Разговаривая, матрос крутит на голове бескозырку.
— Попался абрикос тут один. Заступаться полез. Нельзя, говорит. Это не обязательно буржуй, если в шляпе. Может быть, это такой же угнетенный служащий. Не важно, говорю, успокойся, говорю, братишка. Раз он под буржуя работал, пускай теперь меня уважит. Не шляпу бью, обиды выколачиваю…
И вдруг обратился к нам с вопросом:
— Квартиры-то вы заняли буржуйские?
Мы переглянулись.
— Н-нет…
— П-фа! — фыркнул матрос. — Какая же у вас отсталость!! Сказано: мир — хижинам, война — дворцам. В подвале живете?!
— Ну, в подвале…
— Дурачье!
Матрос встал и поддернул штаны.
— Где тут буржуйчики главные? — оглянулся он по сторонам.
— А черт их знает… Жандарм, кажись, какой-то живет вон в этом доме. На втором или на третьем этаже.
— В котором? — спросил матрос, застегивая бушлат.
— А вон, — кивнул Вася на угловой дом с зеркальными окнами.
Матрос передвинул кобуру с револьвером на живот.
— Айда, братишки. Прощупаем.
С этими словами он взял нас под руки и потащил за собой.
— Постой, — освободил я свой рукав. — А если провокатор с бомбой? Ты же, говоришь, часовой.
— Чего это? — удивился матрос. — Ну и плешь. Кто ж, ты подумай, к братишкам на хазу полезет?
Увлекаемые матросом, мы пересекли улицу, прошли несколько шагов по тротуару и остановились перед богатым подъездом.
— Айда! — запрыгал матрос по ступенькам.
По светлой широкой лестнице, сияющей чистотой и ярко начищенными медными перилами, мы вбежали на второй этаж.
— Стой!
Перед глазами сверкнула вделанная в толстый войлок медная дощечка с витыми, прописными буквами.
— Конухес, — прочитал матрос. — Буржуй. Ясно.
Он нажал кнопку звонка. Резкий звонок затрещал за плотными дверями, и тотчас же послышались чьи-то шаркающие, торопливые шаги.
— Кто? — спросил мужской голос за дверью.
— Конухес проживает у вас? — вежливым голосом осведомился матрос.
За дверью загремел засов. Ручка перевернулась. Дверь слегка приотворилась. Встревоженное бородатое лицо высунулось в полуоткрытую дверь.
— Это вы и есть Конухес? — нахмурил брови матрос.
— Я Конухес! — ответил недоумевающий бородач.
— Так… Вы как же это?.. Из каких будете?
— Я?.. Художник! А что?
— А-а! — разочарованно протянул матрос. — В таком разе прикройте дверь.
Дверь захлопнулась.
— Идем, братишки, тут либералы живут. Они безвредные.
Поднялись этажом выше.
— Звони в эту!
Вася нажал кнопку. Звонка мы не услышали. Тогда позвонил матрос. В гулкой тишине послышались твердые, уверенные шаги. Дверь открылась. Перед нами стоял высокий, крепко сложенный мужчина. Лицо его было суровым. Орлиный нос висел над кольцами пышных усов. Досиня выбритый подбородок упирался в твердый стоячий воротник военного мундира без погон. Пронизывающие серые глаза спокойно глядели на нас.
— Тэк-с, — сказал матрос, переступая порог. — Проходи, братишки.
Мы вошли в темную переднюю. Матрос, закрыв за собою дверь, пошарил по стене.
— Где тут у вас зажигается?
Хозяин включил свет.
— Тэк-с! — снова сказал матрос и сдвинул бескозырку на затылок. — Провокатор? — спросил он, осматривая военного с головы до ног.
Хозяин пожал плечами.
— Давно состоите в жандармах? — вежливо кашлянул в руку матрос.
Хозяин сунул руку в карман. Матрос перехватил ее в локте.
— Это оставить надо! Дайте-ка сюда!
Сунув другую руку в карман хозяина, он вынул блестящий браунинг.
— Как фамилия?
— Ружицкий! — процедил сквозь зубы военный.
— Жандарм?
— Жандармский ротмистр! — И скрипнул зубами. — Да ты же, каналья, знаешь… Веди, куда надо…
— Я все знаю! — спокойно ответил матрос. — А вести тебя некуда. Сам должен удирать. Не в бирюльки играем… Понимать надо. Раз революция — провокаторы должны скрываться! Или правил не знаешь? Учить тебя?
— Много чести — бегать от всякой сволочи.
— Герой! — покачал головой матрос. — Один живешь или как?
Жандарм закусил в бешенстве губу.
— Ну, ну, гордый какой! — примиряюще сказал матрос. — Однако посмотрим. Показывай нам квартиру свою, провокатор.
Он выпростал наган из кобуры и ткнул жандарма дулом в бок.
— Ну, ну, не прохлаждайся. Возиться с вами…
Пожав плечами, жандарм повел нас по комнатам, печатая твердые шаги по линолеуму. Мы обошли светлую, богато обставленную квартиру и опять вернулись в переднюю.
— Ничего хаза! — похвалил матрос. — С толком тратили провокаторы рабочую кровь. Однако где фуражечка твоя?
Жандарм молча надел шинель и фуражку. Матрос открыл широко дверь.
Мы стояли в широкой полосе света, с любопытством разглядывая жандарма. Был он выше нас на голову, дороден, холен и чист, но глаза его теперь уже не смотрели спокойно. Они встревоженно бегали в глазных впадинах, как бы стараясь укрыться, уйти вглубь, загородиться от нас ресницами. Так мечется злобная крыса, окруженная со всех сторон, припертая к стене.
Слабость и ужас, охватившие жандарма, и сознание собственного бессилия сквозили в каждом его движении. Жандарм тускнел, серел лицом и как бы таял на наших глазах. Он ждал. Тогда стоящий полосою свет колыхнулся серыми тенями.
— Во-он, — неожиданно затопал ногами матрос.
Жандарм, вздрогнув, втянул голову в плечи и, как бы защищаясь, поднял руки вверх.
Матрос захохотал:
— Ну ж, гад, подлюга! Думает, вдарю я его. Иди, гад, свободно! Об такое дерьмо не стану руки поганить. Три года после в бане не отмоешься. Пошел!
Жандарм кинулся к дверям.
— Держи его! — крикнул вдогонку матрос.
Каблуки затрещали по лестнице. Хлопнула внизу дверь, и все стихло.
— Драпанул! — усмехнулся матрос, почесывая в затылке, и зевнул. — Всякая ведь погань охоча до жизни. Как это в библии написано: каждая тварь дышать любит. Ну, однако пойду спать.
И тут мы увидели смертельную усталость на лице матроса. По всей вероятности, давали знать о себе раны, а может быть, просто долил сон.
— Живите, братишки! — протянул руку матрос. — А я покемарю пока.
И, подтянув еще штаны, он ушел, напевая под нос, оставив нас в пустой квартире.
Мы переглянулись.
— Клево?
— Клево-то клево, — сказал Вася, — да только надо будет спросить у товарища Зорина… Может, не полагается так…
— Спрашивать тут нечего. Он знает порядки. Видать, в Питере настропалился.
— Так-то оно так, но лучше спросить все-таки.
— Ну, спросим.
Отыскав ключ, мы заперли квартиру и пошли в совет.
* * *
Бывший губернаторский дом гудел от неистового людского шума. По коридорам бегали взад и вперед вооруженные рабочие с красными повязками на рукавах. Несколько человек шли гуськом, один за другим, волоча на плечах, точно дрова, груды винтовок. Под лестницей сидел здоровый дядя в полушубке. Он выстукивал на пишущей машинке и качал недоуменно головой: не то он удивлялся мудрости человеческих мозгов, устроивших эту машинку, не то осуждал сам себя за неумение ею пользоваться.
Туманы табачного дыма висели во всех комнатах. В дыму стояли кричащие и ожесточенно жестикулирующие люди. Лежали на полу вооруженные рабочие.
То из той, то из другой комнаты выскакивали бледные, с красными глазами люди и, оттолкнув нас, бежали дальше, высоко поднимая над головами бумажки.
Остановили в коридоре заспанную барышню.
— Товарищ Зорин в какой комнате? — спросил Вася.
— Там…
— Где это?
— Напротив… Дом предводителя дворянства.
* * *
Мы застали товарища Зорина между столом и телефоном. Он как бы висел в пустом пространстве, одновременно разговаривая по телефону, подписывая бумаги и с помощью жестов объясняясь с рабочими, обступившими стол.
— Что? Что? Это о чем? Да, да, я слушаю… Не Афанасьев, а Афонин! Что же вы пишете? Да, да… Поздно, поздно. Что? Ну, да. А, все равно. Сойдет. Где это? Что? Сейчас пришлем. Торопись, Кочин! Ждут ведь.
