Благодать - Линч Пол

Слышит названия всех селений, откуда эти люди. Кому-то досюда целый день пешего хода. Нортвуд. Друмрайен. Страгеллифф. Индиго. Шанноу. Корракейн. Место под названием Килнарвар, коли удастся спихнуть такое с языка. Говорит им, что она из места, что зовется Раш. Кто-то спрашивает, это который? Дарки, что ни день, зовет ее своим хохонцом, хотя ей кажется, что смеха ее он ни разу не слышал. Он треплет ее за щеку, дает по щепотке от своей четвертушки табаку. Показывает на теток-работяг. Говорит, сучки эти шли б домой со своими малявками, а не отнимали б у мужиков работу. Ей дома быть надо, собирать харчи к ужину. Ты б с какой покувыркался б?

Плюх-грузный звяк монет. Королевина голова у тебя на ладони. Теперь можно позволить огню гаснуть, если есть такая необходимость, бо купила она спичек и тоскует весь день по запаху хлебной лавки. Ту первую полную буханку она сжирает, не успев добраться до дома. Говорит Колли, надо хлебнуть воды, я себе жуть как мозги пересушу.

Колли спрашивает, у чего нет начала и что никогда не кончается, существует для того, чтоб прекращать голод, но чем больше этого делаешь, тем голоднее становишься?

У себя в лачуге, что ни ночь, спать мертвецом.

Она вскидывает взгляд на двоих мужчин, смеющихся над упавшим камненошей. Эк один стоит над упавшим, хохочет во все зубы. Воздух, пахнущий древней землей, вдруг пахнет лихом, люди повертываются посмотреть, кто-то подходит ближе. Она смотрит, как упавший поднимается, смеющийся человек говорит ему что-то, и ладони упавшего грозят свернуться в кулаки.

Колли говорит, я слышал – он назвал того человека китогом [43].

Не может она объяснить, что чувствует, когда видит, как встает тот упавший. Лицо его. Мимолетная тень знания или узнавания, бо она чувствует, что знает его, но объяснить это не в силах. Он юн, едва ли мужчина, думает она, и все же в усах человека постарше, подковой вокруг рта, экий вид юнца, пытающегося смотреться старше. Платок на шее у него ярко-красный. И тут пронизывает ее холодком. Он полностью повертывается к ней, и она видит его правую руку, как висит она, усохшая до полруки, словно застыла при рождении, два пальца на ней всего, тронутые в уродстве их благодатью быть похожими на шею птицы.

Кто-то кричит, давай, Барт, не спусти такое.

Смотрит на громадный камень на земле, прикидывает, как этот малец Барт взвалил его себе на спину. Странное его самообладание, когда он смотрит в лицо человеку, сбившему его с ног. Отряхивается здоровой рукой, утирает рукавом пот с усов. Долго не возникает у него на лице ничего. Затем говорит, я всего лишь монету добываю, а ты хочешь, чтоб я сгинул. Ничего ж я тебе не делал.

Она смотрит, как тело второго словно бы наливается ожиданьем расправы. Он говорит, и что ты с этим собираешься поделать, мудень ты шуйцерукий?

Воздух стягивает все рты до мелкой одышки. Колли шепчет, он убьет калеку. Она прикидывает, почему никто не зовет десятника. И тут калека отвечает за себя. Он так спор, что она и не видит, что в руке у него нож, извлеченный сбоку справа, нож, держомый наоборот, чтобы поймал он не солнце, а того, второго. Увлекает его наземь, и нож проделывает быструю свою работу. Когда он встает, люди принимаются смеяться. Кто-то говорит, славный малый ты, Барт. Второй медленно воздвигается на ноги, словно дурак бестолковый, рот раззявлен, а затем склоняется и подбирает с земли кусок своего уха. Расталкивает толпу, а вокруг калеки по имени Барт собирается троица мужиков, все хлопают его по спине. И вот уж среди них десятник, тянет за поле шляпы, потирает руки. Ребятки-ребятки, вы в другой раз предупредите заранее, чтоб я денег мог поставить.

Весь день со странной зачарованностью наблюдает она за ножевым бойцом. Как он ходит, каждый камень уравновешен во впадинах у него на спине. Бесполезная висящая рука. Дарки подается к ней с этим его щекотным смехом, изумленно трясет головой. Этот парняга Джон Барт, говорит он. Дурное заклятье на него при рожденье наложили.

Она просыпается и думает, что, возможно, помирает. Эта острая боль у нее в потрохах. Не рабочая это боль, думает она, не та, что не отступается от мышц, и не от голода. Думает, может, ее отравили. Думает о некоем зле, что крошит ей нутро. Встает у окна лачуги, смотрит, как раскрывается восход, сегодняшний свет, словно свет, отраженный из какой-нибудь преисподней, последний изо всякого света и не первый в этом дне.

Колли, говорит она, кажется, я помираю.

Глупая ты сучка, я ж говорил тебе вчера не лопать весь хлеб в один присест.

Позднее тачка становится продолжением боли, что начинается у нее в спине и проникает ей в бедра, пробивает руки насквозь и сливается воедино с везомым грузом. Она воображает, как ее тело валится гнить, словно жижа болотной почвы, всех оттенков бурого. Думает о том, что как-то раз сказал Дарки: земля эта была когда-то древним лесом, сгнившим до торфяника. Она вперяется в землю и прикидывает, как долго нужно дереву, чтобы сгнить и стать волокнистым бурым торфом, сколько тысяч деревьев и за сколько тысяч лет, и вдруг видит кривые деревья Блэкмаунтин и как через тысячи лет все оно может быть там.

Говорит Колли, мне надо присесть. У меня ляжки отваливаются.

Ловит себя на том, что наблюдает за Джоном Бартом, надо б еще поглядеть, как забирается он под камень, до чего любопытно, думает она. Наблюдает с тайным желанием, чтоб кто-нибудь допек его, посмотреть, до чего спор он с ножом. Наблюдает, как скидывает он камень со спины, выпрямляется прикурить трубку, откидывается, хохоча с кем-то рядом. Дважды видела, как подходит он к нарядчику и устраивает тарарам насчет чего-нибудь негодного.

Колли говорит, похоже, не тем концом он на свет народился.

Кто?

Да этот хреноплет Джон Барт, однорукий…

Не нравятся мне такие речи.

Знаю, чего ты смотришь на него.

Не смотрю я на него.

А вот и смотришь, но это не беда, покуда хоть ты себя в руках держишь.

Цыц, а не то он тебя порежет. Сам видал, как он с ножом умеет.

Что да, то да, он парень очень рукастый.

Хватит.

Я тут призадумался, какое определение у муки смертной?

Слушать тебе день-деньской.

На дереве Джон Барт висит, и что-то у него зудит…

Она думает, Джон Барт. Что в нем такого? Понимает, что исподтишка на него посматривает. Пытается раскусить. Как получается у него держаться навроде любого другого мужчины, мужчины с двумя руками или почти, все время курить, таская камни. Эк помечен он как иной дурным своим рождением руки, но при этом жалость отваживает. Ответ не в том, думает она, что видишь, а в том, что чувствуешь. Быть может, известно в человеке лишь его одиночество.

Она катит в тачке бой-камень по грязной сколези, и тут скручивает ее внезапной болью. Исходит эта боль из бедер, простреливает насквозь жгучей силой. Она думает, вот и все, телу моему конец. Роняет тачку, бросает взгляд в небо и втягивает в себя долгий вдох. Хочет одного: болтаться среди тех облаков и смешаться с небом, и чтоб ничего этого больше. Чтоб унес ее ветер и пасть дождем в бесчувствие. Повертывается на ревущий голос Дарки. Ей, хохонец! Мальчонка! Она видит его у сидячих камней, Дарки машет ей кисетом.

Колли говорит, легкие у меня истосковались по куреву.

Дарки говорит, поглядите на него, экий ты смурной.

Двое других рядом с Дарки тянутся трубками к огоньку. Она их не знает, смотрит, как после первой затяжки пустеют у них глаза. Дарки оглядывает ее, потягивает из жестяной кружки, ставит ее, окунает пальцы в табак. Пальцы эти маслянистые и потемневшие, словно извлек он себя на свет из болота, вылепил каждый кургузый палец из трясины. Ссасывает с пальца волоконце табака.

Она прикуривает, садится на камень.

Один из курильщиков говорит, добавились теперь другие, раздувают количество народу, не из этих мест, да еще и сколько-то баб. Том Питер говорит, кто-то приходит аж из Коллона. Это двадцать миль. Работу у нас, остальных, подрезают. Бабы, так их, пусть попросту…