Мертвые воспоминания (СИ) - Родионова Ирина
— Слышишь? — спросил папа негромко, бессильный наполнить легкие воздухом.
— Нет, — честно призналась ему Маша.
Папа был одним из немногих, перед кем она не скрывалась и не боялась говорить то, что думает на самом деле. По сути, он оставался почти единственным — чем-то Маша могла поделиться с Сафаром, что-то доверить доброй Дане, но ближе папы у нее никого не было.
— И фиг бы с ним тогда, с домом, — папа открыл серые, вечно спокойные глаза. — Вода шумит, стиралка у кого-то работает, новости… Музыка обыденного. Потом еще послушаем. А сейчас показывай, что за чудо-юдо ты принесла.
Папа, конечно, был Маше неродным, но если Оксана звалась исключительно Оксаной (по-другому язык не поворачивался), то папа с первого дня, как Машу забрали в новый дом, стал папой, и она даже забывала порой, как зовут его по-настоящему, не по-родительски. Он был первым, кто примчался в больницу со всеми ее документами, документами своего старшего брата и его жены — Машиных родителей, зачем-то взял даже ее метрику из роддома и несколько газет, где на обложке в коллективе почетных металлургов стояла и Машина бабушка.
Тот день запомнился плохо — что-то говорили, расспрашивали, Машу просили посидеть то здесь, то там, совали распухшую руку под рентген, потом вкатили ее целиком в белый гудящий аппарат, и Маша спокойно ходила следом, сидела или лежала, спрашивала только:
— А мама скоро придет?
Лица у медсестричек вытягивались, и девочку обступала тишина. Маша догадывалась, что мама не придет — маму подбросило выше всех, под самые облака и, как говорил потом новый папа, она пальцами зацепилась за самое пушистое облако, да так и осталась там. Маше это казалось предательством — в конце концов, она и сама хотела бы ухватиться за перистый бок и погулять там, в вате и свежем ветерке, но ей помешала коляска. Коляску смяло от удара, отбросило, но маленькая Маша, которая каталась под бледно-розовым козырьком и болтала ногами скорее от лени, чем по необходимости, не просто выжила, но и почти не пострадала.
Если мама улетела высоко-высоко, то папа отскочил дальше всех. Все в тот день поставили свои спортивные рекорды, а выжила почему-то одна лишь Маша. Это было слабым утешением для нее.
На память осталось несколько белых шрамов — она хотела сделать там татуировки, но не для того, чтобы прикрыть, а чтобы всегда помнить. Родители у нее были замечательные: мама запомнилась мычанием-пением, от которого Маша зажимала ручонками уши, а папа после работы по весне приносил ей первые, млечно-горькие одуванчики. Маше казалось, что этого вполне достаточно для звания хороших родителей.
Честно говоря, она думала так и сейчас.
Ей жалко было, что авария случилась так рано — прожить бы с теми родителями, настоящими, хотя бы до десяти лет, чтобы лица и взгляды не смазывались в памяти, как мыльная пена, как растоптанные мягкие яблочки в осенней грязи. О родителях вспоминалось неизвестно от чего, а потом память и потеря торопливо затягивались, подживали почти без боли, и Маша нервничала по этому поводу — она же должна горевать, мучиться всю жизнь, почему же все чаще ей кажется, что это случилось с кем-то другим…
В конце концов, новые родители тоже были не промах, а папа так вообще делал все, чтобы Маша не чувствовала себя сиротой. Детдомовской. Он с детства расспрашивал про ее эмоции, почему Маша плачет и не хочет ли об этом поговорить, а она таращила глаза и рыдала, потому что не понимала, чего он требует. Но папа всегда был рядом, к папе можно было прийти с любой проблемой, папа поддерживал, папа любил.
И Маша любила его в ответ так сильно, как только могла.
Он все это время сидел и задумчиво рассматривал ее, чуть склонив голову. Она видела всполохи света в его черных зрачках, он будто бы вместе с ней видел искореженную, словно изжеванную коляску, которую оставили на обочине; как маленькая Маша в этой коляске, словно под панцирем, ползла до первого папы, настоящего; как фельдшер скорой помощи наспех обрабатывала раны и всю дорогу до приемника гладила Машу по слипшимся от крови волосам.
— Кот. Сахарок, он жил у той бабули, где мы вчера убирались, — Маша за шиворот выдернула себя из воспоминаний и утрамбовала в Машу нынешнюю, взрослую, толстую и вечно напуганную, что сидела на жестком подлокотнике. От себя даже чуть затошнило.
— Лысый? — папа склонился, пытаясь заглянуть в переноску.
— Да, чуть-чуть шерстка есть на шее, но у Оксаны ничего не должно, ну, из-за аллергии появиться… Он старенький уже, болеет. Будем уколы ему делать.
Щелкнул замок, и переноска открылась. Сахарок, будто только этого и дожидаясь, зашелся рыком — папа разглядывал кота, лицо оставалось расслабленным и спокойным. Прошла минута, две, а затем папа резко сунул руку в переноску, схватил Сахарка за загривок и, не обращая внимания на кошачий визг, выволок на свет. Сахарок сжал тонкие морщинистые веки, взбрыкнул всем телом, выгнулся, но папа держал крепко.
— Сахарок, значит… — сказал он в задумчивости.
Маша ждала. Она сразу убрала переноску на пол, чтобы не дать коту шанса на отступление, прислушалась. Папа рассматривал расчесанные болячки на голове у Сахарка, впалые бока и раздутый живот, серо-розовую бархатистую кожу. Кот глядел черными, сузившимися от ярости глазами, он явно хотел вырваться и вскрыть папе горло.
Папа погладил кота пальцем по хребту.
— Ты уверена? — спросил у Маши.
И Машу прорвало. Она столько репетировала речей, весь день подбирала слова, как будет оправдываться перед Оксаной и вымаливать для Сахарка жизнь в их квартире, что теперь фразы эти, невысказанные, потрескивали внутри горячим красным углем. Маша вскочила с места, Маша бегала из угла в угол, Маша размахивала руками. Она барабанила, как гвозди заколачивая, надеясь, что хотя бы пара из них прошьет папу насквозь.
Она говорила о том, какая чудовищно несамостоятельная, слабая, что ей скоро поступать в институт в другом городе — да, обязательно в другом, — а она ничего не может сделать сама. Что боится лишний раз попросить в автобусе об остановке, что стесняется своей робости, несамостоятельности, диабета. Даже выглядит Маша, как мясистый хряк, ей надо побольше гулять и поменьше жрать, но даже этого она сделать не может! Как беда — она бежит плакаться к папе, и папа долго, с любовью гладит ее по жирным плечикам. Как надо в школе разобраться с документами, приезжает Оксана и все делает сама.
А ей, Маше, пора бы научиться быть человеком. Научиться брать на себя ответственность хотя бы за небольшое, но дело, готовиться к новой жизни и взрослеть, в конце-то концов.
— Вот это вот чудо — то самое небольшое дело? — папа приподнял Сахарка, и тот взглянул на Машу почти с обидой. — Старичок с уколами и диетой?
— Да! — гаркнула Маша, переполненная волнением и страхом настолько, что не могла сдержаться.
Это, в конце концов, один из последних ее шансов решиться на что-то большее, чем не сделать домашку по русскому или съесть кусочек шоколада с сахаром. Если она в очередной раз сдастся, даже не попробовав — откуда ей наскрести в себе хоть немного уважения? Она уверена, что справится. Научится ставить уколы, будет кормить Сахарка по часам. Снова завела разговор про Анну Ильиничну, и снова не нашла слов, чтобы описать ее любовь к коту, махнула рукой.
— Ну, — дождавшись, пока она выговорится, выдохнется и встанет перед ним, глядя на папу влажными и печальными глазами, он освободил одну руку и поскреб переносицу, — значит, полная самостоятельность. Потом не жалуйся только. Лекарства я куплю, чего ему из продуктов надо, тоже напишешь. Но всем будешь заниматься сама, договорились?
— Да!
Он поднялся, спустил Сахарка на пол и попытался погладить его за ушами, но кот пулей влетел под диван и забился в угол. Маша крепко обняла папу двумя руками — она и не сомневалась, что он поддержит ее решение, но отчего-то без конца тряслись поджилки. Выглянула из спальни Оксана, прошла мимо них, словно не заметив. Папа гладил Машу по спине.
Похожие книги на "Мертвые воспоминания (СИ)", Родионова Ирина
Родионова Ирина читать все книги автора по порядку
Родионова Ирина - все книги автора в одном месте читать по порядку полные версии на сайте онлайн библиотеки mir-knigi.info.