Бледный король - Уоллес Дэвид Фостер

– Ну и выкатили, – говорит первый. – И пожарили лосося вместо того, чтобы варить, хотя больше ничего не меняли, и Мидж с Элис рассказывали, где купили салатницу – у нее там по краю вырезано там всякое, штуковина под два килограмма весом. Хэнк жарил на патио, а ели мы на веранде из-за мошкары.

– В каком смысле? – спрашивает Лейн Дин, замечая в своем голосе истерическую нотку.

– Ну, в каком, – говорит первый, грузный, – солнце уже садилось. Гнус летит с гольф-корта у Фэйрхэвена. Мы же не собирались сидеть в патио, чтобы нас сожрали заживо. Об этом даже говорить не пришлось.

Он видит, что Лейн Дин все еще смотрит на него, склонив голову набок с наигранным любопытством, которого ни капли не чувствовал.

– Ну, это веранда с сеткой от мошкары, – второй смотрит на Лейна Дина с видом, мол, это вообще кто?

Тот, кто ужинал в гостях, смеется.

– Лучшее от обоих миров. Веранда с сеткой.

– Это если дождь не пойдет, – говорит второй. Оба горько посмеиваются.

§ 17

– Я всегда – наверное, с раннего детства – почему-то представлял себе налоговиков как таких государственных героев, бюрократических героев с маленькой буквы, – как и полицейских, пожарных, соцработников, Красный Крест и VISTA [63], тех, кто ведет архивы в Службе соцобеспечения, даже всяких религиозных волонтеров: все они пытаются залатать или починить дыры, которые вечно пробивают в обществе эгоистичные, пафосные, равнодушные, самовлюбленные люди. То есть скорее как полицейских, пожарных и духовенство, чем как тех, кого все знают и о ком пишут в газетах. Я не о тех героях, которые «рискуют жизнью». Я, наверное, так пытаюсь сказать, что есть разные виды героев. И сам хотел быть таким же. Героем, который выглядит еще героичнее, потому что его никто не хвалит и даже не вспоминает, а если и вспоминает, то обычно как врага. То есть человеком, который состоит в Комитете субботников, а не выступает с группой на танцах или танцует с королевой выпускного бала, если понимаете. Таким, как бы, незаметным, который подчищает за другими и делает грязную работу. Ну вы поняли.

§ 18

– И вернулись столовые имена. Тоже плюс при Гленденнинге. Ничего не имею против Бледного короля, но все считают, что мистер Гленденнинг больше заботится о морали агентов, и столовые имена – только один из примеров.

[Реплика из-за кадра.]

– Ну, как называется, то и есть. Вместо настоящего имени. На твоем столе стоит табличка со столовым именем. Как говорится, псевдоаноним. Больше не надо волноваться, что какой-нибудь бюргер, которого ты, например, слишком пилил, знает твое настоящее имя, а то и найдет, где ты с семьей живешь, – вы не думайте, будто агенты об этом не волнуются.

[Реплика из-за кадра.]

– Хотя не то чтобы такого не было до Бледного короля. Просто тогда переборщили, спору нет. Теперь больше нет очевидно стебных столовых имен. Которые, прямо скажем, всех быстро задолбали, по ним не скучают; никому не хочется, чтобы налогоплательщик считал тебя дурачком. Мы тут не в игрушки играем. Больше никаких «Фил Майпокетс», «Майк Хант» или «Сеймур Бути» [64]. Хотя никто, и меньше всех мистер Гленденнинг, не говорит, что нельзя пользоваться столовым именем как инструментом. В великой битве за сердца и умы. Если мозгов хватает, то для тебя это инструмент. Мы ротируемся; таблички выбирают по старшинству. В этом квартале мое столовое имя Eugene Fusz – вон, там, на табличке. Они у нас теперь красивые. Один вариант инструмента – это столовое имя, которое подопытный не знает, как произносить. «Фьюз», «Фусс» или «Фузз»? Обидеть-то бюргеру тебя не хочется. Другие хорошие – Fuchs, Traut, Wiener, Ojerkis, Büger, Tünivich, Schoewder, Wënkopf. В наличии более сорока трех табличек. La Bialle, Bouhel. С умляутами никогда не прогадаешь; умляуты их особенно ошарашивают. Просто – тоже тактика. Плюс смешно – пустячок, а приятно и так далее и тому подобное. Хэнрэтти просит себе на третий квартал «Пиниса» – мистер Роузберри сказал, это пока на рассмотрении. Все-таки есть какие-то границы, при Гленденнинге. Мы генерируем доходы. А не комнатой смеха заправляем.

§ 19

– В гражданских правах и эгоизме есть что-то очень интересное, а мы, господа, стоим на самом их стыке. Здесь, в США, мы предполагаем, что нашей совестью будут правительство и закон. Наше супер-эго, можно сказать. Тут не обошлось и без либерального индивидуализма, и без капитализма, но я слабо понимаю теоретический аспект – просто что вижу, о том и пою. Американцы в каком-то смысле сумасшедшие. Мы сами себя инфантилизируем. Мы не считаем себя гражданами – то есть частью чего-то большего, перед чем мы несем серьезную ответственность. Мы считаем себя гражданами, только когда речь идет о наших правах и привилегиях, а не об ответственности. От гражданской ответственности мы отрекаемся в пользу правительства и ждем, что правительство будет, по сути, законодательно регулировать мораль. Это я в основном говорю об экономике и бизнесе, все-таки это моя сфера.

– И что нам делать, чтобы остановить упадок?

– Понятия не имею, что делать. Мы как граждане уступаем все больше и больше своей независимости, но если мы как правительство отнимем у граждан свободу уступать свою независимость, то уже отнимем их независимость. Парадокс. Граждане по конституции имеют право промолчать и предоставить все решать за них корпорациям и правительству, которые должны их контролировать. Корпорации все лучше и лучше учатся соблазнять нас думать так же, как они, – видеть прибыль как телос, а ответственность – как что-то такое, что нужно обожествлять как символ, но в реальности – избегать. Хитрость вместо мудрости. «Хотеть» и «иметь» вместо «думать» и «делать». Мы не можем этому помешать. Я лично подозреваю, что в конце концов наступит какая-нибудь катастрофа – депрессия, гиперинфляция, – и вот тогда будет момент истины: либо мы очнемся и вернем свою свободу, либо развалимся окончательно. Как Рим – завоеватель собственного народа.

– Я понимаю, почему налогоплательщики не хотят расставаться со своими деньгами. Совершенно естественное человеческое желание. Мне тоже не нравилось попадать под налоговую проверку. Но, блин, есть же элементарные факты: мы сами за этих людей голосовали, мы сами решили здесь жить, мы сами хотим хорошие дороги и чтобы нас защищала хорошая армия. Вот и вкладывайтесь.

– Это ты уже малость упрощаешь.

– Это как… вот, допустим, ты в шлюпке с другими людьми, и припасы не бесконечны, и приходится делиться. Припасы не бесконечны, надо распределять, а кушать всем хочется. Ты, конечно, хочешь все припасы себе – ты же помираешь с голоду. Но не ты один. Если сожрешь все в одно рыло, сам потом не сможешь с собой жить.

– Да и другие тебя убьют.

– Но я больше о психологии. Конечно, ты хочешь все и сразу, ты хочешь оставить себе все, что заработал, до последнего гроша. Но нет, ты вкладываешься, потому что куда ты денешься со шлюпки. У тебя как бы долг перед остальными в шлюпке. Долг перед собой – долг не быть тем, кто дожидается, пока все уснут, а потом жрет все в одно рыло.

– Прям урок граждановедения.

– Которого у тебя-то наверняка не было. Тебе сколько, двадцать восемь? У вас в школе было граждановедение? Ты хоть знаешь, что это такое?

– Это вводили в школах из-за холодной войны. Билль о правах, Конституция, Клятва преданности, важность голосования.

– Граждановедение – это раздел политологии, который, цитата, исследует гражданский статус, права и долг американских граждан.

– «Долг» – это как-то сильно сказано. Я не говорю, что платить налоги – это их долг. Просто говорю, что нет смысла не платить. И плюс мы тогда тебя посадим.

– Вряд ли вам правда хочется об этом говорить, но если правда интересно мое мнение, то я скажу.