Перевозчик (СИ) - Осворт М. "athwart"

«Жизнь, как она есть». Хм. Темно-синий томик; тисненый орнамент; бумага достойная. Ничего, впрочем, особенно выдающегося. Выборка, надо полагать. Так и есть: прочитав краткое предисловие, Мичи убедился, что перед ним - собрание извлеченных из разнообразных источников мыслей о предназначении человека, смысле его существования, взаимоотношениях с собственной судьбой и окружающим миром: одним словом, обо всем на свете. Как и следует, собственно, из названия. Интересно - подумал он - а здесь объясняется, почему это капитан Варто не привез своей Нити исчадьице? «Письма из дальних земель» неизменно настраивали его на довольно печальный лад. Он остро чувствовал какую-то глупую, бессмысленную, обидную несправедливость, которая казалась ему по неведомой - и наверняка совершенно дурацкой - причине присущей миру, изначально и неотъемлемо. «Жизнь» эта, впрочем, могла оказаться книгой действительно неплохой. Если только не скатится в постылое нравоучительство - как случалось с подобного рода трудами, что уж и говорить, частенько. Мичи хотел было полистать немного, но тут же понял, что не чувствует в себе сейчас никакого желания вникать в эти сокровища мудрости. Перевернул по привычке последнюю страницу - посмотреть, что да как. И замер. Выборка была сделана Онди. Сделана, видимо, довольно давно - настолько, что почерк его успел с тех пор измениться: не стать уж вовсе другим, но поменяться все же достаточно, чтобы Мичи не распознал его с первого взгляда. Онди все продолжал делать ему подарки. Продолжал присутствовать в его жизни - пусть непривычно, иначе, но столь же явственно, ощутимо, определенно. «И все равно ведь, как только о книгах, почти ни о чем и не говорили - думал Мичи. Получается, что читаешь Онди - и это как если бы он никуда и не уходил, а сидел, по-прежнему, прямо здесь, говорил бы свое, все то же, и все о том же. И вообще. Раз уж он посчитал чьи-то мысли достойными извлечения - что-то в них, значит, есть. Ерунды старик не терпел; едва заметит - обсмеет, разгромит, камня на камне ведь не оставит…» Мичи заулыбался, вспомнив типическое высказывание Онди - утонченного, зрелого, сдержанного самадо - по поводу всякой плохой книги: «Испражнения!». И эту его манеру, зарывшись носом в страницы, делать вид, будто тщательно принюхивается - а потом, подняв кверху палец, произносить, едва заметно растягивая слова: «Точно-точно! То-то я чую знакомый запах!» Это смешило Мичи невероятно - и оставляло теперь надежду, что избранные стариком для собственной выборки мысли пахнут совсем иначе.

«Лабиринты». Тиснение на обложке: лабиринт, насколько Мичи мог быть уверен, острова Парва. Не самый сложный, зато один из самых запоминающихся. Лабиринты присутствовали в мире: встречались то там, то здесь, созданные Древними с неведомой целью: хорошо сохранившиеся и разрушенные, простые и запутанные, известные и заброшенные. Судя по немалому количеству даже и тех, что уцелели, не тронутые временем, были открыты, изучены и расчищены ради беспрепятственного в них доступа - некогда существовали они едва ли не повсеместно, исполняя свое назначение, понимание которого было теперь утрачено, похоже, безвозвратно и окончательно.

Лабиринтам присуща была сила таинственная; особая их притягательность находила себе выражение хотя бы уже и в том, что спиральный рисунок - символический образ простейшего лабиринта - встречался теперь повсюду, исподволь проникнув и в повседневную жизнь оолани. Узор этот украшал не одну лишь домашнюю утварь и платья столичных красоток. Золотая спиральная вязь проходила бортами лодок, вилась, тисненая в коже, едва не по каждому поясу и ремню; лабиринты сворачивались по мозаичным полам, обнаруживались в основаниях древних построек; больше того - оттиснуты были на всякой монете, вплоть до последнего медяка. Отпечатанная на обеих ее сторонах, спираль лабиринта представала перед глазами с такой частотой, что легко бы могла оставаться и вовсе незамечаемой, если бы не какое-то особое чувство, что будила она в человеке. Бесконечно размноженный, образ древнего лабиринта неизменно притягивал внимание. Даже и Город, в каком-то смысле, представлял собой лабиринт: чтобы убедиться в этом, достаточно было подняться на гребень Кольца и разом окинуть взглядом все великое множество островков, прилегающих плотно один к другому в Середине, сросшихся мостиками, арками, галереями, крышами и балконами - от нее широкой спиралью и расходящихся, разбегающихся витками.

По всеобщему убеждению, лабиринты были самым загадочным и удивительным, что вообще только можно увидеть в мире. К наиболее среди них знаменитым время от времени даже и отправлялись суда - и желающих совершить подобное путешествие, своими глазами взглянуть на прославленные достопримечательности, всегда было хоть отбавляй. Лабиринты и вообще служили излюбленным развлечением пытливых умов: споры об их происхождении и значении не прекращались, кажется, никогда. Предположения выдвигались разнообразные: наиболее вероятной - и, более или менее, общепринятой - считалась гипотеза, что лабиринты служили Древним храмами и святилищами. Так ли это, установить доподлинно не было ни малейшей возможности. Со времен Первого Мира, которому лабиринты, собственно, и принадлежали, сохранились теперь разве только отдельные, редкие чрезвычайно предметы - в основном те, что были сделаны из материалов, устойчивых к действию времени и внешних сил: благородных металлов и камня. Немногочисленные письменные источники тех времен представляли собою, обыкновенно, довольно краткие надписи. Ничего, напоминавшего книги, не сохранилось. Алфавит языка Древних был воссоздан по письменам этим, выбитым, большею частью, в камне - и будучи, как выяснилось, далеким предком современного оолани, даже озвучен - вернее же, были высказаны достаточно убедительные предположения касательно правил произношения. Сами же надписи разгадке не поддавались. Возможно, эта задача еще только ожидала решения; надежда однажды не только услышать завораживающую ритмику древних фраз, но и понять, наконец, настоящий их смысл не угасала, несмотря на безуспешность предпринятых до сих пор попыток. Судя по предположительному звучанию немногочисленных надписей, дошедших сквозь толщу времени, Древние были исключительно поэтичны: во всяком случае, ничто из того, что желали они - и сумели - увековечить, не было написано прозой. Невозможно было не восхищаться красотой их наследия, однако все это никак не помогало приблизиться к разгадке назначения лабиринтов. Вырубленные в скалистой толще, сложенные из массивных тесаных каменных блоков, обозначенные замшелыми валунами на вершинах холмов, они хранили свою манящую тайну. Не единожды возникали в известной - письменной, то есть - истории разного рода течения и сообщества, что заявляли права на древнее наследие. Создатели и последователи подобного рода учений, считая себя преемниками изначального замысла, вероятнее всего, искренне заблуждались, возводя смутные собственные догадки в ранг достоверной истины - а порою и откровения свыше. Так или иначе, попытки объяснения возникали и уходили в небытие, а лабиринты пребывали в мире, величественные, безмолвные и таинственные.

Труд, который Мичи увлеченно листал, отличался редкостной непредвзятостью изложения, рассматривая множество гипотез о происхождении и назначении этих памятников истории как равнозначные, покуда истина не будет установлена, окончательно и определенно, на основании неопровержимых свидетельств. Кроме того, освещала книга и то, что можно назвать историей взаимоотношений человека и лабиринта: краткий анализ различных учений, в разное время заявлявших о своей причастности к древней тайне, а также подборку невероятных и загадочных происшествий, так или иначе связанных с лабиринтами - ибо таковые имели место быть во множестве, часто и подтвержденные свидетельством очевидцев, имеющие видимость достоверных. Разумеется, представлены были здесь и рисунки наиболее известных лабиринтов с подробным их описанием. Словом, книга Мичи понравилась. Будучи не из тех, что можно читать взахлеб, она вполне могла подождать своей очереди - и Мичи было приятно думать, что продолжение приятного их знакомства пока еще впереди. По природе мечтательный, он, хотя всерьез и не надеялся справиться с задачей, над которой эпохами бились лучшие среди известных ему умов, порой не прочь был потешиться мыслью о том, как однажды - ну мало ли? - отыщет решение древней загадки: так же, как грезил о дальних неведомых землях и своих, не написанных еще, книгах. В любом случае, столь содержательный труд обещал послужить превосходной пищей неутолимой его любознательности.