На мгновение я задумался о том, что же станет теперь с моими подопечными, какая их ждет судьба, но тут же загнал эти мысли глубоко под воображаемый стол: это не моя забота. Разве Кандинского волновала судьба красок, оставшихся после завершения картины?
Стояла чудесная погода – весна прощалась добродушным пением птиц, приятным ветерком и нежным шелестом листвы. Я спешил на вокзал, в кармане лежал билет на поезд до Москвы. Оттуда самолетом я должен был лететь в Испанию – в волшебную Каталонию. Денег за проданную квартиру хватало на путешествие с лихвой. За два года я сносно выучил испанский и был уверен, что справлюсь с собеседованием на должность помощника тренера в детскую команду великой футбольной империи «Барселона». Вряд ли у них нашлись бы другие кандидаты, так много знавшие о тактике, стратегии, истории и поэтике футбола. А если бы и нашлись – что ж, я мог бы сомкнуть нужные линии даже во время просмотровой игры.
Барселона… Я читал, что тамошний архитектор Антонио Гауди видел каждый камушек, кусок гранита и комочек штукатурки в необычном цвете.
Я знал, что все получится. Сперва младшая группа, потом постарше, академия, второй состав… А после, через пять лет, десять, двадцать – не важно, – я сяду на тренерскую скамейку стотысячного стадиона, будет волшебный день, как и сегодня, и воздух загудит от предвкушения финала, и миллионы жаждущих искусства глаз по всему миру устремятся на сказочно-зеленое поле. И я не подведу.
Я занял свое место в вагоне. Над соседней полкой висела зеленая табличка с белыми выпуклыми точками, прямо над ней небольшой паук плел сеть – как будто наносил линии на футбольный газон: круги, прямоугольники, сектора. В мягком свете закатного солнца паутина казалась красноватой.
Поезд умиротворяюще постукивал колесами, я засыпал, а в голове моей о чем-то спорили, ругались и кричали отец, Бухонов, Дрыня, мать и другие забытые и давно уже чужие голоса.
Яна Демидович. Уха из петуха
Васька издевалась над последним творожным сырком: цепляла ногтем изюминки и кидала на пол, кормя воображаемого кота. Солнце тянуло к ней лучи, рождая искорки в тусклых, как больной цыпленок, волосах. Высвечивало грязное платье и линолеум, усыпанный темным, будто куриный помет, изюмом.
– Апа! – обрадовалась Васька, ощутив на макушке отцовскую ладонь.
Иван улыбнулся.
– Доброе утро.
Оно вовсе не было добрым, но дочь, пятилетняя дурочка, не могла и не должна была об этом знать.
Иван достал овсянку и стал готовить нехитрый завтрак. Вскоре на кухню влетела жена. Влетела – и, разумеется, сразу наступила на изюм, который он позабыл убрать.
– Ай! – подпрыгнула Алиса. – Дура, что с едой творишь?!
– Ама? – моргнула Васька.
– Ма-ма! Сколько раз тебе повторять?
– Сколько надо – столько и повторять, – укоризненно сказал Иван. – Она не виновата, что такой уродилась.
– Ах, не виновата?! Конечно, не виновата. Виноват ты, Курицын, ты! Это в твою родню она тупая!
– Хватит, – поморщился Иван. – Ваську пугаешь.
– Это она меня пугает!
– Еще бы, в таком платье. Постирала бы!
– Я его вчера стирала! Чуть лак не облез! Я не обязана обстирывать ее каждый день. Хочет ходить как чушка – пускай ходит!
Иван вздохнул. Кто мог знать, что красотка его мечты станет такой стервозной? Что едва не погибнет в родах и больше не сможет иметь детей? Что так и не сумеет полюбить дочку?
Однако он все равно любил жену. А что касалось дочери…
Эх, Васька… Ее легкая умственная отсталость была ерундой по сравнению с болезнями, от которых страдали другие дети.
Но с этими детьми возились их любящие мамы. Алиса же, которой приходилось работать на дому из-за маленького и недоразвитого ребенка, занималась им скрепя сердце. Принимая клиенток, пришедших сделать «ноготочки», она всякий раз боялась, что Васька, предусмотрительно запертая в детской, начнет бузить. Такое и правда случалось – но редко.
– Ты куда? – нахмурился Иван, когда Алиса стала собираться.
– К Ане. Работать.
– Погоди. Она же сама к тебе ходит!
– Ходила. Но теперь я могу делать маникюр клиентам на дому. Ты же, – Алиса бросила на него презрительный взгляд, – безработный. Можешь посидеть с дочерью.
Иван покраснел.
– Лис… Я найду работу. Обещаю.
– Ага. Ты мне много чего обещал, – безжалостно отозвалась Алиса, а он вспомнил тот ужасный вечер, когда пришел из трудинспекции. В тот день Иван и еще десяток парней, устав от задержки зарплаты, бросили работу в цеху и пошли жаловаться. А потом…
Никто не думал, что предприятие выживет. И не знал, что под маской директора скрывается столь мстительная тварь.
«Идиот! Зачем попер против начальства? Сколько он обещал, две недели? Мы бы перетерпели!» – вопила Алиса, узнав, что его, как и остальных, оперативно уволили по статье.
«У мужика должны быть принципы», – сквозь зубы отвечал Иван.
«У мужика должны быть деньги!..»
Увольнение ударило не только по семейному бюджету, оно ударило по репутации. Обжаловать его не вышло, а директор, у которого везде нашлись связи, решил подгадить уволенным. Чем еще объяснить то, что Ивану, как и другим, так долго отказывали в нормальной работе? Что приходилось довольствоваться подработками, жить на пособие и заработок жены?
Иван понимал, что бодаться с бывшим работодателем не может и не хочет, в суд не пойдет. Надо выкарабкиваться из ямы с жизненным говном самому, как мужику и подобает. И семью вытягивать.
«А друзей-то, считай, не осталось… После всего…»
– Апа! На!
Иван вздрогнул, ощутив легкое прикосновение к локтю. Дочь показывала ему картину, нарисованную творогом на скатерти.
– Иичко! – объяснила Васька, тыча пальцем в нечто, напоминавшее яйцо.
– Умница, – похвалил Иван. Тоска, сжавшая сердце, ослабила хватку. – Хочешь сказку про яичко?
Васькины глаза – карие, как у него, – расширились.
– Хочу! Ажи!
Усмехнувшись, Иван подхватил дочку и понес в комнату.
– Снесла как-то курочка яичко, да не простое, а…
* * *
Иван шел по рынку, погруженный в мрачные мысли. «Не думай о плохом», – говорила мама. Ее давно не было в живых, и порой Иван радовался, что она не видит, во что превратилась его семья.
Рядом пахнуло мясом. Повернув голову, Иван увидел, как продавец расчленяет свиную тушу.
Иван сглотнул и прибавил шаг. Деньги, полученные за последнюю работенку, заканчивались. Но как же не хочется на Север…
Однажды Иван уже нюхнул пороху на вахте – единственный раз, когда Васька была совсем мелкой. Суровые условия, помноженные на адский график, основательно били по иммунке. Да и с деньгами их тогда наполовину кинули.
Устроиться туда можно. Найти какую-нибудь неместную контору, которой плевать на его репутацию. И пахать, пахать, пахать… Отгоняя мысли: и о том, что могут кинуть, и о том, как там Алиса, не взялась ли обижать Ваську?
– Все будет хорошо, – прошептал Иван.
– Конечно, хорошо, милый. Не думай о плохом.
Сердце дало перебой. Иван резко встал, повернулся – и увидел старушку.
– Милок, – проговорила она вовсе не маминым голосом. – Купишь петушка?
Иван моргнул, поняв, что ему послышалось. А потом перевел взгляд туда, где лежал дохлый черный петух.
– Хороший был Петька, горластый, – вздохнула старушка, тронув перья, отливавшие зеленью. – Всегда в пять часов будил…
– Сколько лет-то ему? – подойдя, спросил Иван.
– Семь годков. Сегодня стукнуло – и околел. А я… сам понимаешь.
Иван кивнул. Не все могут выжить на пенсию, вот и приходится носить на рынок то старые вещи, то мертвых петухов, которым самое место в земле.
«Или в супнице», – подумал Иван, переносясь в иные, счастливые воспоминания, когда он жил в деревне. Это потом он приехал в город, чтобы отучиться в техникуме и найти работу. А дальше… Лиска-Алиска, Васька-Василиска…
