Дубль два (СИ) - Дмитриев Олег

— Чё-о-о-орный во-о-оро-о-он, что-о-о ж ты вьё-о-ошься-а-а! — неоригинально включился в беседу Хранитель.

— А-а-а-а, Тьма тебя подери! С вами, человечками, умом рехнёшься! Серый — фу! Фу, нельзя! — Древо шумело, пока дед Сергий не утих.

— Паразиты те, Чёрного Древа слуги, тоже живые. Всё живое из одного и того же сделано. Только для разного. Вот, к примеру, трава простая. Ты её съешь — и ничего, кроме поноса, не случится. А коровки-козочки — те молока дадут. Или травы другие взять — лиса да волк едят за милую душу, а ты с трёх травинок помрёшь, да погано притом, — дождался я светлого денёчка: Ося «включил» учителя природоведения. Перед глазами показывались травы, обычные и необычные, хищники и травоядные.

— Слышал я, додумались японцы или ещё какие азиаты рыб придонных поднимать да потрошить. У них там с харчами всегда негусто было, а сейчас-то и вовсе, поди, с риса на без риса перебиваются. Так вот, давным-давно заведено было: мёртвому — вниз, живому — наверх. Не наоборот. Порядок должен быть. А узкоглазые рыб-то излови да жрать начни. И что ты думаешь? Помереть — померли, а ходить да жрать продолжили, как живые. Потому как в рыбах тех, что тысячелетиями дохлятиной питались, и к яду трупному, который тоже нейротоксин, противоядие есть. Которое само по себе — хуже яда в тыщу раз. И когда в кровоток попадает — рушит весь порядок, и то, что в человеке жизнь поддерживало, перестаёт. А как предельное количество в крови набирается — организм на куски рассыпается, буквально, на самом мелком уровне: клетка распадается. А новая не появляется. Это тебе к слову про «почему я про вчера ничего не помню». Потому что, кабы количество той дряни в тебе не сократил я, у тебя сегодня бы и не настало. А память заклинило, потому как объём уж больно неподъёмный для неё — та падла, что в Машку поселилась, Заряну молодой девкой ещё помнила. Не торопись такое вспоминать, мой тебе совет.

— И снова спасибо за науку, Осина, — отозвался я, подождав возможного продолжения.

— Не на чем. Тебе спасибо, Аспид. Странников давно не было. А тех, кто мог такими порциями Яри делиться — очень давно. Двоих назвал тебе, а всего их, таких-то, хорошо если десятка два наберётся. Повезло нам всем. Вот только надо дальше жить и дальше думать, — и Древо снова замолкло.

— Скажи, а та ветка, что мне Мастер передал — что это было? — набрался смелости прервать его размышления я.

— Так я и был. Поверни голову-то, коли силы есть, — отозвался Ося.

На верхнем ярусе больше не было деревца. Возле самой поверхности тянулось три маленьких свежих ростка с крошечными листиками. А тот прутик, что окреп и здорово подрос за эти пару дней, пропал. Чёрную тварь я и вправду приколол к земле живой частью великого Древа. Это неожиданное новое знание о самопожертвовании как-то отбило всю охоту говорить дальше. Что бы я ему сказал? Третье бесполезное «спасибо» за то, что он отрубил себе руку?

Мастер открыл верхние окошки, и солнечные лучи заплясали по полу амбара, поднялись по стенам вверх и снова слились в светящееся колесо-обруч. Который разделился на сектора и вернулся вниз, на верхние ярусы Осины ярким и словно ощутимо тёплым столбом света. Росточки потянулись наверх изо всех сил. При этом как-то ухитряясь заботливо следить, чтобы каждому листику на любом из них Солнца хватило в полной мере. Без удовольствия подумалось о том, что люди на их месте бы уже собачились и пихались локтями.

Дверь приоткрылась и в неё уверенно, насколько позволяли навыки прямохождения и вновь лютовавшее, видимо, земное притяжение, вошёл Павлик. И тут же поздоровался с мужиками, как положено, по имени и с каждым — за руку было накладно в плане энергии, времени и равновесия, поэтому он просто переводил глаза по порядку:

— Ось! Деда! Дядя! Дядя! — и задумался, видимо, над тем, что двух разных людей как-то не логично называть одним и тем же словом. Присмотрелся повнимательнее ко мне.

— Ас-с-сь Пидь!

Я подавился пивом. Сергий, притворявшийся спящим, заржал в голос хором с Шаруканом. От росточков Осины протянулся луч к светлой головёнке племянника.

— Я-ы-ы-ы. Яй. Яль! — проклятая буква мне тоже, как сейчас помню, поддалась не сразу. Обидно, когда тебя при этом зовут Ярослав. Или хотя бы Ярик.

— Яр! — звонко раздалось в голове. А Павлик даже ладошки к щекам поднял, словно удивляясь — откуда что берётся.

Следом за ним зашли Алиса и Лина. Про то, жива ли она, я так и не успел спросить старых трепачей. Между Коловратами, нейротоксинами, воеводами Засадных полков и нейромедиаторами как-то не выдалось возможности — то ждал, то обалдело молчал, едва не забыв совсем не только про Энджи, но и как себя-то самого зовут.

— Привет, красавицы! Как вы? — по-хозяйски спросила вновь прибывших Осина.

Судя по тому, как открылись глаза и рот у Лины, а сама она закрутила головой с опасной скоростью — Речь она тоже слышала.

— Уже хорошо. Отвар твой, дядя Шарукан, Энджи тоже помог, — ответила за обеих сестрёнка, — вот только проснулась она. Я сразу к вам привела, как и просили. Только она говорит пока как-то плохо.

— Пы-пэ-пэ. Зд-зд-ызд, — попытался я было культурно поздороваться, забыв снова про то, что советовал мудрый старый леший.

— Заело твою музыку, князь! Му-му-молчи лучше, му-му…чудило, — отозвался он тут же, вырубив меня наповал знанием отечественного кинематографа девяностых.

— Вот, она тоже примерно так же может, — развела руками Алиса.

— Бэ-бэ-бэ, — начала было Лина, но тоже остановилась, потерев правой рукой горло.

— Хороша парочка — баран да ярочка, один то шипит, то мычит, а вторая блеет! — развеселился Ося, — Поди пойми, чего сказать хотела?

— «Безголовый старый пень»? «Берегите женщин»? «Бесаме мучо»? — оживился Сергий.

— Сам ты пень, — привычно мимоходом отреагировало Древо и обратилось к Энджи, — ты, девонька, не бойся ничего. И не торопись. Тебя ухарь этот, что все глаза об тебя уже сломал, с того свету, считай, на руках вынес. Но вопросов много у тебя, а веры пока нету тут никому — страх один. Ты сядь вон на лавочку, передохни малость. Смотри, слушай. Захочешь и сможешь — спрашивай. Только не вслух, а мысленно. А то вы с Аспидом если болтать начнёте — вас же не унять будет. А нам — жди полдня, пока вы «мама» скажете.

Лина посмотрела на меня вопросительно. Я только глаза под лоб закатил — что мне ещё оставалось? Объяснять ей, как Стасик оказался Яриком, убил её сестру, превратившуюся в Венома, а потом очутился в древнем лепрозории, где говорящее дерево называло его Аспидом, я не собирался. И вряд ли справился бы, пожалуй.

Шарукан поднялся и за руку провёл её мимо нас с дедом на лавку. Одежда на ней была вчерашняя, а в волосах в паре мест виднелись стебельки мха. Видимо, Алиска и вправду её, как только она глаза открыла, сюда притащила. Да, я на месте Лины, пожалуй, тоже бы начал с простых слов, на те же примерно буквы начинающихся.

— Мастер, не истопить ли баньку? Не сейчас, вечером, — остановило Древо подхватившегося было Шарукана. — К закату эти двое симулянтов сами отсюда выйдут. Серому-то давно пора, да и Аспид уже не ландышем лесным пахнет. Водицы не жалей, да щёлоку погуще лейте, или чего у вас там сейчас вместо него? А, не суть. Серый, ты как отмоешься сам — эту надо пропарить по-хорошему. Сидит в ней малость, не всё выгнал отвар — мы поняли, что речь шла о Лине, а сама она вздрогнула и снова закрутила головой, будто проснувшись.

— Как? — Хранитель впервые, кажется, задал вопрос вслух.

— Сам не пойму. Цепкая, паскуда, оказалась. Там бы возле озера огородить всё, чтоб три дождя прошло да все споры в землю смыло. Жечь-то жалко…