Глубина - Танё

Были люди, которые помнили названия кусков цемента лучше, чем названия гор. Перед рассветом они шли к берегу и всматривались в морскую гладь. Глыбы, которые некогда служили квартирами и зданиями, на заре становились все меньше и меньше, пока совсем не растворялись в солнечном свете.

Воспоминания о таких людях всегда ограничивались ходьбой. Они просто шли. Вперед и вперед, пока их макушки не погружались в воду, а песок не уходил из-под ног. Они были совершенно спокойны, будто ступали не по морю, а по асфальту.

Это было совсем непохоже на смерть из-за болезни или старости. Поговаривали, что в таких случаях ты не умираешь, а просто уезжаешь в Сеул, к лучшей жизни, например в Канвондо или Пхангё. Многие взрослые поступали так, и девушка тоже могла. Но так не должно быть.

Странный комок сжимался в глубине души, желающей выиграть в споре с Учханом. Это было просто чувство – чувство, для которого не хватало слов, чтобы обратиться в мысль, и у которого не было направления, чтобы стать эмоцией. Чувство о чувстве.

Сонюль попыталась назвать его, например, тревогой или беспокойством, но в итоге бросила попытки и сделала шаг за пределы хижины. Дядя и Чжио вышли первыми. Все трое молча смотрели в сторону, куда указывали мальчики. Заросли кустарника скрывали границу между сушей и водой. После долгого молчания дядя заговорил:

– Ты спрашивала ее имя?

– Нет.

– Значит, мы не сможем сделать ей могилу.

Сонюль двинулась вперед, Чжио следом. Когда они прошли через кусты и спустились по склону, показалась спина девушки. Ее футболка имела странный цвет, какой не найти ни на суше, ни в воде. Она была белой от влаги.

Девушка заметила чужое присутствие и, повернув голову, посмотрела на Сонюль. Ее лицо не двигалось, но голос звучал приглушенно, ощущение реальности странно размывалось:

– Корпус довольно прочный. Даже если немного поплаваешь, он не сломается.

Был ли это эффект динамика, который позволял говорить, даже не открывая рта? Сонюль задавалась этим вопросом в попытках уловить скрытый смысл сказанных слов. Мальчишки были шумными – должно быть, много обсуждали ставку на горе Тунчжисан. Девушка, вероятно, таким образом узнала, какова ее роль, ведь целые андроиды очень ценны.

– Ага. – Все мысли в голове вмиг улетучились, с губ ныряльщицы сорвался тяжелый вздох.

Девушка хихикнула и больше ничего не сказала. За то время, пока сердце Сонюль быстро-быстро билось, подошли дядя и Чжио. На лице первого мелькнуло удивление, но лишь на мгновение. Ныряльщица с напарником отошли на несколько шагов и наблюдали, как общаются люди из старого мира.

Какое-то время они обсуждали 2042 год. От бомбардировки пострадала не только плотина. Целые здания в Ёыйдо [4], Сечжоне и Ингедоне [5] превратились в порошок и ушли под воду. Были и другие разрушения, о которых не знали или забыли. По словам дяди, «самым удивительным было то, что башня Сэган все еще стояла».

– Она не упала? В новостях только и говорили о том, что из-за грунта она накреняется, разрушается, что ее нужно отстраивать заново. Кажется, она рухнула бы и без бомбы.

– Каждый раз, когда смотрю на нее, удивляюсь. Ее видно даже отсюда.

– Сеул ведь не один такой. Есть ли люди, которые живут не в горах? Например, в квартирах? Кажется, это возможно, раз высокие здания не затопило.

– В районах, где почти нет гор, так и есть, но не в Сеуле. Полезные вещи в основном остаются в горах, холодильники и подобные предметы уже вышли из строя. Выращивать еду трудно, поскольку вокруг лишь бетон. Днем там жарко, как в парнике, а подвалы затоплены, поэтому это не место для жизни…

И тут тема в одно мгновенье оборвалась, переключившись с целого мира на одного человека. Девушка поинтересовалась, чем дядя раньше занимался, и тот, как всегда, уклонился от ответа. Наступило молчание, а затем мужчина спросил ее имя.

– Чхэ Сухо. Чхэ. Сухо.

– Чхэ Сухо.

Сонюль показалось, что дядя немного отстранился от мира, повторяя эти два слова. Только взрослые могли делать такое лицо, пытаясь найти друг в друге давно позабытые моменты, чтобы нарисовать картину прошлого. Мужчина хотел что-то сказать, но потом закрыл рот. И снова открыл.

– Как ты в итоге хочешь поступить?

– Пока не знаю.

– Тогда я отправлюсь в мастерскую, а ты приходи, когда соберешься с мыслями. Спроси у ребят в хижине дорогу, они подскажут.

Дядя ушел вместе с Чжио. Наверное, они вдвоем пошли проверять ховерборд. После, вероятно, поставят на стол в мастерской радиоприемник, отремонтированный в Пхангё. А может быть, проверят отложенные заказы. Вместо того, чтобы последовать за ними, Сонюль присела рядом с Сухо.

– Почему? – коротко спросила Сухо.

Почему она осталась? Потому что ей нужно было набирать очки, чтобы доставить девушку на Тунчжисан целой и невредимой? Или же ей было стыдно за то, что она обращалась с ней как с вещью? Эти мысли схватили Сонюль за руки и потянули в разные стороны, и в итоге ныряльщица не могла определить, какая из них правильная.

После долгих раздумий осталось лишь ощущение, что стоит извиниться, однако возникло еще больше вопросов. Извиняется ли она только ради доверия или искренне? Раз это был вопрос, который Сонюль задала сама себе, она была уверена, что сможет на него ответить, но в голову ничего не приходило. В конце концов она произнесла лишь: «Просто». Просто. Уголки губ Сухо растянулись в улыбке.

На некоторое время воцарилось молчание. Солнце опустилось, словно коснувшись невидимого потолка, и остановилось в центре башни Сэган. Небо за ней было голубым, но с примесью красного. Когда красный оттенок стал более отчетливым, Сухо заговорила:

– Я уже видела эту башню в новостях. Говорили, она опасна, поскольку земля неустойчивая, что может скоро обрушиться. Поэтому иногда я молилась, чтобы это произошло побыстрее. Или чтобы это вообще не попало в новости.

– Почему?

– Наверное, мне было тяжело на душе, – сказала Сухо, и с этого момента история неожиданно стала набирать обороты.

Девушка рассказала, что долгое время болела, поэтому родители сделали копию ее воспоминаний на компьютере.

– С двенадцати лет я лежала в больнице, прикованная к постели. Радиотерапия, уколы в позвоночник, всевозможные виды лечения. Мне не становилось лучше, но я и не умирала. Тогда подумала, что нет необходимости стараться жить.

Стараться, чтобы выжить. Стараться, чтобы жить. Сонюль поняла, что ощущение может измениться, если просто добавить или убрать приставку.

Хотя ныряльщица видела больницу лишь издалека, она знала, что такое болеть. Наблюдала, как тетя постоянно кашляла и страдала, пока наконец не умерла. Когда ты провел шесть лет в состоянии бездыханности, не имея возможности ни выздороветь, ни умереть, кажется, что просто жить может быть тяжело.

– Значит, несмотря на все усилия, ничего не изменилось?

– Это лишь отсрочило день смерти.

– А родители знали?

– Конечно. Притворялись, будто не знают, но верь они в мое выздоровление, стали бы сохранять воспоминания? Они думали, что я скоро умру, вот почему.

– Понятно.

– Разве не забавно?

– Что именно?

– Человек, который не хотел жить, жив. Здание, которое должно было рухнуть, до сих пор стоит. Ни спасенных людей, ни других зданий больше нет.

Спина Сухо слегка задрожала, и раздался странно оживленный смех. Длинная тень позади нее выглядела так, будто ее вырезали и сшили из исчезнувшего времени. Сонюль положила руку за спину и опустила кончики пальцев в тень, словно пыталась что-то украсть из нее. Странные факты перемешивались с землей и песком под ее ладонью.

То, что родители, зная о скорой смерти дочери, пытались отсрочить момент. То, что она наконец вернулась к жизни. И что это действительно было возможно. Даже если она не хотела. Все казалось абсурдным, подобно сну, однако говорили, что Сеул когда-то действительно был полон абсурда. Еды производилось так много, что продукты буквально гнили. Их можно было положить в холодильник и забыть, а если пища была невкусной – ее просто выбрасывали.