Тривселенная - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович

Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 118

И что самое страшное — из-за угла появилась Алена. Она опаздывала и торопилась. Она ничего не видела вокруг и следующим шагом должна была вступить в невидимый круг, куда уже упал головой вперед бедняга-швейцар, так и не успевший пустить в ход пистолет.

Никогда в жизни — ни до, ни после — я не испытывал такого ужаса. Ничего сделать было нельзя. Ничего. Кроме одного: я бросился вперед, как легендарный Матросов на амбразуру, — в том не было никакого расчета, я ничего не соображал, это тоже был инстинкт, причем, скорее всего, врожденный, потому что попыткам покончить жизнь самоубийством нас в колледже не обучали.

Возможно, я поставил рекорд в спринте — Алена уверяла потом, что я налетел на убийцу прежде, чем тот успел что-то понять. Глупости. Он прекрасно меня видел и срезать мог одним движением плети — одновременно, кстати, убив и Алену, поскольку она вошла в круг. Почему он стоял, опустив руки? Почему дожидался, когда я налечу на него и собью с ног? Почему и потом не сделал попытки освободиться?

На эти вопросы доджно было ответить следствие, от которого меня отстранили, поскольку дело, как выяснилось, попало в компетенцию МУРа — убийца оказался сыном регионального лидера, то ли Красноярского, то ли Краснодарского, я этого так и не узнал. Краем уха слышал, что приемлемое решение найдено не было. Парень был под «колесом» — это и я понимал. Но именно потому, что он находился в состоянии наркотического бреда, действовать он должен был точно так же, как любой другой наркоман на его месте: неспровоцированная агрессия, неостановимая моторика — в чувство такого уже не приведешь, нужно стрелять на поражение, иного выхода нет. Почему он ждал меня, опустив руки?

Я хотел забыть об этом инциденте, где по моей глупости Алена могла погибнуть, и я забыл его. Почему он вспомнился сейчас, причем не просто вспомнился, как вспоминается подернутое туманом происшествие далекого прошлого? Я увидел эти глаза, в которых не было и тени мысли, увидел выходившую из-за угла Алену, и даже себя увидел со стороны, несущегося огромными прыжками и похожего на пантеру, которую уже ничто не способно остановить…

Мне показалось, что кто-то вскрикнул рядом со мной, или этот вопль тоже был выбросом памяти?

Я принялся заталкивать воспоминание в глубину подсознания, и мне это удалось — удивительно, но в тот момент меня даже не поразило то, что я действительно совершал некие физические движения: схватил картинку и смял ее, но она оказалась слишком большой и не влезала в отверстие, открывшееся в моей голове. Тогда я взялся обеими руками — одной за дверь кафе, другой за фиолетовое небо, — но это не помогло, и мне пришлось ударить кулаком по бетону дороги, пробить его насквозь до самого центра Земли, и в эту дыру воспоминание провалилось — вполне физически, с грохотом обрушивавшихся перекрытий и воплями убитых маньяком прохожих…

Я пришел в себя и обнаружил, что стою на берегу реки — лицом к воде, которая в розовом свете закатного солнца казалась похожей на вино. Река была не широкой — метров десять — и с извилистым руслом, на обеих ее берегах стоял лес. Деревья выглядели странными, но в чем эта странность заключалась, я сначала не понял, потому что испугался.

Я повертел головой в поисках Ормузда, но мальчишки не было — ни рядом, ни где бы то ни было. Я не видел его, не слышал, не ощущал. Я был здесь один и не имел ни малейшего представления о том, где именно находился.

Солнце повисло на вершинах деревьев, будто проколотое острыми пиками. Я опустился на землю — это была обычная почва, песок, хотя и заряженный чьей-то рассеянной и потому не читаемой мыслью. Ощущалось только тепло, но не такое, какое исходит от земли после жаркого дня, а совсем другое, — тепло мысли, и я даже себе не мог бы объяснить, в чем заключалось отличие.

Листья на ветках деревьев жили своей жизнью, то складываясь в трубочки, то распрямляясь, и мне вспомнились байки о деревьях-людоедах, якобы произраставших в джунглях Южной Америки.

— Ормузд! — завопил я, не имея сил подняться на ноги.

— Ормузд! — отозвался лес. Это не было эхом, это был мой собственный вопль со всеми его обертонами, возвращенный мне и комом втиснутый в мое горло. Я сглотнул этот ком и застыл, поняв простую вещь: нельзя двигаться, потому что от движения возникают мысли, которые я заранее не могу представить, и думать нельзя тоже, потому что энергия мысли порождает в мире нечто вполне материальное, с которым, не понимая сути, я не смогу справиться.

Ормузд остался в поле — возможно, он прекрасно понял причину моего исчезновения, теперь и я ее понимал. Но что с того? Мог ли он, ощутив инерцию моего воспоминания, определить направление полученного мной физического импульса? Да и был ли этот импульс только физическим? Проще всего использовать привычное слово «телепортация», лишив его вынужденно фантастического содержания. Но что есть слово? Слово есть смысл, и для обозначения того, что со мной произошло, слово «телепортация» годилось не больше, чем слово «волшебство», которое тоже не имело ни малейшего отношения к реальности.

Стараясь ни о чем не думать и не делать резких движений, я уставился в розовый глаз солнца.

Господи, — подумал я, — почему ты дал мне память? И почему, дав память, лишил инстинктов, необходимых для выживания в этом мире? И почему, лишив инстинктов, оставил понимание цели? А оставив цель, почему лишил возможности ее достичь?

Все эти «почему» были нелепы, но я нанизывал их друг на друга, как когда-то в детстве повторял мысленно всякие глупости, чтобы не думать об игрушечной машине, которую мама спрятала от меня в запертый на ключ ящик письменного стола.

Мне было страшно и одиноко. Хотелось кричать. Но я уже понимал, что и криком — не только мыслью — могу вызвать изменения, которые пока не способен предвидеть. Ну не знал я какого-нибудь закона природы, какого-нибудь правила Остропаллера, согласно которому энергия крика преобразуется в тепло или, наоборот, в холод, или еще во что-то, совершенно для меня непредставимое.

Солнце сгинуло за деревьями, и в момент заката полыхнуло ослепительной синью — это стало мыслительной шелухой все накопленное за день в воздухе тепло. Солнечная энергия перестала поддерживать баланс, и тепло выпало мыслью — я не мог понять и представить себе не мог, какие мысли могли быть порождены простым, казалось бы, электромагнитным излучением видимого диапазона. Сидя на теплой земле у холодной реки (от нее тянуло холодом, как из открытой дверцы холодильника), я ожидал, что с неба начнут сыпаться катышки-мысли, но воздух оставался чист и прозрачен.

Ощутив присутствие чьего-то еще теплого тела, я обернулся — метрах в двух от меня лежал, запрокинув голову, Ормузд.

Мальчик был обнажен, правая рука вывернута под нелепым углом, что навело на мысль о переломе. Но эта частная мысль мгновенно исчезла, потому что я понял: Ормузд мертв.

Господи, подумал я. Это нелепо! Невозможно стать мертвым в этом мире мертвых. Ормузд спит, вот что. Но почему — с открытыми и пустыми глазами, в которых застыло отражение одинокой звезды?

Не делая резких движений, я встал над мальчиком и профессиональным взглядом осмотрел тело. Ормузд был мертв — без всякого сомнения. Что бы здесь ни понимали под словом «смерть», это была она.

Почему?

Я опустился на колени и дотронулся до лба мальчика — судя по температуре тела, он умер не меньше трех часов назад. Впрочем, что значили сейчас мои прошлые навыки, о которых я и помнить не должен был? Три часа назад мы еще были в городе.

Да? А может, и время я оценивал не более правильно, чем быстроту охлаждения трупа?

Я перевернул легкое тело, положил на живот и…

На спине Ормузда, между лопатками, светился в темноте пурпурный след ладони.

Глава шестая

Почему-то только теперь я ощутил уверенность в себе. Передо мной было тело убитого человека, и мои инстинкты расследователя помогли мне прийти в себя практически мгновенно. Я знал, что нужно делать, и я это делал.

Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 118