Ознакомительная версия. Доступно 41 страниц из 203
Нет, решил я, не надо ничего усложнять, вынуждая сестру Первис изменить свое мнение на мой счет. Мы, собственно, уже достигли дверей библиотеки, и моя провожатая сказала sotto voce [60]:
– Я знаю, Хьюго, вы не подадите вида, если бригадный генерал вас не узнает, не так ли?
– Ну что вы! Конечно, нет. А его все еще преследует то… заблуждение насчет пропажи почтовой марки?
– Да, эта мысль по-прежнему время от времени приходит ему в голову. А, вот и Марианджела! Марианджела!
Марианджела подошла к нам с кипой аккуратно сложенного постельного белья.
– Юго! Сестра Первис говорила, что ты сегодня придешь. Как там твой Нор-витч?
– Хьюго учится в университете Кембриджа, Марианджела. – Сестра Первис даже содрогнулась. – Кембриджа, а не Нориджа [61]. Это очень большая разница!
– Пардон, Юго. – Чуть раскосые, эльфийско-бразильские глаза Марианджелы пробудили во мне не только надежды. – Я и не знала, что есть такой город. Я еще так плохо знаю географию Англии.
– Марианджела, вы не могли бы принести в библиотеку кофе для Хьюго и нашего бригадного генерала? А то мне надо поскорей вернуться к миссис Болито.
– Конечно. Приятно было встретить вас хотя бы в коридоре, сестра Первис.
– Только не забудьте попрощаться со мной перед уходом, – напомнила ей миссис Первис и решительно направилась в обратный путь.
А я спросил у Марианджелы:
– Что ей, собственно, так уж нравится в этой кошмарной работе?
– Повелевать. Ничего, у нас на континенте все привыкли к диктаторам.
– Она ночью-то спит или подзаряжается от магистральной сети?
– Она не такой уж плохой босс, если с ней всегда соглашаться. По крайней мере она надежна. И всегда говорит то, что думает.
Марианджелу, пожалуй, можно было бы назвать человеком, не слишком довольным жизнью, но все же явно лишенным сарказма.
– Не сердись, Анж, нам просто нужно было немного отдохнуть друг от друга.
– Восемь недель, Юго! Два письма, два звонка, два сообщения на моем автоответчике. Мне нужен контакт, а не отдыхать друг от друга. – Ладно, значит, она, пожалуй, уже ближе к состоянию обиженной женщины. – Ты плохо представляешь себе, в чем именно нуждаюсь я.
Скажи ей, что все кончено, – посоветовал мне внутренний голос Хьюго Мудреца, но Сексуально Озабоченный Хьюго обожает постоянных любовниц.
– Ты права, я действительно не так уж хорошо тебя знаю, Марианджела. Как и любую другую женщину. Как и самого себя. У меня, конечно, были до тебя две или три подружки – но ты… ты совсем другая. К концу лета ты постоянно стояла у меня перед глазами – казалось, некий телевизионный канал сутки напролет показывает одну только Марианджелу Пинто-Перейра. Я чуть не сбрендил, честное слово! Так что единственным способом как-то восстановить душевное равновесие была временная разлука с тобой. Часто я не выдерживал и уже почти готов был тебе позвонить… но… понимаешь, Анж, все это от неопытности, а не со зла. – Я открыл дверь в библиотеку. – Спасибо тебе за все. Я до конца жизни сохраню великолепные воспоминания о проведенных с тобой днях. И мне, право, очень жаль, что я вел себя порой как бесчувственный чурбан, не понимая, что причиняю тебе боль.
Она вставила ногу в щель, не давая двери закрыться. Сейчас она была очень сердита на меня и вся так и пылала от страсти.
– Сестра Первис просила, чтобы я принесла кофе тебе и бригадному генералу. Тебе как всегда: черный и одна ложка сахара?
– Да, пожалуйста. Но, если можно, только с сахаром и без всякого амазонского колдовства вуду, от которого ссыхаются яйца. Хорошо?
– Острый нож куда лучше, чем вуду. – Она нахмурилась. – А как ты пьешь кофе в своем университете Кейм-бридж? С молоком или еще с чем-то?
– От кофе с молоком у меня мгновенно портится настроение.
– Значит, если… если… я найду для тебя настоящий бразильский кофе, ты его выпьешь?
– Марианджела, ты же прекрасно знаешь: если хоть раз попробуешь настоящий кофе, все остальные его разновидности станут для тебя просто дешевой имитацией.
* * *
– Уже скоро конец, генерал, – сказал я старику и перевернул страницу. – «Но для меня весь Восток воплощен в том видении моей юности. Он весь – в том мгновении, когда я, открыв свои молодые глаза, вдруг его увидел. Я набрел на него, выйдя из схватки с морем – о, как я был еще юн! – и я увидел, что и он смотрит на меня. И все, что от него осталось, – только одно это мгновение, мгновение, исполненное силы, романтики, волшебства… юности!.. Луч солнечного света на незнакомом берегу, мгновение, чтобы вспомнить, мгновение для вздоха и – прощай!.. Ночь… Прощай…» [62]
Я отхлебнул чуть теплого кофе; бригадный генерал Филби к своей чашке так и не прикоснулся. Этот еще пять лет назад полный жизни и невероятно умный человек теперь бесформенной грудой горбился в инвалидном кресле. Тогда, в 1986 году, генералу было уже семьдесят, однако вполне можно было дать и пятьдесят; он жил в большом старом доме в Кью со своей преданной овдовевшей сестрой миссис Хаттер. Генерал Филби был старым другом директора нашей школы, и хотя предполагалось, что я всего лишь буду косить траву у них на лужайке, пока не срастется его сломанная нога, он отнесся ко мне с поразительной добротой и великодушием. В итоге все кончилось тем, что вместо уроков гражданского права мы с ним играли в покер и криббедж, попивая пиво из большого кувшина. И потом, уже после того, как его нога зажила, я заходил к нему почти каждый четверг. И миссис Хаттер тут же непременно принималась меня кормить, чтобы «сделать чуточку толще», а потом мы пересаживались за карточный стол, где он учил меня так «увлечь Госпожу Удачу, чтобы она сама сняла панталоны». Даже Жаба не догадывался, где я так научился играть. В свое время генерал Филби был настоящим щеголем и любимцем женщин, одержимым филателистом, прирожденным рассказчиком и лингвистом. После стаканчика порто генерал готов был сколько угодно рассказывать о своей службе в Специальном подразделении подводного флота в Норвегии во время Второй мировой и после нее, а потом и во время Корейской войны. Он заставлял меня читать Конрада и Чехова, научил, как получить фальшивый паспорт, отыскав подходящее имя на кладбище и написав запрос в Сомерсет-Хаус [63] о выдаче свидетельства о рождении. Я об этой уловке уже знал, но притворился, будто не знаю.
Бригадный генерал Филби почти не шевелился, лишь время от времени голова его покачивалась и кренилась набок, как у Стиви Уандера за роялем; в складках пиджака у него скопилась перхоть. Брил его теперь медбрат; он же осуществлял и прочие гигиенические процедуры – в связи с недержанием мочи старик теперь был вынужден носить памперсы. Время от времени с уст бригадного генерала срывалось несколько невнятных слов, но со мной он практически не разговаривал. Я понятия не имел, доставляет ли ему «Юность» Конрада [64] такое же удовольствие, как прежде, или, может, ему мучительно слушать то, что служит напоминанием о былых, куда более счастливых днях? А может, он уже и не воспринимает того, что я ему говорю или читаю, и даже не узнает меня?
И все-таки. Марианджела, например, утверждала, что, когда имеешь дело со старческой деменцией, лучше всего вести себя так, словно этот человек, которого ты раньше знал как совершенно нормального, по-прежнему держится на плаву, просто прячется где-то внутри своего корабля, пока его еще не разнесло волнами. В этом нет ничего плохого, даже если же ты ошибаешься и того человека, которого ты когда-то знал, больше нет, потому что за любым больным следует заботливо ухаживать; но если ты прав, и тот, прежний, человек все еще существует где-то там, внутри, за непробиваемой кирпичной стеной, то ты для него – как веревка спасателя, как единственная дорога к жизни.
