Антон вспомнил.
– В лесу родилась елочка, в лесу она росла, – завел он, чудовищно фальшивя, и протянул руки в стороны, приглашая в хоровод. С одной стороны его взяла за руку Полина, с другой – полноватый мальчик с развороченной грудной клеткой. Дети встали вокруг елки по росту, так, чтобы взять за руки даже самых маленьких.
– Зимой и летом стройная, зеленая была, – продолжал Антон, двинувшись вправо, глядя на украшенные мишурой мертвые еловые ветви прямо перед ним. – Срубили мы нашу елочку под самый корешок, – невпопад запел он, панически пытаясь вспомнить, что там дальше-то, но не вспоминалось. – И на праздник принесли, – начал импровизировать он, не попадая уже ни в такт, ни в рифму, ни в мелодию. Чужие пальцы в его руках были холодны как снег, нет, как земля, как комья земли в глубокой яме, где тайком хоронили – в лесу, или под забором, или на свалке, или где-то еще.
Антон кое-как закончил песню, выдав уже полнейшую отсебятину. Отстой, сказал бы Игнат, полнейший отстой. Но детям, кажется, понравилось. Они снова окружили Антона плотным кольцом.
– А теперь давай подарки, – сказала Полина. – Ты ведь принес нам подарки?
Антон снова запаниковал – никаких подарков у него не было. И тут он вспомнил про конфеты.
– Да, у меня есть маленькие подарки, – сказал он и расстегнул рюкзак. Пальцы прыгали. – Совсем маленькие, но все-таки…
Он начал раздавать детям конфеты, отчаянно надеясь, что хватит действительно на всех. Что будет, если конфет окажется мало и кто-то обидится – об этом он боялся думать. И ему повезло. Конфет в мешочке оказалось ровно столько, сколько детей.
– Спасибо, – тихо сказала Полина. – Было очень весело. Ты можешь идти.
Антон схватил в охапку расстегнутый рюкзак и деревянной походкой направился в сторону коридора, ведущего к подвальной лестнице. Мог бы пойти и на выход. Ему так хотелось на выход! Но четвертые сутки… Саши среди тех детей не было. Значит, еще есть надежда, что она жива.
В коридорчике было темно, а на лестнице – еще темнее. В подвале же вообще царила тьма кромешная. Где находился выключатель, Антон не знал. Он помедлил и достал из рюкзака ключи от дома. На кольце вместе с ключами висел брелок – глупый, девчачий, в виде сердечка, но зато со встроенным фонариком. Мама подарила. Сдавишь сердечко между пальцами – и фонарик светит, очень удобно, когда возвращаешься домой во вторую смену, а в подъезде опять разбили лампочки. Антон стеснялся брелока перед Игнатом и старался не доставать при нем ключи… Да на фиг Игната! И дурак, раз стеснялся. Такая хорошая вещь.
Фонарик светил исправно и ярко. Белый свет доставал до дальних залежей мебели почти в самом конце длинного подвального коридора. Антон двинулся вперед. Где там этот шкаф… Где-то почти в самом конце – повернуть налево.
И тут из пустого ящика прямо перед Антоном вынырнул кто-то маленький, головастый. Из того самого ящика, в котором Игнат изображал вампира.
Антон остановился. Существо мало походило на ребенка. Иссиня-бледная кожа в темных прожилках, огромная шишковатая деформированная голова с крошечными, как горошины, сплошь черными глазками – один смотрел прямо на Антона, а другой располагался чуть ли не сбоку, на виске. Вывернутые ноздри. Широченный кривой рот. Длинные ногти… нет, когти. Острые черные когти на маленьких пальцах.
– А ты кто? – хрипло спросил Антон.
– Подарок, – просипело существо, проигнорировав вопрос. – Где мой подарок?
– Извини, у меня больше нет подарков, – плавающим голосом ответил Антон. – Кончились. Извини. Пожалуйста… можно я пройду?
Но существо подвинулось, загораживая узкий проход между башней из старых столов и пыльными подрамниками.
– Подарок, – прошелестело оно, глядя на руки Антона. – Мне тоже нужен подарок! – Зубы у существа оказались совсем не такие, как у детей в зале, а еще страшнее – очень тонкие, очень частые, прозрачно-белые, заостренные как иглы.
– Подарок…
Антон мучительно соображал. Ящик, похожий на логово вампира…
– Хорошо, вот тебе подарок. – Антон засучил рукав и сунул существу под нос голое запястье. Существо обнюхало руку. Антон зажмурился, когда запястья коснулись зубы-иглы. Было почти не больно. Наверное, из-за страха. А еще существо омерзительно хлюпало, пока насыщалось.
– Иди. – Узкий язык скользнул по окровавленным зубам. Существо медленно скрылось в ящике. Антон прошел мимо, стараясь в ящик не светить.
Непослушной рукой достал носовой платок, кое-как намотал на запястье. Где же этот шкаф? На миг Антон испугался, что заблудился. Должен же быть где-то неподалеку от того ящика…
Вот арка, боковой тупиковый зачаточный коридорчик. А вот и шкаф. Кочерга была на месте. Пришлось выключить фонарик, спрятать ключи в карман, застегнуть на молнию – еще не хватало потерять ключи в этой темноте! – и взяться за кочергу двумя руками. Хорошо засела, зараза. Попытки с десятой Антон ее вытащил из ушек для замка. Бросил с гулким грохотом. Принялся дергать молнию на кармане. Руки опять тряслись, да что ж такое…
Включил фонарик. Помедлив, открыл створку. В нос ударил резкий запах мочи. Саша лежала на дне шкафа, свернувшись калачиком, и даже не пошевелилась, когда Антон навел на нее свет фонарика. Неужели все-таки умерла, ужаснулся Антон.
Он осторожно потрогал Сашу за плечо. И та подняла голову. Огромные дикие глаза. Антон даже испугался в первое мгновение, но тут же понял, что в этих глазах был человеческий, живой ужас. Сухо рыдая, Саша протянула к нему руку.
– Прости меня, – беззвучно сказал Антон. Нужно было две свободные руки, чтобы помочь ей выбраться. Антон снова выключил фонарик, положил связку ключей в карман и вдруг заметил, что в подвале стало хоть и сумрачно, но все же довольно светло – из зарешеченных узких окошек лился будничный дневной свет.
– Прости меня, – повторил Антон и наконец-то с облегчением заплакал.
Герман Шендеров
Зла немерено
Над рынком разносилось навязчивое «Зайка моя, я твой зайчик». Болотно-зеленый Grand Cherokee – или «Широкий», как его называл сам Дыба, – затормозил в коричневой снежной каше, похожей по виду на ту, которой переложены слои в вафельном торте. Дыба осторожно перешагнул грязевой сугроб, стараясь не запачкать туфли.
– Уважаемый, не соизволите материально поддержать ветерана Афганской кампании? – раздался голос снизу. По наледи скреб колодками безногий инвалид в камуфляже. На запаршивевшей голове еле держался голубой берет. Дыба оглядел погоны и разбросанные по груди ветерана медальки, расстегнул молнию борсетки.
– А что, сержант, где ноги оставил?
– В Шутульском ущелье, – отрапортовал тот. – Сто восьмая мотострелковая.
– Крепко вас тогда прижало…
– Да, взяли в клещи, душманы гребаные… Слева, справа, – говорил инвалид, жадно следя за купюрами в руках Дыбы. – А у меня тридцать патронов, «ксюха» и полные штаны дерьма…
– Да нет, – наигранно удивился Дыба, – какие душманы? Вы ж перемерзли там что цуцики. Я помню, в цинк клали как говядину мороженую.
Взгляд инвалида потускнел, когда вместо денег из борсетки показался массивный кастет.
– Ну что, мудак, значки снимешь или помочь?
Полетели в слякоть медные подделки «За отвагу», «Ветеран»; среди них затесалась и не пойми откуда взявшаяся «За Чеченскую кампанию». Дыба тем временем надел кастет и сжал кулак; лжеветеран прикрыл голову.
– Не ссы. Убогих не бью. Но еще раз увижу, что наших позоришь, – будешь на бровях ползать, понял?
– Понял, – угрюмо кивнул попрошайка, и, дробно стуча колодками, спешно ретировался.
Дыба напоследок вернулся к машине, глянул в боковое зеркало и удовлетворенно кивнул – сетка шрамов, широкая челюсть, бритый череп. В самый раз для наезда.
На точки он не ездил уже давно – не для того Олег Дыбов пробивался наверх криминального мира Тулы, созывал бывших сослуживцев со всех уголков распавшегося СССР, чтобы собственноручно колотить окна и поджигать двери. Но на этот раз лох оказался с сюрпризом.
