Стальной пляж - Варли Джон Герберт (Херберт)

За эту реплику я удостоилась нескольких иронических возгласов и пары смешков.

— Знаю, никого из ваших редакторов не устроит ответ "нет". Так что я готова сжалиться над вами. Через пятнадцать минут дверь откроется и вы все сможете войти. Интервью я не гарантирую, но пора же прекращать этот идиотизм! Соседи жалуются.

Я знала, что последние слова было не особенно приятно услышать, но обещание открыть дверь должно было прочно, хоть и ненадолго, удержать собравшихся на месте. Я сделала им ручкой и отключила экран, приказала двери открыться через пятнадцать минут и поспешила к чёрному ходу.

Незадолго до этого я позвонила в полицию, и та очистила коридор, в который он открывался, от меньшей группы моих преследователей. Этот коридор не был общественным местом, и я имела право так поступить, а журналистам пришлось ретироваться в Техас — откуда их не могли изгнать, пока они не нарушат один из законов соответствия технологий, то есть не попытаются пронести в парк современные вещи или одежду. Но меня это не беспокоило: мне местность была знакома, а им нет.

Я осторожно выбралась из пещеры. Была тёмная ночь, и "луна" не светилась на "небе" — в чём я убедилась по прогнозу погоды. Я выглянула из-за гребня скалы и увидела бывших коллег: они расположились у реки вокруг костра, попивали кофе и лакомились пастилой. Я взвалила на плечо пожитки, приладила другую поклажу так, чтобы ничем не шуметь, и принялась карабкаться вверх по узенькой, еле заметной тропке, что вилась позади пещеры. Вскоре я оказалась на вершине холма, остановилась, и Мексика, осиянная звёздами, раскинулась подо мной.

Я продолжила путь, забирая к югу. Дабы подбодрить себя, я представила: вот оголтелые толпы вламываются в дверь… а гнёздышко-то пусто!

Следующие три недели я провела на подножном корму. По крайней мере пыталась так жить по мере сил и возможностей. Что Техас, что Мексика — в подобных местах, друзья мои, не слишком-то многим удастся поживиться, занимаясь собирательством. Тут растут некоторые съедобные растения, несколько кактусов — ничто из этого не назовёшь деликатесом, но я послушно перепробовала всё, что смогла найти и определить по руководству для жителей исторических парков. Я захватила с собой и сухой паёк — смесь для блинчиков, яичный порошок, патоку, кукурузную муку и несколько видов специй, главным образом молотый перец чили. Я не была совсем отрезана от мира — можно было пробраться в "Одинокую Голубку" или Нью-Остин, когда чуть спадёт ажиотаж.

А пока что завтракала я оладушками да яичницей, ужинала бобами с кукурузным хлебом и время от времени сдабривала эту пищу дичью.

Я имею в виду, убитыми на охоте животными. Вокруг моего дома резвилось полным-полно оленей и антилоп, иногда сюда забредали и бизоны. Бизон — это, пожалуй, чересчур для одинокого едока, но я захватила с собой лук и стрелы в надежде подстрелить вилорогую антилопу или молодого самца оленя. Однако меня ожидало полнейшее разочарование: к этим тварям чертовски трудно подкрасться незаметно и почти невозможно приблизиться на расстояние выстрела, особенно если дальность стрельбы такая маленькая, как у меня. Как житель Техаса я имела право добывать по два оленя или по антилопе в год, а я до сих пор не подстрелила ни одного зверя. Мне никогда этого не хотелось. Для охоты разрешалось пользоваться огнестрельным оружием, но процедура его выдачи в офисе исторического парка была такой мучительно длинной и так осложнялась заполнением документов, в трёх экземплярах каждый, и принесением всевозможных торжественных клятв, что мне никогда и в голову не приходило затевать её. К тому же, я походя призадумалась, разрешил бы мне ГК владеть столь смертоносной игрушкой, учитывая мой недавний послужной список.

А ещё я могла добывать сколько угодно антилоповых зайцев, вот ими-то в основном и питалась. Я не подстрелила ни одного, хотя и тратила на них стрелы. Мне больше повезло с силками. Почти каждое утро я находила в ловушках одного или даже нескольких отчаянно вырывавшихся зайцев. Первую свою добычу я убила с большим трудом, даже не смогла потом её съесть, но дальше пошло легче. Примерно так, как подсказывали "воспоминания" об острове Скарпа. Вскоре всё это начало казаться мне совершенно естественным.

Я нашла одно из очень немногих мест на Луне, где могла спрятаться, пока шумиха вокруг Сильвио не затихнет. По моим подсчётам, это должно было случиться примерно через месяц. Впрочем, может пройти и год, и даже не один, прежде чем его история окончательно сойдёт с газетных страниц, но я была уверена, что моё участие в этом трагифарсе забудется гораздо легче и раньше. Так что я тянула время, бродя вдоль и поперёк своего обширного заднего двора. Заняться там было особо нечем, и я развлекалась ловлей гремучих змей. Всё, что для этого требуется, — немного побродить по окрестностям да набраться чуток терпения. Когда натыкаешься на змею, она просто сворачивается, шипит на тебя и гремит хвостовой трещоткой, и её можно поймать, если есть длинная ветка и кусок верёвки, чтобы захлестнуть вокруг шеи. Я обращалась со змеями очень осторожно — не могла себе позволить, чтобы меня укусили. Иначе пришлось бы вернуться в современный мир за медицинской помощью или вверить себя нежной заботе Неда Пеппера. Возьмите старый учебник для бойскаутов и прочтите раздел о змеиных укусах — у вас волосы дыбом встанут.

Раз в неделю я подкрадывалась к чёрному ходу в мою старую квартиру. На исходе второй недели там не осталось никого. Тогда я отправилась к своей недостроенной хижине и подсчитала, сколько журналистов расположилось лагерем подле неё. Они примерно догадывались, в каких краях меня искать. Уверена, кто-то в городе поведал им о моих тайных закупках. Отсюда следовал логичный вывод, что раз я сбежала из городского жилища, то рано или поздно появлюсь здесь, в хижине. И он был верен, я собиралась сюда вернуться.

К концу третьей недели перед хижиной всё ещё паслась дюжина репортёров — но я решила, что с меня довольно. Я дождалась, пока полностью стемнеет, подождала допоздна, наблюдая, как журналисты, лишённые всех преимуществ телевидения, отчаянно и безуспешно пытаются развлечь друг друга, и проследила, как они один за другим заползают в спальные мешки. Многие были пьяны до безобразия. Я подождала ещё подольше — пока их костёр не обратился в горстку тлеющих угольков и пока на удивление холодная пустынная ночь не подействовала на змей в моём мешке, сделав их вялыми и покорными. Тогда я украдкой, бесшумно, словно заправский краснокожий, просочилась в журналистский лагерь и положила по гремучей змеюке поблизости от каждого спальника. Я предположила, что в поисках тепла они заползут внутрь — и, судя по тому, какие вопли и выкрики донеслись до меня примерно за час до рассвета, в точности так змеи и поступили.

Утром все незваные гости исчезли. За завтраком, жуя блинчики и остатки зайчатины под соусом чили, я наблюдала издалека в полевой бинокль, как мои преследователи, спасённые медицинскими автоматами, по очереди возвращаются в лагерь. Немного погодя явился шериф и начал выписывать повестки в суд. Когда журналисты увидели, во сколько им, не проживающим в историческом парке, обойдётся убийство местных рептилий… они заорали даже громче, чем ночью. Но шериф остался глух и равнодушен к их оправданиям, мол, большинство змей они убили случайно, когда в панике выпутывались из спальных мешков.

Я думала, на следующую ночь журналисты выставят часового, но они этого не сделали. Беспечные городские хлыщи! Так что я снова прокралась к ним и оставила последнюю партию своего улова. После второй моей вылазки вернулись только четверо самых стойких. Возможно, они собрались торчать тут вечно и впредь быть начеку. Что ж, тем хуже для них, если они не сумеют доказать, что это я натравила на них змей.

Я зашла в свою хижину и начала переодеваться. Минуту или две я оставалась незамеченной, затем все собрались вокруг меня. Четырёх человек трудно назвать толпой, но четырёх журналистов — уже почти можно. Они орали все одновременно, не давали мне пройти и с каждой минутой всё больше сердились. Я же вела себя так, будто они были всего лишь необычными движущимися камнями, чересчур большими, чтобы убрать их с дороги, но не стоящими ни взгляда, ни тем более разговора. Малейшее слово только раззадорило бы их.