Печать пожирателя 11 (СИ) - Соломенный Илья

— Расслабьтесь, Игнат Сергеевич, — сказал я, и мой голос прозвучал чуть хрипло от усталости, — Сидеть и копить в себе праведный гнев — вредно для здоровья. Лучше расскажите о себе. Двадцать лет в Инквизиции — внушительный срок.

Волков медленно перевел на меня взгляд. В его серых, холодных глазах сверкнула сталь.

— Инквизиция — это сборник историй, господин Апостолов, — отчеканил он, — Это долг.

— Долг бывает разным. Одни ловят мелких колдунов-неумех, другие… сталкиваются с тем, что не вписывается ни в один гримуар. К какому типу относитесь вы?

Он помолчал, вновь посмотрев в иллюминатор. Казалось, мужчина решал, стоит ли вообще говорить. Но что-то — возможно, профессиональное любопытство к самому известному еретику Империи, а возможно, и потребность выговориться — перевесило.

— Я начинал в Архангельске, — наконец начал он, и его голос потерял металлическую официальность, стал глуше, человечнее, — Пошёл послушникос сразу после детского дома, в восемнадцатом году. Тогда ещё были живы старые мастера, помнившие Вальпургиеву ночь. Вы наверняка знаете о ней?

— Конечно. Массивный ритуал чернокнижников в Архангельске в начале восьмидесятых годов прошлого века. Неделя ужаса и безумия, когда город оцепили войска и никого не выпускали.

— Да. Те Инквизиторы, которые уничтожили еретиков и призванных ими тварей, потом преподавали в семинарии, в которую я поступил, так что… Можете представить…

— Они были практиками.

— Именно. Учёба была стандартной, но… Мое первое дело… Его в отчётах назвали «Рыжей кобылой».

— Никогда об этом не слышал.

— Так в небольшом городке звали одну женщину. Колдунью-некромантку, Инициатора третьей ступени. Она могла… заговаривать кровь. Останавливать её. Местные почитали её как святую, годами молчали и не рассказывали о ней — добрососедские отношения, и всё такое… Но когда у мэра умерла дочь, он обезумел. Приволок к некромантке труп. И требовал, чтобы она вернула умершую к жизни.

Волков замолчал, его пальцы непроизвольно сжались в кулаки.

— Горе заставляет людей совершать безумные поступки…

— Она сказала, что не может. А мэр… взял топор, и десятилетнюю дочь некромантки. Схватил за волосы, прижал к столу, и занёс над девочкой лезвие. Сказал: «Или моя дочь оживет, или твоя умрёт». И некромантка… сломалась.

— Она провела ритуал?

— Да. И, как вы можете догадаться, то, что она подняла, уже не было той девочкой. Это была кукла из плоти и крови, которая шевелилась. Мэр забрал её и вернул к себе в особняк. А потом… потом этот кадавр начал расти. Питаться. Сначала скотиной, потом… людьми. Когда мы приехали, в особняке не осталось живых. Как и в нескольких домах в районе вокруг. А кадавр… Отправился к той, кто его создал. Мы нашли их в квартире некромантки — тварь лежала у ног колдуньи, а та напевала ей колыбельную… Но стоило ей замолкнуть, как кадавр набросился на нас…

Волков резко выдохнул.

— После этого я понял: неважно, как выглядит зло — как святая или как монстр. Его нельзя оправдать. Нельзя принимать его методы. Его нужно уничтожить. Безо всяких сожалений!

В его словах была своя, железная правда. Трагедия, выковавшая солдата.

— А дочь некромантки?

— Её кадавр тоже сожрал.

— Жестокая история, — вздохнул я, — Но то, с чем мы столкнулись сейчас, не ищет оправданий. Оно не просит и не даёт пощады. Оно просто забирает место живых людей.

— Зло есть зло! Оно соткано из тьмы, крови и теней, и требует человеческих жизней!

— Вы не правы, майор, — сказал я, внезапно ощутив острую потребность протеста. Протеста не против него, а против той железной клетки догм, в которую он себя заключил!

— Я предпочитаю оперировать фактами, господин Апостолов, — холодно парировал Волков, — И факт в том, что вы используете методы, которые Инквизиция столетиями искореняла как скверну!

— Скверна, — я усмехнулся, но в этой усмешке не было веселья, — Вы только что рассказали мне историю о женщине, которую довели до крайности, и о монстре, которого она породила от отчаяния. Вы видите в этом чёрно-белую картину: она нарушила закон — значит, зло. Несмотря на то, что она годами до этого спасала жизни людей. А мэр с топором? Разве не он всё это начал?

— Если бы он остался жив, его бы тоже судили по всей строгости закона! — вспыхнул Волков, — Но эта некромантка… она сделала сознательный выбор! Она прикоснулась к запретному!

— Она пыталась спасти своего ребенка! — мой голос набрал силу, перекрывая гул двигателей, — Того самого ребёнка, которого вы, Инквизиция, обязаны были защитить! Как бы поступили вы на её месте?

— Я бы не оказался в такой ситуации!

— Да ну? А я вижу, что вы готовы осудить поступок, не видя причин. Вы смотрите на кровь на моих руках и видите зло. А я вижу инструмент. Инструмент, который ведет нас к тому, кто вырезал десятки людей и выложил их кишки в узор! Кто из нас сейчас служит добру, майор? Тот, кто брезгливо отворачивается от «скверны», позволяя убийце уйти? Или тот, кто использует любые средства, чтобы остановить резню?

Волков впервые за весь разговор посмотрел на меня с открытым вызовом. В его глазах горел огонь истинного фанатизма.

— Есть Законы Бытия, данные нам Богом и Императором! Магия крови, проклятия и призыв тёмных сущностей — это пути, которые ведут к погибели души! И гибели других людей! Оправдывая их, вы сами на них встаёте! Одно зло не может победить другое! Оно может лишь породить новое, ещё большее!

— Магия — это молоток, — отрезал я, чувствуя, как нарастает раздражение, — Вы можете забить им гвоздь и построить дом. А можете раскроить им голову соседа. И что, виноват молоток? Или тот, кто принял решение пробить им голову? Ваша «святая» с заговариванием крови — разве она использовала не ту же самую силу, что и я? Силу жизни, силу, что течёт в венах? Она направила её на исцеление, а когда её принудили — на разрушение. Я направляю её на поимку убийцы. Где тут принципиальная разница? Грань проходит не между «светлой» и «тёмной» магией. Она проходит здесь! — я ткнул пальцем себе в грудь, а затем — в его, — В решении того, кто её использует. И сейчас, в этой кабине, я — тот, кто готов запачкать руки, чтобы остановить того, кто режет людей. А вы — нет. И в этом ваша слабость.

Он побледнел ещё сильнее. Его челюсть сжалась так, что казалось, вот-вот раскрошатся зубы.

— Это не сила, барон. Это отчаяние! И оно делает вас слепым! Вы так уверенно говорите о грани внутри вас… А что, если та тьма, которую вы призываете, уже давно перешла эту грань и диктует вам свою волю? Как вы отличите свои мысли от её намёков?

Я рассмеялся и отвернулся, смотря на приближающиеся окраины Шадринска.

— Тогда, господин Волков, вам остаётся только молиться, чтобы моя воля оказалась сильнее. Потому что других инструментов у вас нет!

— И всё же…

— Я уничтожал пожирателей в Индии, которые ели сердца своих детей. Убивал вампиров, сосущих кровь младенцев — в Баку и Шанхае. Карал фанатиков, еретиков и мятежников, которые приносили сотни жертв, чтобы ввергнуть мир в пучину хаоса. Сражался с древним божеством, намеревающимся расколоть планету и уничтожить ВСЮ жизнь на ней. Я сам пришёл к Государю Императору и признался в своей сути. И вы серьёзно думаете, что после всего этого я всё ещё не имею воли противостоять тьме?

Он не ответил, и я покачал головой.

— Приземляемся.

Пилот направил АВИ на площадку за небольшим зданием управления Инквизиции. Шасси с глухим стуком коснулись земли, поднимая облако пыли. Теперь кровавая стрелка указывала куда-то на юг, но подёргивалась, постоянно меняя направление, а цифры пропали…

Дерьмо космочервей! Кажется, нас ждут проблемы…

— Куда мы направляемся? — спросил Инквизитор, доставая коммуникатор с картой.

Я влил в стрелку побольше энергии крови, зная, что это разрушит заклинание, но… Деваться было некуда. Беглый барон что-то сделал, и это что-то нарушило связывающее нас колдовство.