Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ) - Скидневская Ирина Владимировна

– Пленки нашли шерпы вместе с телом, которое вынес ледник, – продолжал Зуев. – Их приобрел и оцифровал музей Месснера. Я проверил все по своим каналам – это не подделка.

Экспедиция Харта, тело из ледника, музей Месснера, обнаженный призрак в толще серака… У Рыбина и без алкоголя голова бы пошла кругом. А уж в таком состоянии… Он сумел лишь бестолково пролепетать что-то невразумительное и покачать в недоумении мокрой головой.

– Ч-что все это значит, Миша? Зачем ты мне… – начал Рыбин, совладав наконец худо-бедно с мыслями.

– Тебе доводилось слышать о Цирке Годеш? – осторожно, словно боясь спугнуть собеседника, начал Зуев. Он выудил из кармана рубашки пачку сигарет – крепких и дешевых, привязанность к которым сохранил со времен дворовой юности, – и закурил, не потрудившись предложить Рыбину. Впрочем, тот не слишком возражал – от взвившихся к потолку сизых завитков табачного дыма, едва коснувшихся ноздрей, его вмиг замутило.

Вяло покопавшись в памяти, Рыбин без особого труда выгреб оттуда Цирк Годеш – хранившийся где-то рядом с Черным альпинистом, тургруппой Дятлова и прочим горнопоходным фольклором. Цирками альпинисты называли горные котловины, в которых зарождались сползающие вниз по долинам ледники. Одно из таких образований, вероятно, располагалось на восточном склоне хребта Годеш. Вероятно – потому, что Рыбин никогда не бывал в тех местах и знал лишь нескольких альпинистов, забиравшихся в такую глухомань. Никто из них не заметил там ничего выдающегося, за исключением удивительной красоты сераков, заполнявших ложбину цирка и образовывавших огромный лабиринт, что было достаточно необычно. Но многие знали кого-то, кто знал кого-то, у кого двоюродная бабушка троюродной сестры слышала что-то о, скажем так, любопытных оптических иллюзиях, возникавших в ледовом лабиринте. Если верить этим сомнительным источникам, в Цирке Годеш порой можно было увидеть не только свое отражение.

Там можно было увидеть мертвых.

Рыбин вдруг понял, почему вся эта чепуха заинтересовала Зуева. Можно было догадаться и раньше, но он так одеревенел, так глубоко обморозил что-то внутри своим горем, что едва ли мог всерьез воспринять чужое. А ведь пока Рыбин погружался на дно бутылки, где-то год назад умер сын Зуева. Они давно не были по-настоящему близки, но, в конце концов, разве это имеет значение, когда смерть проводит финальную черту? У Рыбина с Аней тоже не все было гладко тогда, той осенью. Но потом это превращается лишь в очередное отягчающее обстоятельство. Еще один груз в и без того неподъемном рюкзаке с чувством вины.

– Я никогда не воспринимал всерьез истории, которые рассказывали об этом месте, – сказал Зуев, задумчиво глядя в окно на ползущие по проспекту машины. На паутине в углу форточки искрилось солнце. – Честно говоря, я даже не был уверен, что оно существует. Пока не поговорил с Ле Бергом.

Рыбин вдруг почувствовал себя сбитым с толку. Он уже выстроил в голове более-менее стройную концепцию – Зуев помешался после гибели сына и готов ухватиться за любую полумистическую чушь. Но фамилия голландского альпиниста, который вторым после знаменитого Ханса Каммерландера спустился на лыжах с Эвереста, сдула эту хлипкую концепцию, как ураган на том же Эвересте сдувает плохо укрепленные палатки. Рыбин встречался с ним несколько раз – в базовом лагере Манаслу и на Броуд-Пике, где они вместе пережидали самую жуткую бурю, в какой Рыбину доводилось бывать. И тогда Ле Берг произвел на него впечатление человека, предельно далекого от всякой паранормальной чуши. Кажется, они тогда даже обсуждали Черного альпиниста – оказалось, у голландцев тоже имелся подобный фольклорный персонаж. И оба, ухмыляясь, пришли к выводу, что появлению подобных баек способствовала горная болезнь, порождаемые ею безумие и галлюцинации. Ле Берг, посмеиваясь, рассказал, как однажды, выше восьми тысяч метров, с ним разговаривали собственные ботинки. Так чему после этого удивляться? Уж точно не мифическим погибшим альпинистам, преследующим живых. «И не отражениям мертвецов во льду», – думал Рыбин секунду назад. Но теперь Зуев упомянул Ле Берга. А еще были те кадры… Кадры с женщиной…

– В прошлом году Ле Берг рассказал мне, что видел своего отца в Цирке Годеш. Своего мертвого отца. Что тот смотрел на него из ледяной глыбы. А потом вытянул руку, Ле Берг протянул свою, они коснулись льда с двух сторон, и он почувствовал… тепло…

Голова пошла кругом, откуда-то со дна рассудка вновь поднялась муть, и Рыбин бессильно опустился обратно на табуретку.

Зуев достал из рюкзака какую-то бумажку. Распечатка старой черно-белой фотографии. Миниатюрная девушка, одетая по моде времен «интербеллума» – вышитое бисером платье, короткая стрижка, тиара и нитка жемчужных бус в стиле ар-деко. Рыбин мгновенно узнал ее и почувствовал странный укол стыда за то, что минутой раньше видел эту девушку обнаженной.

– Это Мари, жена Виктора Харта. Умерла от испанки в двадцатом году.

– Зачем… Зачем мне все это, Миш? – повторил Рыбин, зажмурившись и приложив ладонь ко лбу. Казалось, голова вот-вот лопнет.

– Потому что я вижу, как ты… гаснешь, – ответил Зуев, запнувшись на миг, чтобы подобрать правильное слово. Он говорил по обыкновению взвешенно, без тени эмоций, как голос робота техподдержки, едва заботясь о том, чтобы согласовать интонацию отдельных слов в предложении. И все же Рыбин знал – в этой вот миллисекундной заминке проявилась огромная забота, на которую из всех, кого он когда-либо знал, был способен лишь Зуев.

– Думаю, мы оба гаснем, – добавил Зуев уже тише и выпустил струю дыма в форточку, заставив паутину дрогнуть. – И нам обоим хотелось бы… увидеть тех, кого мы…

Он замолчал. Рыбин подумал о сыне Зуева, умершем от передозировки в прошлом году. Зуев продолжил:

– Правда это или нет – но горы всегда спасали нас, Миша. Спасали, когда внизу становилось слишком сложно. Отсекали лишнее, делали все предельно простым. И я думаю, сейчас они нужны нам больше, чем когда-либо. Я еду в Непал осенью. Пойду искать этот Цирк Годеш. Есть там… что-то или нет – не так уж важно. Мне просто нужна какая-то цель. И я хочу, чтобы ты поехал со мной.

Рыбин усмехнулся.

– Я уже давно не альпинист, Миша. Я просто… просто пьянь.

Рыбин ожидал, что Зуев станет его уговаривать, но тот вдруг встал и принялся обуваться.

– До осени еще далеко, – сказал Зуев, затягивая шнурки на видавших виды треккинговых ботинках, столь же неуместных в городе, как и его рюкзак. – Есть время подумать.

– Нет, – твердо ответил Рыбин. Дверь за Зуевым захлопнулась, и Рыбин снова – уже самому себе – сказал «нет». Он был уверен – выше своего пятого этажа он поднимется разве что на лифте. Твердо, железобетонно уверен. На три миллиона процентов.

Хотя что-то глубоко внутри уже знало, что он поедет.

Бар «Base Camp» располагался вдали от проторенных туристических троп Катманду и не пользовался популярностью у иностранцев. Оно и неудивительно – унылая, темная и грязная дыра, ко всему прочему, даже не пыталась хоть немного потакать вкусам европейской публики. Разве что здесь развесили с десяток старых ледорубов да сделали абажуры светильников из старинных, разрезанных напополам кислородных баллонов. Провонявший местными специями и спиртным, едва освещенный парой тусклых лампочек, зал был забит до отказа; густой сигаретный дым, витавший под потолком, казалось, глушил даже громкие разговоры подвыпивших завсегдатаев.

Рыбин двинулся к стойке, рассекая дым и посетителей, как ледокол – арктические льдины. Он облюбовал это местечко еще во время первых своих гималайских экспедиций. Здесь редко попадались европейцы, но те, что мелькали, как правило, были настоящими альпинистами старой закалки, а не клиентами коммерческих гидов. Здесь они провели немало вечеров с Зуевым.

И с Аней.

Пробившись к стойке, Рыбин посмотрел на древнюю, едва проступавшую сквозь пыль и табачную копоть фотографию на одной из уставленных бутылками полок. Ирвин и Мэллори в базовом лагере Эвереста. Она всегда висела здесь, сколько он себя помнил. Взирая на публику в зале, как двуликое античное божество, пропавшие англичане – творцы величайшей загадки в истории альпинизма – добавляли этому месту духа давно оставшегося в прошлом авантюризма и приключений, придавая ему сходство с непальской таверной из первой серии «Индианы Джонса» – фильма, на который маленький Рыбин когда-то с дюжину раз бегал в видеосалон.