Жена ненавидела деревни. Это она вынудила его продать дом после смерти матери. И позже Иван долго жалел, что пошел у нее на поводу. Временами ему снилось прошлое: участок с грядками, задорные хвостики моркови и курятник с теплыми, только из-под мамок, яйцами. А еще – уха из петуха, которую готовила мать: сначала варила тушку петуха, затем процеживала бульон и добавляла в него овощи с разной рыбой. Получалось просто отменное варево.
Иван как воочию увидел эту уху – жидкое золото в тарелке с щербинкой на ободке. Воспоминание беззаботного детства.
– Ну что, милок? Купишь? – спросила старуха, и Иван вздрогнул.
«А что? Денег хватит, это вам не свинина. Еще рыбной мелочи прикупить и…»
О том, что петух может оказаться жестким как подошва, Иван старался не думать – так же, как и о том, что наверняка скажет жена.
Зато он поможет женщине, напомнившей ему мать. И сам сварит уху, которая будет всяко полезней, чем суррогат из пакетика.
Он продолжал думать об этом, придя домой. Алиса, встретив его, даже не стала слушать: отмахнулась вызовом и упорхнула.
Хмыкнув, Иван пошел на кухню. Убедившись, что Васька занята рисованием, он приступил к делу. Ощипал тушку, взялся за нож, надрезал…
И вот здесь-то и ждал сюрприз.
Среди требухи, прямо в животе петушка, лежало нечто.
Больше всего находка напоминала черный яйцевидный камень, покрытый разводами крови, как сердце – сосудами. Она покоилась между сердцем и печенью – ни дать ни взять новый, неизвестный орган.
– Что за хрень? – пробормотал Иван, тронув «камень» кончиком лезвия.
И ладно бы нашелся в желудке или в зобе – мало ли чего проглотил глупый голодный петух? Но это…
«Может, какая опухоль? Он же дряхлый был».
Иван застыл, не успев коснуться находки рукой. Похоже, уха накрылась. Аппетит пропал вместе с желанием готовить, а настроение мигом испортилось.
И тут:
– Апа?
– Васька?! – прошипел Иван, подпрыгнув. – Уйди!
Но дочь, что прокралась на кухню, и не думала слушаться. Она с интересом смотрела на окровавленное петушиное чрево.
– Апа? Кто это? – спросила дочь, и Иван ужаснулся по новой.
Вася показывала на камень-яйцо. А затем взгляд ее и вовсе приобрел отсутствующее выражение. С таким же она как-то рисовала пальцем на обоях – кровью, текущей из носа. Как же Алиса тогда вопила!
Ведь глупая Васька совсем не боялась крови. Ничуточки.
– Иди к себе! Там мультики идут! Лунтик твой, из яйца, – сказал Иван и прикусил язык.
– Иичко? – вытянула шею Васька. – Хочу иичко! Это иичко!
– Не-не-не, я тебе потом киндер куплю. Все, иди!
Выпихнув дочь с кухни, он закрыл дверь и повернулся к петуховым останкам. В утиль все, в мусорку!
Упаковав несостоявшийся ужин в пакет, Иван вытер стол, глянул в окно и удивился сумеркам. Взгляд вернулся к ведру. Надо бы выкинуть пакость сегодня. Да только на ночь глядя никто от мусора не избавляется. И усталость тоже давала о себе знать. Тащиться с девятого этажа на первый и обратно, с неработающим лифтом…
«Нетушки».
Иван поставил ведро и, подумав, еще раз вымыл руки.
А полтора месяца спустя…
* * *
Его разбудило полотенце, хлестнувшее по лицу.
– Курицын, вставай! Сделай что-нибудь!..
– П-погоди, – просипел Иван. – Что случилось?
– Витамины ей даю, а она плюется! Сил моих больше нет! – выкрикнула Алиса и снова занесла руку для удара.
На сей раз Иван увернулся. Перехватил полотенце, дернул, и Алиса повалилась на кровать.
– Совсем уже, да? Как она? – вспылила жена, однако Иван привлек ее к себе.
– Тише, Лисичка, тише… Успокойся. Сейчас ты все подробно расскажешь, а потом мы с тобой…
Рука его коснулась Алисиной коленки.
– Щас! – фыркнула жена и вывернулась из объятий. – Не заслужил!
– Лис… Мы же так давно…
– Сначала заработай!
Секунда – и Алисы след простыл.
Иван вздохнул. Зашибись. И похандрить-то, поваляться нельзя: надо вставать, выяснять, что с Васькой.
– Чего бузишь? – спросил он погодя, переступив порог детской.
Молчание. Иван посмотрел на дочь, которая, нахохлившись, сидела под подоконником, по шею укрытая одеялом. А потом шагнул, тряхнув баночкой.
– Время желейных ми-и-ишек! Хочешь их, Васенька?
Васька буркнула что-то сердитое и спряталась в своем коконе с головой.
Иван вздохнул и, приблизившись к дочери, сел. Васька, поняв, что он рядом, зашебуршилась под одеялом. Вот мелькнула ручка, вот неосторожно высунулась пятка…
– Вот я тебя! Цап!
Визг, писк!
Васька чуть выскользнула из одеяла и завопила, становясь удивительно похожей на мать:
– Уди!..
– Понял. Ухожу. – Иван поднял руки. Но витаминки на столе оставил – прямо на прописях, украшенных каракулями.
Эти прописи были еще одной причиной Алисиной бесячки. Васька не могла вывести ни одной буквы и только малевала абстракции.
А порой на нее накатывала злость. Иван помнил, как однажды Васька, встав у неосторожно открытого окна, кидала в прохожих игрушки и Алисины вазочки. После пришлось приглашать психолога и пить успокоительные.
Иван жалел, что Васька не может ходить в детский сад, как обычные дети, – или хотя бы в спецгруппу для ребят с особенностями развития. Из-за слабого иммунитета и нестабильного поведения врач рекомендовал им домашнюю жизнь.
Никто не мог сказать, какой станет Вася, когда вырастет. Сможет ли преодолеть недуги, найти любовь, попутешествовать… Порой она так мечтательно смотрела на другие страны по телевизору, что у Ивана щемило сердце. Он понимал, чего ей хочется. Или думал, что понимал.
Мысли о будущем дочери вертелись в голове весь тот день. Даже ночью, когда Алиса демонстративно отодвинулась на край кровати, в сознании Ивана продолжала ходить и кидать игрушки Васька: злая, какая-то скособоченная, в его кошмаре она, шаркая, бродила по детской и несла тарабарщину, а вокруг нее, исторгая кровавые фонтанчики, бегали безголовые куры.
Иван проснулся в холодном поту.
А потом понял, что из детской и правда доносятся шаги.
Васька не спала. Хотя часы показывали час ночи.
Иван глянул на спящую жену: будить ли? Да нет, орать начнет. Он встал, нащупал тапки, двинулся в коридор…
Но у входа в комнату замер.
Из приоткрытой двери тянулся бледный свет: это луна светила в детскую мимо отдернутой Васькой занавески. А сама дочь…
Топ-топ. Шур-шур.
От стены к стене.
«Господи, только лунатизма нам не хватало», – тоскливо подумал Иван и позвал дочь:
– Васенька!
Тишина.
Иван пробрался к тумбочке, чтобы включить ночник.
– Ты чего тво… – ласково начал Иван и не договорил.
Нет, в комнате не было никаких безголовых кур. Но Васька продолжила свои хождения, не обратив внимания ни на свет, ни на его слова.
Зато теперь, когда стало светлее, Иван смог разглядеть, что дочка передвигалась, зажав что-то под мышкой. И то и дело поглаживала это свободной рукой.
«Опять кота вообразила?» – успел подумать Иван – и вдруг понял, что ошибся.
Осознание пригвоздило к месту, а глаза продолжили смотреть на яйцо, камень или черт его знает что такое, прижатое к телу дочки. То, что он давно выкинул вместе с петухом.
«Ночью залезла в мусорку. Вынула и спрятала», – это было единственным объяснением.
Иван встряхнулся. Это уже ни в какие ворота! Он шагнул к Ваське, собираясь забрать дрянь, но дочь отскочила и…
Зашипела, как гюрза.
– Вась?..
Глаза ее сверкнули. Рот искривился, а потом…
Яйцо выпало из-под мышки и закрутилось на ковре.
Кр-р-рак. Поверхность прошила молния.
Шр-р-рф. Еще одна.
На пол полетели скорлупки. Что-то полезло изнутри, торопясь в комнату и издавая воркование. Но Иван ничего не успел сделать. Он оцепенел, продолжая смотреть на то, что не могло, просто не могло происходить в их квартире.
Потому что из яйца выбиралась невероятная тварь, росшая с каждой секундой. Вот трепыхнулся мокрый гребень, словно покрытый зеленой плесенью, вот хлестнул воздух змеиный хвост со скорпионьим жалом на конце. Из клюва, украшенного частоколом мелких зубов, показался раздвоенный язык, что попробовал на вкус воздух. Когтистые лапы со шпорами, роняя густую слизь, царапнули ковер, а тулово, покрытое жабьими бородавками, расплющило последние скорлупки в угольную пыль.
