Реардэн удивленно улыбнулся:
– Я ждал, когда же он наконец это поймет.
– Несправедливо, что такой чувствительный человек, как он, находится в таком положении.
– Конечно, несправедливо.
– Я рада, что ты со мной согласен. Ты должен дать ему работу.
– Дать… что?
– Ты должен дать ему работу, здесь, на заводе, но хорошую, чистую работу, с отдельным кабинетом и хорошим окладом, чтобы он был подальше от твоих работяг и дымных печей.
Он слышал ее слова, но не мог заставить себя поверить в это.
– Мама, ты что, шутишь?
– Вовсе нет. Я случайно узнала, что он хочет именно этого, но он слишком горд, чтобы просить тебя. А если ты сам предложишь ему работу и преподнесешь это так, словно просишь его об одолжении, уверена, он охотно согласится. Вот почему мне пришлось приехать сюда, чтобы он не догадался, что это я тебя надоумила.
То, что он услышал, было для него непостижимо. Одна-единственная мысль молнией пронеслась у него в голове, и он не мог понять, как над этим можно было не задуматься. Эта мысль вылилась в недоуменный возглас:
– Но он же ровным счетом ничего не смыслит в металлургии!
– А какое это имеет значение? Ему нужна работа.
– Но он же с ней не справится!
– Ему необходимо приобрести уверенность в себе и почувствовать, что он тоже чего-то стоит.
– Но какой мне от него будет прок?
– Он должен почувствовать, что он нужен.
– Где, здесь? Зачем он мне здесь нужен?
– Ты принимаешь на работу множество людей, которых совсем не знаешь.
– Я беру на работу тех, кто умеет делать дело. А что мне может предложить он?
– Но ведь он же твой брат.
– Ну и что? При чем тут это?
Она замолчала, потрясенная его словами. Некоторое время они сидели, глядя друг на друга так, словно их разделяла космическая даль.
– Он твой брат, – сказала она; ее слова прозвучали как заезженная пластинка, неустанно воспроизводящая магическое заклинание, усомниться в котором непозволительно. – Ему нужно найти свое место в этом мире. Ему нужен хороший заработок, чтобы он чувствовал, что получает деньги по праву, а не как милостыню.
– По праву? Но мне от него и на цент пользы не будет.
– Так ты об этом думаешь в первую очередь? О собственной выгоде, о прибыли? Я прошу тебя помочь брату, а ты прикидываешь, сможешь ли обогатиться за счет его труда, и не поможешь ему, если не увидишь в этом выгоды для себя. Я правильно поняла? – Она увидела выражение его глаз, отвернулась и поспешно продолжила, повысив голос: – Да, конечно, ты помогаешь ему, как помог бы первому встречному нищему. Материальная помощь – ты не признаешь и не понимаешь ничего другого. Ты задумывался хоть раз о его духовных потребностях, о том, что такое положение делает с его чувством собственного достоинства? Он не желает жить как нищий. Он хочет быть независимым от тебя.
– Получая от меня деньги, которые не способен заработать, за работу, которую не умеет делать?
– Ты бы от этого не очень пострадал. Здесь предостаточно людей, которые работают и делают для тебя деньги.
– Ты просишь, чтобы я помог ему обманывать?
– Вовсе необязательно называть это так.
– Это обман или нет?
– С тобой просто невозможно разговаривать. Ты начисто лишен человечности. У тебя нет ни капли жалости к брату, ни капли сострадания к его чувствам.
– Это обман или нет?
– Тебе никого не жалко.
– Ты считаешь, что было бы правильно пойти на обман?
– Ты самый аморальный человек на свете. Все твои мысли заняты лишь заботой о правильности. Ты никого не любишь.
Реардэн резко поднялся, давая понять, что разговор окончен и посетителю следует убраться восвояси.
– Мама, я хозяин сталелитейного завода, а не публичного дома.
– Генри! – с негодованием выдавила из себя мать, пораженная тем, что он посмел так разговаривать с ней.
– Никогда больше даже не заикайся мне о работе для Филиппа. Я не подпущу его и к воротам моего завода и не доверю даже метлу – заметать пепел у печей. Я хочу, чтобы ты поняла это раз и навсегда. Помогай ему любыми другими способами, но о моем заводе забудь и думать.
– Да что ты возомнил о своем заводе? Это что, святой храм? – сказала она с презрительной издевкой в голосе.
– Гм… Несомненно, – негромко ответил Реардэн, сам удивленный этой мыслью.
– Неужели ты никогда не думаешь о других людях и своих моральных обязательствах перед ними? .
– Мне чуждо то, что ты называешь моралью. Нет, я не думаю о других людях, но знаю одно: если бы я дал работу Филиппу, то не смог бы смотреть в глаза компетентному человеку, которому эта работа нужна и который ее достоин.
Она встала и, втянув голову в плечи, принялась снизу вверх бросать в него слова, полные благородного негодования:
– Это и есть твоя жестокость. Именно в ней корень твоей низости и эгоизма. Если бы ты любил брата, то дал бы ему работу, которой он недостоин, и именно потому, что он не заслуживает ее, – это было бы проявлением истинной доброты и братской любви. Зачем тогда любовь, если не для этого? Дать работу тому, кто ее достоин, – не добродетель. Истинная добродетель – вознаградить недостойного.
Реардэн смотрел на нее как ребенок, который не приходит в ужас при виде кошмара лишь потому, что не может в него поверить.
– Мама, – сказал он, – ты сама не знаешь, что говоришь. Я никогда не смогу презирать тебя настолько, чтобы поверить, что ты действительно так думаешь.
Больше всего его удивило ее лицо: это было лицо человека, потерпевшего поражение, но в нем проглядывало лукавство и циничное коварство, – словно на мгновение она стала воплощением житейской мудрости, насмехавшейся над его наивностью и простодушием.
Ее лицо постоянно всплывало в его сознании, стояло перед глазами, словно сигнал, предупреждающий об опасности и говорящий о чем-то, что необходимо понять, в чем нужно разобраться. Но он не мог заставить себя задуматься над этим как над чем-то серьезным, он не ощущал ничего, кроме смутного чувства беспокойства и отвращения, сейчас не было времени размышлять над этим – за столом напротив него уже сидел следующий посетитель. Реардэн слушал человека, который умолял спасти его от гибели.
