли говорит, этот пес просто любопытничал, – как думаешь, Грейс, если б солнце двигалось на своем месте назад или вперед, так что менялось бы время, что дни становились бы длиннее или короче, – если б что-то вдруг случилось с солнцем и оно отошло бы дальше, я б рос меньше, я б застрял на этом росте на дольше?

Она забрела глубоко вглубь мира, провела безымянные дни на безымянных дорогах, что поворачивают и петляют, а не кончаются. В небе столько тяжести, думает она, тучи золы, словно небеса выгорели. На западе видит далекие озера, что похожи на толоконные лепешки, если взглянуть определенным манером, виднеется средь них какая-то великая река.

Колли говорит, это, стало быть, река Шеннон.

Она говорит, а тебе-то откуда знать?

Он ей, потому что так оно и есть.

Во сне она видит былую себя. Думает, я выскальзываю из своей жизни, вскальзываю в жизнь кого-то другого. И все же ты должна идти дальше, потому что будет впереди что-то лучшее, а дома не ждет ничего, кроме лиха. Снятся ей Боггз и мама, и тот Ослолицый Бойд в сердитой перепалке. Снится ей Клэктон. Она видит его на дорогие, его краткие промельки, возникновения в лицах других. Спину Клэктона увидала она в очерке незнакомца, сжимавшего и разжимавшего кулаки. Видела оползший рот Клэктона на сморщенном младенческом лице старика. Ночью он преследует ее с бессвязными разговорами, сажает к себе на колени, проводит кровавыми руками ей по волосам.

Колли прикидывает, что мерзавцы те скотокрады вернулись давным-давно в Донегол. Она видит, как идут они дорогами на север и с рук у них капает кровь. Но все равно, говорит она. Идти нам надо на юг. Двигаться дальше, просто на всякий случай.

В каждой канаве она видит тени, что могут выскочить, чтоб убить, во сне пыряет тень-людей своим ножом.

Колли говорит, держи глаза нараспашку, чтоб насобирать чего-нибудь. Но арендованные поля выбраны дочиста, а все до единой канавы ощипаны от крапивы. Даже звездчатка, которую мама применяла, чтоб смягчать потницу на задках у малышни, продается пригоршнями. Женщины зазывают прохожих, размахивая пучками этой травы, зажатыми в кулаке. На суп вам, говорят они. Она считает месяцы, прошедшие после убитого урожая. Понимает, что прозиманье к весне лишь углубилось. Столько полей теперь вдоль этих дорог лежит не тронутых бороной. Возвращаются к древней одичалости, думает она, словно природа выпалывала трудяг со своих полей. Те люди ходят нынче по дорогам вслед за нечистым. В сутулой их походке проглядывает, как движутся они постепенно к распаду. Эк смотрятся, словно теряют и нутро свое, и наружу. Или те, кто слаб для работы, просто сидят и смотрят на дорогу. Как вечно спрашивают сперва про работу и лишь потом говорят о том, чего действительно хотят. Не будете ль так добры, не поделитесь ли чем? Не уступите ли монетку? Она постепенно черствеет к тому, что таится в глазах у таких мужчин. Мужчин, что стоят намертво вперенные, как ослы. Лица сожраны внутрь. Как смотрят они на тебя с того мига, как видать тебя над дорогой, и до мига, когда исчезаешь в другой стороне от них. Одичалых видать издалека. Подъем ноги. Сутулость плеч. Посадка головы.

Кто таков, а кто нет.

В этом году, похоже, всякий глупец выделывает кресты Бригиты, хотя день святой давно прошел. Торгуют ими на дорогах, кто-то держит одинокий крест над головой, у других корзины на бедрах. Машут ими прохожим, машут кучерам колясок и дилижансов, словно ожидают, что те остановятся, у каждого машущего движение руки неповторимо, однако читает она любой взмах как всякий другой – видит в них жест нужды или человека, перевалившего за край нужды так далеко, что томленье сводится к забвению всего остального. Одна молодая женщина с жуть-каким-лицом в выцветшей синей шали шагает с ней рядом, машет у нее перед носом затхлым духом креста. Малютка у ней на руке со свернутыми кулачками, полгодика ей, похоже. Щечка ребенка, прижатая к матери, слюнегубая, лицо вовне горячо от досады. И вместе с тем дитя кажется до странного умиротворенным, скорее притонувшим, нежели спящим. Дыханье у женщины тухло, голос усталый. Говорит, это даст тебе защиту. Даст благословенье дому твоему. Даст подмогу твоей родне. Сколько за него предложишь?